ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Спасательный круг с «Каравеллы»

Обычно мы не перепечатываем статьи из других СМИ, но эту историю, рассказанную журналистом Вероникой Куцылло, мы решили поместить в нашей газете, потому что она не о книжках и не о литературе, а о жизни. О том, как один вовремя совершенный поступок взрослого может спасти жизнь ребенка и определить его дальнейшую судьбу.

В «Каравелле» все люди независимо от возраста называли Владислава Крапивина Славой и на «ты». Мы с братом сначала смущались – всё-таки в 1978 году Славе исполнилось ужасно много лет (целых сорок), но быстро привыкли. Мы вообще ко всему быстро привыкли – к тому, что никто не смеется, если у тебя что-то не получается. К тому, что старшие не шпыняют младших, что никто не ругается, если на первом занятии по фехтованию ты криво держишь рапиру, что кильнуться на яхте не так уж страшно, а наоборот, даже весело.
К тому времени, когда мы попали в Свердловск, мы, конечно, уже прочитали и «Тень “Каравеллы”», и «Мальчик со шпагой». А еще в нашей городской библиотеке брат нашел книгу «Чем крепче ветер» – про отряд «Каравелла», созданный тем самым писателем, который написал эти книжки. Это казалось фантастикой: где-то есть люди, которые ходят по озеру на построенных своими руками яхтах, любят читать книги, умеют фехтовать, а главное – дружат. Мы отчаянно завидовали этим людям: им повезло жить в одном городе с Крапивиным – писателем и Командором. А мы жили с мамой в маленьком городке на севере Казахстана и понимали, что в Свердловск не попадем никогда.
А потом произошло так, что нашу маму арестовали. Эту историю мне до сих пор нелегко вспоминать, поэтому скажу лишь, что у мамы, работавшей секретарем в суде, тогда произошел острый конфликт с городской прокуроршей, бравшей взятки. А мама имела несколько наивные представления о том, какими должны быть самые гуманные в мире суд и прокуратура.
Мы остались вдвоем. Брату было четырнадцать, мне – десять. Дело было весной, и нам дали доучиться учебный год, но со следующего должны были отправить в городской детдом, про который ходили страшные слухи. Нам помогали мамины друзья, учителя и директор школы, но от детдома никто из них нас спасти не мог. И тогда брат написал письмо Владиславу Крапивину.
Иногда я пытаюсь представить себе, что получаю письмо от подростка, который просит о помощи, потому что его маму посадили в тюрьму. И спрашиваю себя: что бы я ответила? «Держись?» Не знаю.
Я каталась по двору на велосипеде, когда ко мне подошла незнакомая девушка и спросила: «Мальчик, а ты не знаешь Костю и Нику Куцылло?» «Мальчик» – потому что я была коротко стриженная и в братовых штанах. Я, ощетинившись, спросила: «А вы кто – из домоуправления?» Я тогда очень не любила тех, кто в домоуправлении: у нас уже сняли телефон (дети же не смогут за него платить) и приходили осматривать квартиру (дети же не смогут в ней жить, все равно в детдом отправят). «Нет, – сказала девушка. – Я Наташа Соломко, инструктор «Каравеллы». Я из Свердловска, от Славы Крапивина».
Наташе было тогда лет 25, она училась в Литинституте, у нее были корочки «Пионерской правды» и сопроводительное письмо от члена Союза писателей СССР Владислава Крапивина. Гороно и всякие собесы с домоуправлениями ничего не смогли противопоставить ее натиску.
В середине августа мы улетели в Свердловск. Первые две недели мы жили у Славы дома, спали на раскладушках в его крошечном кабинете, завешанном фотографиями, штурвалами и картинами с парусниками, читали «Вечный жемчуг» в рукописи и дореволюционное издание «Виконта де Бражелона» с ятями и ерами, общались с тряпичным зайцем Митькой.
Потом Слава устроил нас в школу искусств для одаренных детей, где эти самые дети занимались балетом, музыкой и рисованием. За нами особых одаренностей не наблюдалось, но Слава как-то уговорил директора. Это, конечно, был не дом, а школа-интернат, но полагаю, что она сильно отличалась от казахстанского детдома. А два раза в неделю было счастье: «Каравелла». Фехтование, морские занятия, яхты, а главное – те самые друзья, настоящие, как в его книжках.
Так самый несчастный год моей детской жизни невероятным образом оказался и самым счастливым. Год – потому что летом 1979-го маму выпустили, и мы вернулись домой.
Мы виделись еще раз. Брат после армии заезжал в Свердловск и я – после школы, по пути в Москву.
Двадцать лет спустя я наткнулась в книжном на книги Крапивина. Не то чтобы мы всё забыли, но мы выросли, закрутились в новой, взрослой жизни: университет, август 1991-го, октябрь 1993-го, работа… Детство осталось где-то очень далёко. Я ничего не знала про Славу нынешнего. А на полке в книжном стояли и старые книги, и написанные недавно. Было очень страшно открывать: что там, как? В 1990-х с обласканными советской властью писателями происходили чудовищные метаморфозы. Они тосковали по прошлой жизни с миллионными тиражами, гарантированным отдыхом в Коктебеле, гордым званием инженеров человеческих душ. Правда, Славу трудно назвать обласканным – и книг, и отряда ему не могли простить очень многие чиновники от педагогики. Сколько раз «Каравеллу» пытались разогнать, выставляли из помещения, печатали возмущенные статьи в газетах: мол, как может маститый писатель учить детей конфликтовать с учителями? А он учил не этому, а тому, как отстаивать свою честь, как чувствовать себя личностью, а не маленьким рабом школьной системы.
Я купила книгу «Бронзовый мальчик». Мы читали ее вместе с мамой, как в детстве. Это был Слава, настоящий, как прежде, – с острым неприятием всяких несправедливостей, происходящих в жизни. И с главной мыслью, что с этими несправедливостями надо не мириться, а бороться.
Прочитав книгу, я вдруг как-то очень остро осознала, что в жизни есть вещи, про которые нельзя забывать. Я журналист, я нашла Славин телефон и позвонила ему. Он нас помнил. Помнил – среди тех тысяч ребят, что прошли через «Каравеллу», помнил, хотя мы были в отряде совсем недолго.
Мы не очень часто встречаемся – все-таки Москву и Тюмень разделяют тысячи километров, но я знаю, что больше уже не потеряюсь. И Слава будет всегда со мной, и «Каравелла», в которой в этом юбилейном году мой 9-летний сын Филипп получил звание яхтенного матроса. Всё продолжается.