ИМЯ И СЛОВО

Белый квадрат Павла Корина

Выставка Корина проходит тихо, почти затаенно. Нет ни бурных обсуждений в СМИ, ни очередей у входа. Подходя к зданию Третьяковской галереи на Крымском Валу, я даже засомневался: да здесь ли выставка, не ошибся ли я? Огромная афиша у входа приглашала совсем на другую экспозицию. Сначала мне стало обидно за великого мастера, но тут же подумалось: а может ли быть шумной выставка под названием «Реквием»?

Нет, не может эта выставка быть ни шумной, ни скандальной. И понимая это, уже со смирением, а не с возмущением принимаешь и другое обстоятельство: чтобы пройти в зал, где выставлены работы Корина, надо долго кружить по этажам и закоулкам и только тогда увидишь прекрасные в своей бетховенской скорби лица. Нет! – лики.
Это сразу бросается в глаза: именно лики коринских героев, а не фигуры, не яркие облачения здесь царствуют. И потом, когда прочитаешь на выставочных стендах о судьбах этих людей, поражаешься верности первого впечатления. Лица остаются в памяти. А лики – врезаются в сердце.
Многие герои Корина смотрят не на зрителя, как это обычно бывает на портретах, а куда-то выше и дальше. По их глазам можно догадаться, что они стоят на обрыве бытия, у границы земного и небесного.
Вот старик Гервасий Иванович. Он положил правую руку на сердце и с детской надеждой поднял свои огромные глаза к небу, к Отцу Небесному. Когда в 1925 году его писал 33-летний Корин, старому солдату было уже за сто лет. Он служил при трех императорах!
С этого портрета и началась история «Реквиема» – великой ненаписанной картины Павла Корина. Наверное, это единственный случай в истории русской живописи, когда ненаписанное полотно признано великим. И не только благодаря портретным этюдам к картине, но и подготовленному Кориным холсту, так и оставшемуся нетронутым. На выставке холст (размером 551 х 941, без единого шва!), натянутый на гигантский подрамник, занимает центральное место. Загрунтованный, матовой белизны, он напоминает облако, вдруг опустившееся на землю.
Почему же холст остался чистым? Ответа на этот вопрос нет ни у искусствоведов, ни у историков, ни у близких Корину людей. Есть лишь догадки. Тайну «Реквиема» художник унес с собой.

***

Чтобы понять все величие и весь трагизм «Реквиема», надо вернуться к моменту рождения замысла, в апрель 1925 года. Тогда умер патриарх Тихон, и проститься с ним в Донской монастырь пришли тысячи людей. Среди них был и Павел Корин – молодой художник, ученик М.В.Нестерова.
До революции вместе со своим учителем он расписывал храм Покрова Богородицы в Марфо-Мариинской обители. Нестеров так описывал юного Корина: «С тонким, серьезным, немного сумрачным лицом, похожий на тех юношей в парчовых одеяниях, что написаны на фресках у Гирландайо, Пинтуриккио… Что особенно в нем было ценно – это его глубокая порядочность, какое-то врожденное благородство». В 1929 году в письме П.И.Нерадовскому Нестеров говорит о своем молодом друге: «Эта порода людей сейчас вымирает и, быть может, обречена на полное уничтожение. И пока они существуют, я не устану ими любоваться. Любоваться моральными, душевными их свойствами…»
И вот в Донском монастыре Павел Корин вдруг видит, что у него перед глазами проходят не просто самые разные люди, проходит народ. И не надо было иметь особого дара проницательности, чтобы понять: прощается народ не только со своим Патриархом, но и с самим собой. Эти люди никогда более не соберутся вместе: крестьяне и мастеровые, «бывшие» дворяне и беспризорники, монахи и странники…
Вернувшись домой, Корин записал в дневнике: «Народа было великое множество. Был вечер перед сумерками, тихий, ясный. Народ стоял с зажженными свечами, плач, заупокойное пение. Прошел старичок схимник… Когда выходили из ограды монастыря, были сумерки. Около ограды стояли ряды нищих. В стороне сидел слепой и с ним мальчишка лет тринадцати, мальчишка держал чашку, куда ему клали семишники и пятаки. Они пели какой-то старинный стих… Помню слова: «Сердца на копья поднимем…» Свой замысел Корин сформулировал для себя так: «Церковь выходит на последний парад».
Он станет искать по Москве тех людей, чьи лица так поразили его в Донском монастыре апрельским вечером 1925 года. Некоторых священнослужителей он успеет найти и запечатлеть. 
Время торопило художника: его герои умирали, подвергались арестам, гибли на Колыме и Бутовском полигоне. Почти никто из тех, кого Корин собирался изобразить на своей картине, не дожил до начала Великой Отечественной войны.

