КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Обреченные быть философами

Зачем человеку философия? Заметьте, я не спрашиваю: можно ли обойтись без философии как научной дисциплины? И так ясно, что можно. Как, впрочем, и без биологии, литературы, астрономии, как обходятся без знания иностранных языков или не испытывают дискомфорта в освещенной комнате, не имея представления о природе электричества. Между тем вопрос о необходимости философии задается уже больше 2500 лет...
Не было ни физики, ни химии, ни математики, а философия была. В этом, вообще говоря, и ответ. Если существует, значит, необходима.

Философия начинается с удивления. Человек удивлялся огню, звездам, растениям, животным, себе самому. Мир сотворен умно и красиво. Но как? Зачем? Умом этого не охватить. Отчего мозг постоянно пребывает в состоянии тревоги и как бы чешется?
Так появилась религия. Она соединила фрагменты наблюдаемого, остроумно заполнив прореху нашего знания понятием Создатель. Это был козырь, который, может быть, и не гарантировал выигрыша, но и побить его невозможно. Иллюзия разум­ности и связности всего сущего действовала вроде антидепрессанта, жажда веры утолялась одним большим глотком.
Однако не верой единой. Физический комфорт тоже кое-что значит. Нужен свой огонь, еда, орудия охоты, жилище и прочее по списку. Любознательность, знаете, не от праздности родилась. Чтобы что-нибудь сделать, необходимо сначала понять и объяснить. В ходе эволюции наиболее пассионарные двинули в науку.
Само собой, благодаря прогрессу появился и некоторый досуг. И тут стало ясно, что первоначальные философские вопросы не только никуда не делись, но все еще пребывают без ответа.

* * *

Философия, как утверждают сами философы, начинается не со сложных, а с простых вопросов. И ответы на них в идеале должны быть простыми. Чаще всего не получается. В подлинных философах (Кант, например) это рождает не корпоративную гордыню, а отчаяние. И Гегель твердил как заклинание: «Философия делает ясным то, что было смутным в мифе».
В принципе это проблема всех наук, всякого познания вообще. И физика, и химия, и астрономия, в сущности, задаются тоже простыми вопросами, которые могут прийти в голову и ребенку, а отвечают на них так, что мы за школьную жизнь постигаем кое-как только азы. Отличие, однако, велико.
Результаты науки и техники просты в употреблении и общедоступны. Результат философии (хотя истина и объективна) постигается только индивидуальным путем, собственным мозговым и духовным усилием. В этом ее сходство с религией и с любовью. Потому-то, между прочим, мы все и обречены быть философами, сознаем мы это или нет.
Говорят, что сегодня философия перестала отвечать на запросы жизни, ушла в упорядочивание и оттачивание собственных профессиональных проблем. От молчаливого вопрошания человека – помогите, дайте определение, скажите самое существенное: кто мы? какие цели нашей жизни? какие наши надежды, ожидания – она как бы отгородилась берлинской стеной.
Так говорят сами философы, не мое дело вмешиваться в их спор. Да не о том и речь.
Когда в прошлой статье я сказал, что философия едва ли не главная среди школьных предметов, я меньше всего имел в виду научную дисциплину. Хотя, на мой взгляд, совсем не худо было бы вернуть в школу логику и ввести историю философии. Но главное, повторяю, не в этом.
Обобщать не имею права, скажу только о своих частных наблюдениях. Они между тем включают не только собственный школьный опыт, но и практику моих детей и внуков. Так вот, школа, как мне кажется, из всех методик преподавания отдает явное предпочтение индукции. То есть прокладывает путь от частного к общему. Что и говорить, истоки этой процедуры освящены именами Сократа и Аристотеля. Правда, и другой метод – дедукция (от лат. deductio – выведение, переход от общего к частному) – тоже был намечен Аристотелем. Так что договоримся сразу, что считаться авторитетами нет смысла. Но для дедукции необходимы навыки логики, потому как она и обозначает собой процесс логического вывода, то есть умозаключения. Предмета такого с пятидесятых, кажется, годов в школе нет, а полагаться на самодеятельную, житейскую логику опасно. Поэтому индукция.
Есть еще ведь и интуиция (позднелат. intuitio – «созерцание»: чутье, проницательность, непосредственное постижение истины без логического обоснования, основанное на воображении, эмпатии и предшествующем опыте). Но тут, знаете, такой простор для волюнтаристского мышления и субъективизма. Школе не годится. Особенно же контролирующим его органам. Хотя за интуицией стоит свой авторитет – Декарт, отдававший предпочтение интуиции, посредством которой, по его мнению, человеческий разум «непосредственно усматривает» истину, в то время как дедукция доставляет ее лишь опосредованно, путем рассуждения. Так или иначе, индукция, индукция и еще раз индукция!

