ИМЯ И СЛОВО

Вычеркнутые из поколения

В апреле («ПС» № 21) этого года мы рассказали нашим читателям о недавно вышедшем трехтомном собрании сочинений Юрия Павловича Казакова и опубликовали его письма сыну Алеше. И вот – неожиданное продолжение той публикации.

Это поистине чудесная история. В августе, в дни 85-летнего юбилея Юрия Павловича Казакова, вдова писателя Тамара Михайловна стала перебирать чемодан со старыми фотографиями и нашла неопубликованные рукописи Юрия Павловича.

Среди найденных текстов особенно драгоценен тот, что можно условно назвать «Три воспоминания». Он относится к зиме 1973 года, когда Казаков работал над рукописью, давшей впоследствии жизнь сразу двум его знаменитым рассказам – «Свечечка» и «Во сне ты горько плакал».

Первые два детских воспоминания не вошли в эти рассказы, а третье воспоминание – о свидании с отцом – мы можем найти в рассказе «Во сне ты горько плакал». И тут начинается еще одна драматическая история, открывшаяся только сейчас. Возьмем любое издание рассказов Казакова, сравним два текста – опубликованный и рукописный. Открываем рассказ «Во сне ты горько плакал» в книге и находим абзац: «Да, и я так же бежал когда-то, во тьме времен, и было лето, пекло солнце, и такой же луговой запах гнал душистый ветерок…» После этого и следовал текст, который сейчас открылся нам в рукописи.

В книге описываются проводы на фронт (хотя слов «фронт», «война» нет, но все, кажется, подталкивает к этому предположению).

В рукописи – дети и жены прощаются с заключенными, с этапом, который отправляют в лагерь. И попрощаться по-человечески им не дают. И это было, пожалуй, страшнее, чем сам приговор, – невозможность прижаться к родному плечу, обнять, поцеловать…

Правка рассказа произошла скорее всего в редакции журнала «Наш современник» (рассказ «Во сне ты горько плакал» был опубликован в июльском номере за 1977 год). Вычеркивались не страницы и абзацы, а отдельные фразы, слова. Так, вычеркнуты все упоминания о конвойных собаках.

Правда, на финал цензорско-редак­торского терпения не хватило, и в книге воспоминание обрывается на полуслове: «…чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец…» Дальнейший текст Казакова, очевидно, сочли неподдающимся правке. Эпизод, в котором лагерный охранник хватает бежавшего к отцу пятилетнего мальчишку, разворачивает его в обратном направлении и пинает сапогом под копчик, – весь этот эпизод остался неизвестен читателю 1970-х годов.

Понятно, чем руководствовалась редакция «Нашего современника»: пойти на компромисс, изъять «крамолу», но опубликовать рассказ. А читатель у нас умный, он разберется.

Но вот я, признаюсь, в свое время не разобрался. Я искренне думал, что передо мной – описание проводов на фронт московского ополчения. Возможно, я был просто молод и наивен. Мне не показались странными такие проводы, когда добровольцам, уходящим на войну, почему-то не разрешают проститься с семьями, их разделяют «большое поле» и таинственные «люди в гимнастерках».

Если бы сохранилась фраза «тогда было мне уже пять лет...», то вдумчивый читатель мог бы прикинуть: Казаков родился в 1928 году, значит, пять лет ему было в 1933 году, а не в 1941-м. Но ведь и эта фраза была предусмотрительно вычеркнута из рассказа.

Сегодня может показаться: и что тут трагичного? Ну сократили несколько строк и один абзац. Но именно в этих строках и этом абзаце был нервный, сущностный центр повествования.

И теперь очень важно, чтобы ребята на уроках литературы узнали о трудной судьбе рассказа. (Уроки по Казакову проходят и в седьмом, и в восьмом, а иногда и в десятом классе. Кстати, сентябрьский номер журнала «Литература в школе» почти наполовину посвящен творчеству Ю.П. Казакова.)

За трагическими эпизодами последних рассказов Юрия Казакова стоит судьба его семьи. Разлука Юры с отцом Павлом Гавриловичем была очень долгой. После длительного заключения в Карлаге и Дальлаге Павлу Гавриловичу Казакову не разрешили жить в столице (тем более что семья жила на Арбате, в районе правительственной трассы). Так Павел Гаврилович оказался на Севере, в поселке Солга (Вельский район Архангельской области). Там он работал инженером на дерево­обрабатывающем комбинате. Туда к нему и приезжали Юра с мамой Устиньей Андреевной.

Московская их жизнь была не слаще ссыльной. Устинья Андреевна ездила в Подмосковье менять спички и дрожжи на продукты. Юра подрабатывал, где только можно. И страшно переживал, когда на работу его не брали. Вот строчки из дневника 22-летнего Казакова:

«29 июля 1951 г. Сегодня приехал из Солги. Гостил у отца. Там сейчас находится мама… Очень плохо складывается жизнь. Отца вижу раза два-три в год...»

 Но как все-таки неисповедимы Пути! Буквально через несколько лет тревожные поездки к отцу на Север удивительно светло отзовутся в рассказах и очерках Казакова. Робкий замкнутый юноша с Арбата, выпускник Гнесинского училища по классу контрабаса откроет миллионам читателей СССР суровый и сокровенный мир Русского Севера.

«17 ноября 1951 г. Сегодня уехал отец в Шарью. Очень как-то тяжело от этого и пусто на сердце. <…> Да, вот жил с нами папа, и мы частенько ссорились по поводу моей безработицы. А вот уехал – и грустно. Ведь я его год не увижу теперь. А может… и совсем. Очень тяжелая судьба у моего папы, очень тяжелая, и я его жалею всем сердцем, но помочь, к сожалению, не могу…»

Критика много писала о проникновенной обращенности «Свечечки» и «Во сне ты горько плакал» к сыну. Теперь можно говорить о том, что эти рассказы обращены и к памяти отца. Это история о невидимом прорастании духовного родства между разорванными, насильно разлученными поколениями.