***

Но как вообще была возможна работа над этюдами к религиозной картине во времена самых лютых репрессий и самых жестоких гонений на Церковь и верующих? Здесь тайны нет: и труды, и саму жизнь Павла Корина взял под свое покровительство Алексей Максимович Горький. В пору знакомства с Кориным он переживал жесточайший внутренний кризис, очень болел и не мог не думать о смерти. Возможно, помощь Павлу Корину была покаянием Алексея Максимовича Пешкова. Это он посоветовал художнику дать своей будущей картине название «Русь уходящая».
В 1931 году Горький пришел в мастерскую художника, посмотрел коринские работы и не просто одобрил, а сразу стал помогать делом. Благодаря Горькому Павел Корин возглавил реставрационную мастерскую Государственного музея изящ­ных искусств, получил дом-мастерскую на Малой Пироговской, съездил вместе с братом в путешествие по Европе
В 1933 году один из портретов «Реквиема» даже появился на выставке в Историческом музее. Один из критиков в статье, более смахивающей на донос, о Корине писал осторожно, будто догадываясь, что у художника есть могущественный покровитель: «Бесспорно, что это огромное дарование… Вероятно, с Кориным придется крепко бороться, когда он выскажется полнее и яснее. Сейчас только можно предугадывать, что это пессимист и мизантроп…»
Незадолго до смерти в 1936 году Горького художник подписал договор о продаже своих работ государству и успел получить гонорар. После смерти Алексея Максимовича Корин был вынужден разорвать договор из опасения, что его работы будут уничтожены. (Потом еще двадцать лет он возвращал полученные за этюды деньги.) Жена художника Прасковья Тихоновна держала в коридоре узелок с вещами на случай, если за мужем придут из НКВД.
Но и в такой обстановке Павел Дмитриевич продолжал работать над «Реквиемом» и совершенно не скрывал этого. В 1937 году он пишет портрет митрополита Сергия Страгородского, ставшего вскоре патриархом. В 1944 году делает натурные рисунки на его отпевании в Елоховском соборе.
В июле 1944 года открывается (и продолжается целых три месяца) выставка Корина в Третьяковской галерее. Это было одно из тех событий, которое и неверующие люди расценивали как чудо. А Корин тогда записал в дневнике: «В день моих именин – Петра и Павла – была открыта моя выставка…»

***

Замечательно, что следующая персональная выставка Корина состоится в Москве также во времена, когда, казалось бы, это было совершенно невозможно. В 1962 году, в разгар хрущевских гонений на Церковь, в Академии художеств открывается выставка, где основное место занимают портреты священников и монахов.
Художник Павел Никонов, впервые увидевший тогда работы Корина, вспоминает: «Впечатление было сногсшибательное по остроте и активности. Это было неожиданно по качеству, ощущение чего-то абсолютно нового, не менее злободневного и актуального, чем авангард, который казался прошедшим. И главное, Корин утверждал, утверждал в каждом персонаже. Это была не просто скорбь по уходящему или, как у Нестерова, лирика… Нет, это было такое мощное, материальное утверждение права этой Руси на существование».
 А в 1963 году художник получил Ленинскую премию! Понятно, что в официальных сообщениях о присуждении премии этюды к «Реквиему» не упоминались, но все-таки это было признанием всего пути Корина.
Летом 1965 года Павел Дмитриевич Корин прилетел на открытие своей выставки в Нью-Йорк. За две с половиной недели выставку посетили пятьдесят семь тысяч американцев. На пресс-конференции на вопрос «Как вам позволили писать ваши этюды?» Павел Дмитриевич категорично ответил: «За всю свою жизнь в искусстве я никогда ни у кого не спрашивал позволения, что и как мне писать».
Корин говорил правду. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на немногие сохранившиеся фотопортреты художника, на его лицо, напоминающее неприступную крепость. Лицо человека, который главное для себя решил – однажды и навсегда.
Современники вспоминают, что при таком суровом облике у Корина были неожиданно синие глаза – того удивительного весеннего цвета, который так поражает нас во фресках Дионисия.