КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Свобода воли и воля судьбы

Не так давно мне привелось встретиться с читателями нашей Новгородской Публичной библиотеки. Разговор шел о романе «Обломов». Я давно пытаюсь освободить этот роман из плена «обломовщины», угнетавшей его на протяжении многих десятилетий. В этот раз остановился на теме любви, которую сам писатель считал в романе важнейшей. Мы говорили о любви в жизни Обломова и Ольги, Ольги и Штольца как о счастливом чувстве с трагическими итогами. Из всех слушателей меня больше всего порадовали 15–16-летние ученики гимназии и лицея. Именно их внимательно-тонкое, большеглазое восприятие и помогло мне написать этот этюд. 

«Случай – величайший на свете романист»

Бальзак

Начну с цитаты из романа: «Появление Обломова в доме не возбудило никаких вопросов, никакого особенного внимания ни в тетке, ни в бароне, ни даже в Штольце. Последний хотел познакомить своего приятеля в таком доме, где /…/ нельзя ни задремать, ни опуститься и где постоянно шел живой современный разговор. Потом Штольц думал, что если внести в жизнь Обломова присутствие молодой, симпатичной, умной, живой и отчасти насмешливой женщины – это все равно, что внести в мрачную комнату лампу. /…/ Он не предвидел, что он вносит фейерверк, Ольга и Обломов – подавно».