* * *

Произвел этот теоретический экскурс и сразу понял, что попал мимо собственной мысли. Потому что дело вовсе не в преимуществах индукции или дедукции, которые, как заметил Энгельс, необходимо связаны между собой как синтез и анализ. К тому же законы в физике и химии, которые в нас вкладывает школа, никак нельзя отнести к разряду частностей. Я же хочу говорить о дробности, формальности школьных знаний.
Плохо, когда история и география не знакомы друг с другом, когда развитие парусного судоходства и открытие Америки принадлежат разным предметам, а движущие силы революции никак не связаны с ценой, например, на хлеб и состоянием канализации.
Есть люди, в которых рано развиваются какой-то специальный интерес и особенные способности. Десятый процент из них становится Левшой, нобелевским лауреатом или совершает кругосветное путешествие на папирусной лодке. Смешно, однако, полагать, что ради них и старается образование. К тому же большинство самых способных из этой группы пополняют в лучшем случае отряд решателей кроссвордов или участников так называемых интеллектуальных ток-шоу. Эти ребята, кстати, лично меня поражают при переполненности разнородными знаниями почти патологическим отсутствием остроумия (от «острого ума»), скудостью речи и полным неумением отвечать как на житейские, так и на общие вопросы.
Зато можно с определенностью сказать, что все исключительно первоклас­сники, а также пенсионеры тянутся к связности знания, к проблеску смысла и правила в сложных событиях, впечатлениях, предметах, которыми жизнь хаотично осыпает их.
Но именно этим ведь и занимается философия – совокупность учений об основах бытия и знания, в задачу которой входит установление первых или основных истин, т.е. истин, служащих основоначалами или принципами для прочих истин. Именно в этом смысле я и говорю, что хороший учитель должен воспитывать в себе философский склад мышления.
Естествоиспытателя не волнует, имеют ли пространство, время и то, что в них находится и совершается, реальность только опытную или трансцендентную. А человека, самого простого, понятия не имеющего о столь труднопроизносимом слове, представьте себе, волнует. Ему интересно то, что выходит за пределы его опыта, и чем больше занимает тайна, тем сильнее любознательность, любовь к знанию, которое вплотную придвигает к этой тайне. Не это ли и имел в виду Соловейчик (вернусь к цитате из прошлой статьи), когда говорил, чо «в школе надо представлять детям мир как загадку»?

* * *

Непристальному взгляду может показаться, что автор тянет наше образование в сторону умствования и абстракций, пытаясь отвлечь его от изучения конкретных предметов, законов и явлений. Всё это, мол, в лучшем случае прекраснодушие, в худшем – вредная завиральность. Ребенок едва способен постичь начала арифметики и правописания, а вы ему подсовываете философию. Ему надо поступать в институт или осваиваться на производстве, то есть что-то знать и уметь, а не рассуждать о золотом сечении и нравственном законе внутри нас. Не говоря уже о том, что у большинства учеников нет к этому ни наклонностей, ни способностей.
Ничуть не бывало. Я говорю о вещах, требующих от учителя усилия, которое стократно вознаградится вовлеченностью учеников. Говорю о вещах простых, давно осознанных многими науками и ждущих только использования их в процессе обучения.
Два примера. «Железный занавес» долго скрывал от нас направление в искусствознании под названием «иконология». В отличие от описательной и классифицирующей иконографии, иконология пыталась выявить исторически обусловленный смысл произведения как особого рода значимую целостность. Создавался как бы семантический «двойник» с привлечением данных археологии, этнографии, социальной и индивидуальной психологии, социологии и пр. Произведение становилось частью широкого контекста, который включал в себя исторические реалии, бытовую культуру и переживания частного человека. И вот парадокс: широко раскинутая сеть позволяла выудить вместе типическое и индивидуальное, впечатление и закон. Тема, образ, композиция, которые так мучают нас в школе своей отдельной от нас специальной значимостью, возвращались в жизнь, становились ее частью, ее проявлением, каковым и были в момент создания.
Сходный поворот (его называют историко-антропологическим) произошел в науке исторической. Он носит название «история повседневности». И здесь тот же парадокс. В центре внимания истории повседневности – «реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира», комплексное исследование этой реальности (жизненного мира) людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события. История повседневности предлагает отказаться от восприятия мира как «пред-данного» и сосредоточиться на анализе складывания и обуславливания этой кажущейся «пред-данности», то есть мира человеческой непосредственности – стремлений, фантазирования, сомнений, реакций на непосредственные частные события, сделав научной задачей «исследование природы пред-данности».
И тут тот же парадокс. Рассматривая отдельные впечатления и переживания людей (в условиях истории, конечно) ученые стали приходить к обнаружению одного меняющегося набора взаимосвязей, постижению жизни в ее взаимосвязи, истории – в ее целостности. Антропологический принцип, то есть человеческий. Я стал частью искусства и жизни, а оно – частью меня.
Одно дело начать урок словами: «Запишите тему». Другое: «Мужики сотни лет думали, думали, а Ньютон сообразил».