ТЕРРИТОРИЯ РИСКА

...А мы уверены: дети сразу будут нам доверять

Бывает такое, что неравнодушные, хорошие люди, приходя к трудным детям, думают: это они потому трудные, что никто еще с ними по-хорошему не разговаривал, внимания на них не обращал.  Добро и ласка – вот рецепт. Но оказывается, что важнее другое: способность не разочаровываться и не отчаиваться, не строить воздушных замков, а работать вот с этими детьми, которые и слушать тебя не хотят, – отчужденными, недовольными, нарочито циничными…

Детдомовские должны слушать...

Организовать кружок журналистики в детском доме у меня получилось случайно. В числе волонтеров я приехала в летний лагерь, где отдыхали детдомовские дети, рассказывать, что они могут активно участвовать в общественной жизни района. Маленькие и большие, они слушали со свойственным только детям ничего не обещающим любопытством про проектную деятельность, гражданскую активность и добровольчество. С самого начала встречи они знали, что ни одному из активистов они никогда не позвонят и ни в какую организацию не придут. Эти дети слушали нас, потому что детдомовские дети должны слушать всех дядей и тетей, которые должны ездить в детские дома и рассказывать воспитанникам об их правах и возможностях. Я понимала, что сейчас я тоже буду стоять перед ними и приглашать в молодежную редакцию газеты. Что сейчас они расхватают все привезенные номера этой газеты, потому что их уже успели приучить брать, получать, хватать первое, что попадется, не раздумывая, надо ли им это. Я буду рассказывать им, что каждый из них может стать известным журналистом, не зная даже, что им интереснее: журналистика или рисунок на моей футболке.
Я вышла на середину зала и попросила сочинить историю о том, зачем слон залез в дупло. Воспитатели равнодушно на меня посмотрели, а дети тут же потянули руки. Их истории не были похожи на те наивные сказочки, которые любят печатать детские журналы. Оничестно дурачились и смотрели, как я буду реагировать на это. А мне нравились их рассказы про пчел и объевшихся слонов, про баобабы, в которых слоник свил гнездо. Только один мальчик тихо говорил о том, что слона бросила мама. Маленький Дима в свои 8 лет гениально манипулировал взрослыми людьми и сверстниками. Я предложила им записаться в кружок журналистики. Они окружили меня и записались, хотя я еще пока точно не знала, что с ними делать после слона.
Более того, я не была даже уверена, вспомнят ли меня на следующий день. До начала учебного года оставалось еще два месяца.

Они вспомнили…

В сентябре я пришла к ним снова. Только уже в детский дом. Они вспомнили. Не меня. Я была одним из десятков людей в их жизни, которые появлялись, обещали, организовывали, устраивали и исчезали. Они вспомнили сказку про слона и то, что записались «печататься в газете».
Начинающие журналисты ждали, что сейчас я должна сделать так, чтобы им было интересно. Полчаса я рассказывала, рисовала и каждую минуту смотрела на выражение их лиц, которые отражали степень «интересности». В конце урока детишки быстро убежали по своим делам, забыв меня и тетрадки в классе.
Работа в детдоме – это проверка на иллюзии. Бессознательно мы сторонимся чужого горя, боясь «заразиться». Сколько людей приходят к детям с благим желанием изменить их мировоззрение и сделать нормальными людьми и сколько потом сбегает оттуда, споткнувшись об иждивенческую позицию, которую дети впитывают здесь с первых дней.
На следующее занятие двое мальчиков спросили, когда про них напечатают в газете. Я попросила их написать о детстве. Пообещала, что, если хорошо получится, опубликую рассказ. Прочитала им несколько фрагментов воспоминаний Сальвадора Дали о том, как еще ребенком он расписывал старую дверь, как смешивал краски, чтобы нарисованные вишни получились почти как настоящие.
«А что я буду писать? Про бухих родителей? Про то, как сестра поджарки из макарон выковыривала, а ей ложкой в лоб залепили?» – спросила меня одна из учениц. Где-то внутри я ждала подобной реакции, я нащупывала, какие темы для них табу. Но все равно оказалась не готова к вопросу. Я наивно полагала, что дети захотят высказаться, что они иначе смотрят на мир, чем домашние сынки и дочки из благополучных семей. Что у них есть жизненный опыт, который позволил понять, что они другие. Да, они умело создавали видимость детской открытости, подростковой циничности, они с удовольствием рассказывали про слона. Но то, что реально касалось их внутренней жизни, то, что болело, они не позволяли трогать никому. Заблуждение всех волонтеров состоит в том, что они уверены: дети сразу будут им доверять. Что с набега можно расположить их к себе, помочь преодолеть их обиды. А нужно ли это самим детям? Нужно ли было этой девочке, чтобы человек, которого она видела третий раз в жизни, напомнил ей об этих поджарках? Я попыталась исправить ситуацию, попросила вспомнить веселую какую-нибудь историю. Конечно, это было бесполезно. У каждого из них были и такие ложки, и такие поджарки…
Тема нашлась случайно, когда я увидела местную кошку. Как она появилась в детском доме, мои журналисты рассказывали каждый по-своему. Вариантов этой истории было так много, что я даже не пыталась выяснять, какая из них более близка к истине. Просто каждый из них очень хотел подчеркнуть свое непосредственное участие в судьбе животного. К этому времени отношения с детьми у меня понемногу наладились, но они ни в какую не хотели писать. Им не нравился сам процесс. Потому что это уже было не развлечением, а почти уроком в школе. А значит, дружить со мной становилось невозможно.
Но про зверье они стали писать охотно. В этих рассказах они были детьми. Еще мои журналисты решили нарисовать своих героев и всю неделю приносили черно-белых котов, попугаев и рыб с красными плавниками. Потом мы писали, как можно встретить Новый год. Я не делала им замечаний по поводу вариантов «напиться и уснуть под елкой». Возраст моих учеников колебался от 9 до 12 лет, поэтому социальной опасности в таких ответах я не видела. Они писали честно. Какой Новый год видели эти дети дома? Были, конечно, варианты про подарки и костюмы, но каждый из них знал, что на самом деле будет только один вариант – елка в детском доме и дежурный воспитатель в новогоднюю ночь. Знала и я, что в новогодние праздники буду заниматься своими семейными делами, только изредка вспоминая, как там мои журналисты. Вот только писать об этом, конечно, ни им, ни мне не хотелось.