Описание это многозначительно. Поскольку именно из «жеста доброй воли» нередко берет начало «день гнева» судьбы. Остерегая личность от самонадеянности, она зачастую не соглашается с таким жестом «спасения». И, предвидя его последствия, отказывается признать и освоить случай как угодный ей замысел. Иными словами, наступает время, когда житейские смыслы усложняются, обретая черты и знаки экзистенциальные, иногда в пределе – трагические. Как это и происходит в романе Гончарова, когда вслед сюжету, ткущемуся по плану Штольца, благое намерение оборачивается «фейерверком», в котором сгорают естественный ход и порядок жизни. Ибо план этот родился вопреки судьбе и был отторгнут ею, как вмешательство в событие любви. Иначе говоря, «благое намерение», невольно бросившее вызов делу живого чувства, терпит поражение. Ибо ценой его вмешательства в изначальную природу вещей является нарушение индивидуального обычая личности и единственно ей присущего пути.
До прихода же к человеку властной и смутной поры любви они надежно обережены покоем. Когда душа еще хранит верность себе, когда человек еще умеет согласить свободный выбор с колебаниями души, еще владеет собственной волей. В новой же ситуации выбор оказывается осложненным, с одной стороны – чужой волей, с другой – потоком чувств, прорывающих крепкую дотоле границу. Однако чужая воля не способна к предвидению. Поток, устремляясь в сторону от судьбы, разметывает покой, искажает осененный судьбой ландшафт индивидуального бытия, сердцевину которого составляет психологическая особость человека. Изменить же эту особость без потерь для усвоенного личностью порядка жизни внешнему «плану» не дано.
 Близкое по смыслу крушение произошло и в жизни самого Гончарова. Его любовная доля оказалась горькой и надолго исказила первоначала его существа. За возвращение же к ним он заплатил разочарованием в самих возможностях сердечного чувства. Случай, заставив душу полюбить, изменил ее внутренние предпочтения, ослабил независимость поведения и внес оттенок напряженного безразличия в характер. На житейском языке это называется безответной любовью. Добиваясь взаимности, писатель пытался мельчить достоинство, неуклонно искажая душевный обычай. Но, не обретя любви, лишился и дружества, которое предлагала ему любимая женщина. Однако принять его не захотел, навсегда оставшись одиноким холостяком.
Так драматизм случая и парадоксы поведения, охватывая и проникая каждый день жизни, овладевают существованием человека. Наступает время, когда равновесие воль личности и судьбы теряется. Многолетнее затворничество Гончарова водворилось в его жизни, как признание двойного поражения. Поражения свободного выбора и неуспеха счастливого случая, который так и не продлился в плодотворный путь. По-своему переиначив его роль, смысл и значение, судьба опрокинула случай как чуждый ее воле и враждебный равновесию воспитанных чувств. Примечательно при этом, что и порядки жизни столь безнадежно любимой им Елизаветы Васильевны Толстой тоже были разрушены. Хотя она и вышла замуж по любви, вслед свободному выбору сердца и благодаря счастливому случаю.
 Стоит, правда, сказать и об ином возможном варианте, когда случай, свобода выбора и воля провидения совпадают. Когда речь идет не только о благотворности внезапного чувства, но и о благословении судьбы, соглашающей жребий любви с влечением души к самосохранению. Если же такого согласия не возникает, то вероятность печального исхода сгущается порой до трагически необратимой развязки. Именно так дело происходит, например, в рассказе Мопассана «Жан и Люк».
Фабула рассказа, где героями являются два друга-солдата, вполне обыденна. Скорее даже это просто несколько кадров обычного солдатского досуга. Да и само мирное начало повествования из скудной на радости военной службы ничего дурного не предвещает. Коли б не финал. Пересказать эту историю можно в двух словах. Два друга-солдата каждую неделю ходят в увольнение на одно и то же место в соседнем с гарнизоном пустынном поле. Там они раскладывают костерок, на котором жарят колбаски, запивая их молодым вином. Как-то раз они видят в поле молодую крестьянку, доящую корову. Девушка тоже обращает на них внимание и однажды подходит к ним с тем, чтобы угостить молоком. Постепенно меж всеми тремя возникает дружба. Однако вместе с дружеским чувством в каждом из солдат возникает и чувство влюбленности. Несмотря на это в течение некоторого времени мера дружества внутри этого маленького кружка сохраняется. Но вот случается так, что один из солдат, сославшись на дела, в увольнение на уже облюбованное место не идет. Второй приходит туда один и видит, как те двое в обнимку уходят в сторону ближайшей рощи. На обратном пути, уже вместе с товарищем возвращаясь в часть, он намеренно падает в реку и кончает с собой.
Однако такая простота фабулы обманчива. С появлением в нем девушки-крестьянки внутренний сюжет рассказа начинает исподволь осложняться, полнясь предчувствием беды. Хотя по видимости именно появление женщины в таком психологическом пейзаже и есть, собственно, случай, к которому поначалу судьба благоволит. И вправду, что может быть для нее отраднее, чем взаимная приязнь молодой, свежей крестьянки и тянущих солдатскую лямку двух – тоже, наверное, крестьянских парней. И до той поры, пока порядок этой приязни совпадает с порядками жизни, она ее не только поощряет, но и создает условия для мирного успеха.
Но успех длится совсем недолго. Ибо если для одного из героев верность судьбе состоит в сбережении тройственной дружбы, то в другом она легко подавляется своеволием желания. При этом природа вещей предельно искажается не только в настоящем – как невыносимое человеческое отчаяние, разрешающееся лишь в самоубийстве. Смерть друга продлит далеко в будущее муки души и совести другого героя. И дело тут не только в предательстве и коварстве, глубину которых он не утрудился оценить (в конце концов, это была не только его страсть, но и свободное желание женщины). Дело еще и в том, что все дальнейшее произошло в нарушение воли к жизни и разлома особого душевного склада каждого из героев. Такие последствия изменили само естественное его устроение. Влечение здесь овладело всеми тремя, придя и действуя как спорщик, одолевший – в каждом, поодиночке – последний довод судьбы.
Так что человеку суждено со смирением признать, что любовь беззаконна, ее возникновение внезапно, кристаллизация крепка, а движение неисследимо. Но признавая, стоит озаботиться порядками жизни и душевного пространства, где личность – вслед коренным своим свойствам и предпочтениям – может владеть собой. Состоявшаяся же личность – это личность не только смелая и в себе уверенная, но и могущая зорко внимать судьбе и учитывать скрытые возможности случая. С тем чтобы суметь издалека увидеть повороты потока, не всегда очевидно разделяющиеся на доли блага и зла. Душа же, глубоко уверовав в любовь как в судьбу, порой оказывается в недогляде у жизни, становясь сиротой и беспризорницей.