СКВОЗЬ ДЫМ ИСТОРИИ И БОЛЬ РАЗЛУК

«Целую твои усталые руки…»

…С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.
Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.

Николай Заболоцкий.
Из стихотворения «Жена»
1948 г.

У многих русских поэтов были замечательные жены – самоотверженные и кроткие хранительницы очага, бесстрашные защитницы и спасительницы детей, рукописей, а часто – и своих мужей. Но стихотворение с названием «Жена» написал только Николай Заболоцкий. И только он упрекнул себя: «Как мог ты не видеть доселе // Сокровища жизни своей?..»
 Недавно я встретился с дальневосточным издателем Александром Колесовым. Он подарил мне свежий номер альманаха «Рубеж». Александр редактирует его уже двадцать лет (кстати, на прошлогодней ярмарке Non/Fiction Колесов был признан лучшим издателем года). По дороге домой я открыл альманах и обнаружил, что в нем опубликованы лагерные письма Заболоцкого – многие из них впервые. Письма хранились в архиве сына поэта Никиты Николаевича Заболоцкого, а подготовил их к публикации новосибирский литературовед Игорь Лощилов.
После этих писем стихотворение «Жена» видится в особенном свете. В щемящем свете бессонной лампы и косо летящего за окном снега.
Стихи были написаны в 1948 году, вскоре после возвращения поэта из заключения и ссылки.
Арестован Николай Алексеевич Заболоцкий был ровно 75 лет назад, 19 марта 1938 года. 2 сентября его отправили этапом в лагерь на Дальний Восток. Поэт работал на лесоповале, на строительстве железной дороги, на добыче озерной соды, чертежником в лагерном проектном бюро.
После ареста Николая Алексеевича его жене Екатерине Васильевне было приказано вместе с детьми покинуть Ленинград. Поэт успел сказать жене, что лучше всего уехать в Уржум, где у Николая Алексеевича жили родственники.
Слава Богу, что оставалась возможность писать друг другу. В них каждое слово облекалось любовью и было уже не буквами, написанными карандашом на случайном листке бумаги, а светящейся плотью, той духовной материей, о которой так много размышлял Заболоцкий еще в свои молодые обэриутские годы...

...Николай Заболоцкий увиделся с семьей 17 ноября 1944 года. Поэт был освобожден из заключения, но оставлен при лагере в качестве вольнонаемного до конца войны в должности техника-чертежника. Екатерина Васильевна приехала с дочкой и сыном в Кулунду. Они встретились в станционном домике. Не в силах произнести что-либо, поэт опустился перед женой и детьми на колени.
В 1946 году Заболоцкому разрешили поселиться под Москвой. Жили первое время у знакомых. Николай Алексеевич часто болел.
После тяжелого инфаркта его навестил друг юности – драматург Евгений Шварц. В воспоминаниях Шварца есть такие строки: «Николай Алексеевич решил встать к обеду. И произошло нечто, тронувшее меня. Екатерина Васильевна вдруг одним движением опустилась к ногам мужа. Опустилась на колени и обула его. И с какой легкостью, мягкостью и женственностью движения…»

…О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?

Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?

---

Строки, облеченные любовью      

Из писем Николая Заболоцкого семье*

5 октября 1938 года. Родная моя Катенька, милый мой сынок Никитушка, ангел мой Наташечка, здравствуйте, родные мои!
Я жив и здоров, и душа моя всегда с вами. Я получил пять лет лагерей. Срок исчисляется со дня ареста. Не горюй и не плачь, родная Катя. Трудно тебе будет, но нужно сохранить и себя, и детей. Я верю в тебя и надеюсь, что наше счастье потом вернется к нам…
Ваш папа.

5 ноября 1938 года. Родной мой мальчик, любимый мой Никитушка!
Теперь ты стал настоящим путешественником. Нравится тебе Уржум? Зимой ты будешь там кататься на санках. Не простужайся, родной. Люби нашу милую мамочку и помогай ей, чем можешь. Люби и береги сестреночку – она еще такая маленькая. Папа крепко-крепко любит тебя. Жди папу, он вернется. Только будь, милый, умненьким и терпеливым.
Твой папа.

14 апреля 1939 г. Родная моя Катенька, милые мои дети!