…и написали

Дети постарше иногда заглядывали на наши занятия, но участвовать в них не торопились. Зимой мне пришлось лежать в детской больнице с моими близнецами. В соседней палате оказалась одна из воспитанниц детского дома – девятиклассница Алина. Она узнала меня сразу, и в первый вечер я предложила ей попробовать написать какой-нибудь рассказ. Все равно же в больнице делать нечего, а вечерами вообще становится очень тоскливо. Утром она принесла мне исписанный листок. Мы договорились, что рассказ будет о том, как на каникулах они с бабушкой ездили в монастырь. Передо мной был странный текст без начала и конца, более похожий на распорядок дня. Ни одного географического названия или указания, по которому можно было определить, куда все-таки они ездили, не было. Я попросила Алину вспомнить название монастыря или хотя бы города, в котором он находился, описать то, что она там видела. Но девочка сразу же замкнулась и сказала, что не помнит. Первое, что я подумала – никакой поездки на самом деле не было. Просто Алина придумала и про монастырь, и про каникулы в другом городе. Я перечитала текст еще раз десять и поняла наконец, в чем было дело: ее рассказ был не про поездку. Он был про бабушку. С фотографической точностью Алина описала все, что они делали вместе с бабушкой: как встали рано утром, как ехали в автобусе, как умывались холодной водой из святого источника, как шли под руку по монастырской дорожке.
Это я, уже привыкшая мыслить готовыми категориями, не смогла понять, что девочка описала свое самое сильное впечатление. Главным для нее было не куда она ездила, а с кем.
Я не просила ее больше дописывать текст, но пригласила на журналистику. Она пришла на первое же занятие.

Не писать, так хоть рисовать или разговаривать

Еще одним приглашенным стал Денис. Талантливый мальчик, рисующий замечательные пейзажи. Он участвовал в различных выставках и был благополучным, т.е. не курил и ни разу не сбегал из детского дома. «А как у тебя дела с русским языком? – спросила я его однажды. – Хорошие оценки?». «Конечно, хорошие, – ответил Денис. – Я же русский».
Как и Алина, он тоже начал ходить на занятия, но мои ожидания не оправдались. Он неплохо выстраивал логические цепочки событий, мог продолжить повествование, но был совершенно не способен придумать сюжет, пусть даже глупый и смешной. Он не умел дурачиться, как остальные, не отпускал шуточек и не писал. Мы поступили с ним по-другому. В газете я опубликовала не рассказ, а его рисунок в качестве иллюстрации. И после недолгого размышления выплатила ему гонорар. Этот решение было не очень педагогичным, поскольку давать деньги детдомовским детям – дело опасное. Но с самого начала я честно объяснила, что журналистика – это не только забавное времяпрепровождение, но и возможность получить профессию. Информацию эту они, конечно, никак не восприняли. Дети были уверены, что заработать деньги можно, только уехав в Москву, на стройку, потому что там не требуют хороших оценок в школе и много платят. Отдавать Денису гонорар было все равно как-то неудобно. Я пришла в день, когда занятия у нас не было, объяснила, что деньги он получает за публикацию в газете. Денис взял свой гонорар, и было видно, что он очень стесняется. Зато все мои сомнения улетучились – эти деньги ни на что дурное он уже не потратит.
Несмотря на то что я начала привыкать к некоторым особенностям жизни в детском доме, мне сильно мешало их простодушие, часто переходящее в грубость, бестактность или злую шутку. Они не понимали, что делают что-то не так. Это был их способ защиты: если дети не знали, что сказать, если тема была для них неприятной или просто они от меня устали, то сразу же они начинали отпускать в сторону друг друга шуточки или говорить о чем-то с искусственным цинизмом.
«И че мы пишем? От детдомовских в газету все равно ничего не возьмут!» – иногда говорили мне они.
Слово «мы» было для них определяющим. Эти дети инстинктивно избегали «непохожести» на других. Если они возражали мне, то обязательно оглядывались на остальных в поиске их молчаливого согласия. Часто они категорически не хотели высказывать собственное мнение, если до этого никто ничего не сказал.
Целый час я пыталась разговорить их на тему здорового образа жизни. Они вспоминали, что нельзя пить, курить, колоть наркотики… Еще мы выяснили, что на здоровье плохо влияют компьютерные стрелялки и бродилки. Каждый вывод давался с трудом: они замолкали, говорили «я не знаю» и пытались еще раз вставить в разговор привычную фразу, что нельзя пить и курить. В школе им вбили ее в головы, хотя она ничего для них не значила. Это там, на школьных плакатах, были яркие надписи и лозунги. Здесь, в детском доме, курить начинали, чтобы быть, как старшие. И желание «войти в группу» перевешивало непонятные страшилки про цирроз печени и рак легких. В конце занятия я попросила их придумать совет всем людям, которые хотят быть здоровыми.
– Нужно уважать детей из детского дома, – ответил один из журналистов.
…Все-таки получилось, все-таки разговорила их немного.