ИМЯ И СЛОВО

«Я не вмешивался в течение моей жизни…»

Столетний юбилей Виктора Сергеевича Розова пришелся на август нынешнего года и остался почти не замечен. Крошечная заметка в одной газете, повтор фильмов по розовским сценариям по «Культуре», небольшая выставка в фойе МХТ им. Чехова – вот, пожалуй, и все. А сейчас наступила поздняя осень. И уже пролетели над нами журавли.«Летят журавли» – помните?..

Это было историческое событие. 1958 год. Фильм «Летят журавли», поставленный Михаилом Калатозовым по сценарию Виктора Розова и снятый великим оператором Сергеем Урусевским, получает Золотую пальмовую ветвь на Каннском кинофестивале – первую и по сей день единственную (!) такую награду для нашего кино. В те дни только Надя, жена Розова, знала, что «Вечно живые» написаны в 1943 году солдатом-калекой при тусклом огоньке коптилки – он тогда только вернулся после ранения в родную Кострому, вскоре схоронил отца, голодал. Друзья отнесли пьесу в ЛИТО*. На другой день старик-цензор вернул рукопись автору: «Читал, товарищ Розов, вашу пьесу. Плакал. Но запрещаем». Виктор Сергеевич вспоминал потом: «Я ушел довольный, так как старичок плакал».
И вот через четырнадцать лет – триумф, аплодисменты многих столиц мира, мешки писем, признание миллионов людей. В келью Зачатьевского монастыря (тогда там были коммуналки), где они с Надей жили, приходили самые знаменитые люди Москвы. Все это могло бы кому угодно вскружить голову, но только не Розову. Он слишком многое пережил к своим тогдашним тридцати шести годам.
Потом было всякое: его пьесы ставили и о них забывали; власть то лезла к нему с объятиями, то обдавала холодом; критика то осторожно хвалила его, то шмякала оземь.

«Литературная газета» писала 4 февраля 1970 года: «Творчество Виктора Розова в целом служит нравоучительству… Но, что греха таить, даже Розов порой не избегает соблазна пожалеть «малых сих»… Развивается этакая «общечеловеческая внесоциальная жалость…»
А он жалел и любил – и только с любовью и жалостью мог писать о людях, о жизни.
Он был и оставался тем мальчиком, который мечтал о театре и играл в школьной постановке роль Дождя, робко произнося всего одну фразу: «Ничего-ничего, я сейчас пройду...»
Оставался юным актером, который трепетно учился у Марии Ивановны Бабановой.     
Оставался новобранцем, который 10 июля 1941 года шел по темным московским улицам с Краснопресненской дивизией народного ополчения и услышал из темноты женский голос: «Возвращайтесь живыми!»
В фильме «Летят журавли» есть такой эпизод: бабушка вместо крестика дает Борису, уходящему на фронт, пуговку. Обычную пуговицу. Бабушка крестит ее и дает. Сколько в этом правды – и о жизни, и о вере, и о любви…

* * *

Пьесы Розова не льстили человеку, но возвышали его. Когда надо было сказать о людях чистых, жертвенных и благородных, то говорили: «розовские мальчики». Его пьесы шли по всему миру, но ни огромная известность, ни премии и награды – ничто не умалило души Розова. Этот деликатный и застенчивый человек был неуступчив и горяч, когда речь шла о судьбе Отечества. Виктор Сергеевич до смертного часа говорил нам о любви, милосердии, доброте, о том, чтобы мы берегли друг друга.
Вот строки из его обращения к коллегам (к делегатам съезда Союза театральных деятелей России): «Друзья мои, мы должны в меру сил своих помочь светлым людям страны в их подвижническом служении вечным истинам добра и справедливости. Есть такие люди в нашем Отечестве, есть... Нет ничего вечного в бренном мирском состоянии. Осознаю сейчас эту истину как мало кто из вас. Потому и призываю, прошу: не скупитесь творить добро, пусть самое скромное и неприметное. В нем, и только в нем мы сохранимся во времени, по нему – сотворенному нами добру – будут вспоминать и судить нас...»
В это трудно поверить, но обращение старейшего русского драматурга не было зачитано на том театральном съезде. Письмо спрятали, как что-то опасное и недопустимое.