По временам сильно тоскую о детях. Очень обрадовала ты меня, что Никитка не температурит. Есть ли в Уржуме врачи, и показывала ли ты им мальчика?.. Здорова ли моя дочка?.. Вспоминаю, как укачивал мою доченьку, как пел ей песенки, – большую роль в моей жизни сыграли эти минуты, и не забыть мне их никогда…

14 июня 1939 года. …Рад я, что покуда ты еще перебиваешься с деньгами. Но что будет дальше?.. Ты пишешь, что не продала классиков из моей библиотеки, – продай прежде всего 20 томов в картонных крышках… Вообще хотелось бы, чтобы из моей библиотеки сохранились лишь немногие книги: Пушкина однотомник, Тютчева томик, Баратынского два тома.., книги, относящиеся к «Слову о полку Игореве»… Остальные книги продавай, когда придется туго. Так же можешь поступить и с моими костюмами – не в них счастье. Были бы сыты, обуты и одеты детишки.

14 июля 1939 г. Родная моя Катенька, милые мои дети!
…Как бы хотел я быть около тебя, помочь тебе, утешить тебя. Вспоминаю, как раньше болели дети, как мы вместе ухаживали за ними. Теперь все легло на твои плечи… Моя душа всегда с вами, и только для вас я и храню мою жизнь.

29 декабря 1939 г. …Погода неровная – то ниже 40, то довольно мягкая. Нужно сказать, что здешние морозы переносятся значительно легче, чем в Ленинграде. Всю зиму живет с нами в бараке маленький бурундук… Привык к людям и бегает под ногами… поймали дятла, и он несколько дней жил у нас в клетке.., жрал гусениц, которых мы вытаскивали из дров, наконец мы его выпустили.

13 марта 1940. Вчера я был очень удивлен… В другом конце барака говорило радио. Транслировалась Москва. Вдруг слышу – артист читает что-то знакомое. Со второй строчки узнаю – мой перевод Руставели! Битву Автандила с пиратами. Читал актер неважно – но все сердце мое затрепетало от этих полузабытых, но близких строк…

30 апреля 1940. …Почти каждую ночь вижу во сне детей; тогда, пользуясь этим минутным счастьем, стараюсь глубоко-глубоко заглянуть в Никитушкины глаза, чтобы почувствовать его маленькую, родную душу… Во сне всегда вижу себя свободным, и это дает счастье. Счастье во сне.

25 июня 1940. Моя милая Катя!..
Спасибо тебе за то, что ты сохранила и сберегла детей. Одной тебе они обязаны всем… Порой жизнь кажется нестерпимой, но как только вспомнишь детей, – чувствуешь – надо жить.

28 июля 1940. Милая Катя!.. все то, что ты пишешь о детях, волнует и удивляет меня, и никак не могу я себе представить Никитушку, который кончает Тома Сойера, и Наташеньку, которая слушает стихи. Я так тоскую о их милом детстве, которое проходит вдалеке от меня. Но я верю в то, что скоро мы будем вместе.

9 января 1941. Мой любимый сынок! …Вот тебе уже 9 лет. Ты уже совсем большой, милый. Мне было 9 лет в 1912 году. В то время праздновали юбилей оте­чественной войны 1812 года. Мы, дети, очень увлекались рассказами об этой войне. Летом мы целыми днями играли в войну: наделали себе треуголок, из палок – сабель, пик, ружей, и храбро сражались с крапивой, которая изображала собой французов…

23 марта 1941. Моя милая Катя!
По временам очень устаю и настроение портится. И в такие минуты я вас вспоминаю, как тяжело тебе одной с детьми, как ты устаешь безмерно, как ложишься поздно одна, когда дети спят, и некому приласкать и утешить тебя. И тогда я мысленно всегда с тобй, и целую твои усталые руки, и глажу твои волосы, и утешаю тебя. Уже три года ушло от нас.

30 августа 1942 г.
Милая Катя, милые мои детки! …Раньше меня огорчало, что я почти не имею возможности ничего читать, кроме местной газеты. Теперь же… я как-то смирился с этим. Но как я буду счастлив, если когда-нибудь снова смогу перечитать «Войну и мир»!..

---

* Альманах «Рубеж» № 12, 2012