МОЙ УЧИТЕЛЬ

Час Золушки

Я была ужасная неряха, все так говорили, и пришивать свежие воротнички-манжеты воскресным вечером я садилась только из-под палки. Учительница по домоводству меня категорически не выносила, поэтому когда другие девочки кроили и шили, я чистила щеткой и без того не грязный кафель пола в смежной комнате. Это было понятное наказание за неготовность к уроку, за «я забыла папку», но мне нравилось – лучше так, чем быть с ней, обвешанной сантиметрами и игольницами, воркующей: «40-40-40, видишь, ты стандартная девочка».
Но и каждый другой учитель, у которого надо было вести тетрадь, норовил указать письменно: «Безобразное ведение тетради, 2!», а то и прямо высказаться: «Стыдно за тебя!» Однако ничего не поделать – я то и дело меняла почерк, цвет пасты, величину букв, писала как с начала тетради, так и с конца (с конца – выдержки из речи учителей, забавные сценки или переписка с соседкой). В общем – «Смени тетрадь!»
Не сказать, что меня это волновало, я как-то чувствовала, что учителя и родители заботятся о порядке, а не обо мне. И ругаются тоже для порядка.
Но тут нам дали новую «немку». Рыжую, на высоченных каблуках, с перстнем на указательном пальце. Чтобы ее рассмотреть, я поменялась на первую парту у стола учителя. Она тут же ткнула своим изу­мительным пальцем с умопомрачительно покрашенным ногтем в мою тетрадь и прочитала название предыдущего урока. Потом для удобства взяла тетрадь в руки и стала по ней говорить дальше: знаете это, умеете то. Раздался смех – задняя обложка моей тетради была мелко исписана табличками-шпаргалками. Она поймала ситуацию: что не так? Ах, это? И что? Видите – тут: тетрадь… для работ… чья? Ага, ее это тетрадь. Тетрадь – ее, она учится. Кто еще ведет свои записи по ходу занятия?
В общем, с этого места у ее стола я не ушла до конца школы. Галина Ивановна меняла блузки каждый день, ее ногти были всегда безукоризненны, после работы с мелом она отходила помыть руки (держала у раковины белоснежное полотенчико). Она чрезвычайно аккуратно и красиво вела любые записи, не ляпала в журнал оценки с бухты-барахты, у нее был один блокнот для личных записей по ходу урока, другой – с отрывными листами – для рекомендаций ученикам. Но она никогда не давала детям свою ручку, не снабжала их тетрадками, не позволяла хватать со стола принесенные репродукции, книги, пластинки. И я смотрела на нее во все глаза.
Мне стало важно, какого качества у меня бумага в тетради, не мажет ли стержень, ровно ли я пишу, чистые ли у меня руки и подрезаны ли ногти. Когда однажды она, увидев, что отсутствующую на блузке пуговицу я заменила иголкой, наклонилась и шепнула «это опасно», я была готова провалиться сквозь землю. И – да! Я впервые завела себе носовой платок!
Как-то по весне Галина Ивановна попала в больницу, и я на правах хорошей ученицы пошла ее навестить. Я расстелила на тумбочке принесенную салфетку, красиво разложила тщательно промытые яблоки, выставила варенье, которое переложила в самую необыкновенную банку, еще достала куколку-фигурку, свою любимую. Мы поговорили. А потом Галина Ивановна рассказывала: «Знаешь, ты ушла, а соседки по палате загомонили: ой, какая у вас дочь, как она на вас похожа, ну вылитые манеры».
Тогда мы посмеялись. А сейчас – слезы накатываются, как я ей благодарна. И что бы было со мной, если бы мы не встретились никогда?