* * *

Был май 2002 года. Я купил у метро банальную розу, побродил немного во дворе и решился позвонить в домофон. Потом поднялся на старом медлительном лифте с деревянными створками. Только створки открылись, как я увидел Надежду Варфоломеевну. Она вышла на площадку и ждала меня. Была такая старомосковская традиция – обязательно встречать гостя у лифта и провожать его потом до лифта.
Я знал, что Виктор Сергеевич тяжело болен, давно не встает, поэтому осторожно спросил, можно ли подарить цветок Виктору Сергеевичу. «Он, кажется, дремлет. Сейчас посмотрю…»
Надежда Варфоломеевна ушла в комнату, и я услышал, как она нежно сказала: «Витюша, тебе такую красивую розу принес молодой человек…»
В этих словах было столько нежности, что мне сразу захотелось плакать. Эта особенная нежность была мне знакома по моим старикам, тоже прожившим вместе огромную жизнь, но не растерявшим в пути ни капли любви…
Надежда Варфоломеевна провела меня в комнату. Виктор Сергеевич лежал против окна. Он открыл глаза и сказал: «Надя…»

…И ты приходишь, вся из света,
Моей единственной во всем,
В том платье, помнишь, из вельвета
С коротким узким рукавом...

Эти стихи, посвященные любимой девушке Наде, Виктор Розов написал в госпитале в 1942 году, а подарил их только в 1945-м.

* * *

Примерно в те же дни, когда я был в гостях у Розовых, режиссер Александр Белобоков и сценарист Нина Аллахвердова снимали документальный фильм о Викторе Сергеевиче. Фильм называется «Сегодня за окном туман». Вот некоторые монологи Виктора Сергеевича и Надежды Варфоломеевны из этой пронзительной, мудрой и светлой картины.

Из монологов Виктора Сергеевича Розова:

...Помню, стояли на подоконнике простенькие цветы. А ливень хлынул и сломал мне этот цветок. Копеечный цветок. Пустяковый цветок. Но как я плакал, что цветок сломался! Плакал, потащил его на балкон, под дождичек. Цветок копеечный, а мне было шесть лет.

...Я ведь из Костромы в Москву приехал. Жить было негде. Мне сказали: вот ВГИК набор делает и дает общежитие. А общежитие было в Зачатьевском монастыре. Мы договорились с другом, что будем учиться только если вдвоем поступим. И вот я поступил, а он нет. И я ушел. Учился в школе-студии театра Революции. А жить было негде. Я проживал где попало. То на вокзале, то у знакомых. И вот однажды я, бесприютный, беспризорный и голодный, сижу на Мясницкой в забегаловке, грею руки о стакан горячего чая. Потом я пошел по бульвару. Все было плохо и угрюмо. И вдруг в меня что-то влетело. Я увидел этот же бульвар, этих же людей, это же небо, это же солнце… И у меня так на душе сделалось счастливо, что много лет я носил в себе вот это влияние кого-то, чего-то на мою судьбу. А вскоре пожилая женщина сдала мне угол. Ее звали Пелагея Ивановна. Она жила в келье Зачатьевского монастыря. Келья была маленькая, метров восемь. Плата – сорок рублей, а стипендия была у меня – сорок пять. Пелагея Ивановна выставила еще условие: никого не приводить. Спал я на сундуке, который был меньше моего роста. Я прожил на этом сундучке пятнадцать лет.

...Однажды мой товарищ Витя Барков привел меня в одну компанию. Как открылась эта дверь в Лебяжьем переулке, так я остолбенел. Влюбился невозможно. Это было прямое попадание. Надя… Я любил ее и до войны, и во время войны, и после войны, пока она не согласилась выйти за меня замуж. Сколько лет прошло – слава Богу, ничего не тускнеет.

...Я на поле боя был один день. Это была такая каша. Это было истребление нас. У немцев автоматика, они моторизованные, а у нас винтовки допотопные и пушки на конной тяге. Да мы еще и стрелять не умели. Потом меня везли в госпиталь шесть дней. Шесть суток я не спал, даже не закрывал глаз. Боль. Адская боль.
Госпиталь во Владимире помещался в церкви. Меня обмыли, положили на полу в нижнем храме, под сводами, и накрыли простыней с головой. Потом хотели отсечь ногу выше колена. Но женщина-хирург сказала: «Решили побороться за вашу ногу». И девять месяцев боролись. Я остался хромой, но не безногий. Спрашиваю доктора, свою спасительницу: «Как вас зовут?» Она отвечает: «Мария Ивановна Козлова». А у меня у любимой девушки фамилия – Козлова. А Мария Ивановна – это Бабанова, моя учительница в школе-студии, гениальная русская актриса.

...Это было во Владимире, а потом перевезли меня в Казань. Другой врач, женщина, спрашивает: чего бы вы хотели? Пить хотите? Я говорю: да. Врач обрадовалась: раз есть желание, значит, сохранилась страсть к жизни. А есть хотите? Да. Она воскликнула даже: это хороший признак! А чего вы хотите? Не теряя чувства юмора, я сказал, что хочу пирожки с мясом и компот. Это означало пожелать совершенно невозможное. Но знаете, утром она принесла мне компот и пирожки с мясом. Уж где она их достала, чего это ей стоило!
В госпитале сестра, бывало, скажет: «Какой ты, Розов, веселый». А я отвечал: «А как же, это ведь нога болит. Я-то здоров».

...Я считаю, что «Летят журавли» – это рука судьбы. Это было невероятно, и я был участником этого невероятного… Все сложилось у меня в жизни так, как должно было сложиться. Что я сделал для этого? Палец о палец не ударил. Единственное – я не вмешивался в течение моей жизни и не старался делать жизнь с кого.

Наталия Варфоломеевна Козлова-Розова:

...Имея бронь, слепой на один глаз, он имел моральное право не идти в это пекло. А он туда сунулся. И это только Бог спас его, ведь из его дивизии остались в живых только он и медсестра. Все, абсолютно все погибли.

...У нас не было в жизни ни одного скандала. Когда мы жили еще в Зачатьевском монастыре, у нас соседка была одинокая. Ей одной скучно было, и она сидела в коридоре вязала и все видела. И вот она однажды говорит: «Да-а, на свете есть Иисус Христос, Владимир Ильич Ленин и Виктор Сергеевич Розов…»

...Нас вообще-то похоронили давно, года два назад. Врачи, когда узнают, что Виктор Сергеевич жив, удивляются… Я раньше не была верующей, но когда чудеса так явно совершаются… Мне кажется, Господь не хочет, не хочет нас разлучать.

...Я раньше никогда не слышала, чтобы Виктор Сергеевич молился, чтобы он захотел обвенчаться… и вот надо же придумать такую историю: прожив со мной 56 лет, надумать обвенчаться! Мне не хотелось его огорчать, хотя я к этому относилась с удивлением, даже с настороженностью… На венчание пришли сын, дочь, внучка, внук Ванька… И сейчас я, когда что-то тревожное подступает, помолюсь ночью, и мне кажется: Он слышит. Помогает. Если бы не слышал, то давно бы отобрал Виктора Сергеевича, а Он нас пока не разлучал.

* * *

Незадолго до своего ухода писатель-фронтовик Борис Васильев в одной из телепередач вспоминал, как был из госпиталя послан ранеными обменять сахар на махорку, сел на забор и стал выглядывать прохожих. Вдруг идет один, вспоминает Васильев, хромой, еле-еле передвигается. Говорит, что махорки нет, но завтра, когда пойдет на рынок, поменяет. Васильев кинул ему сахар, вернулся в палату, где все на него набросились, обругали – ни сахара, ни махры теперь. На другой день хромой мужичок приковылял, принес махорку. Это был Виктор Розов.

---

 *Цензурный орган, следивший в числе прочего и за репертуаром театров