Сырники на уроке этикета

...Сама я сижу на границе паркокладбища местной паркой, нимало не парясь по поводу местоположения, немного тревожась, глядя в осень, которая всегда собирается тучами на горизонте, и мы покорно подставляем головы, оставляя позади голубое безоблачное небо, расчерченное белыми полосами самолетов из песни «Здравствуй, небо, море, облака-а-а-а». В том, как мы ежегодно входим в осень, заранее ссутулившись, но внешне бодрясь и красуясь, есть что-то трагическое. Но пока рано об этом думать.

– Что у нас сегодня, к чему нынче песни? – спрашивает коллега.

– Лицей.

– Закончили?

– Нет, начали. Сегодня только Данзаса успели.

Я решила воспитывать в них преемственность поколений – рассказывала про выпускников нашей школы, связав все с главной школьной песней, слов которой они, оказывается, не знают. И еще оказалось, что для детей все эти выпускники – как времена Пушкина.
А я вчера всю ночь читала про Данзаса и не могла им не рассказать. Они будут писать сочинение «Если бы я был секундантом Пушкина». Интересно, потому что я не знаю, как поступила бы.
Видишь ребенка, который ничерта не делает – отличник от литературы, как пить дать. Если он при этом прогуливает, с парты падает, плеер на уроке слушает, стихи в тетрадку пишет, и пишет с ошибками, – безусловно. «Но вот уж стреляют и убивают нас – за то, что мы летим, летим». Его мама бегает с этой тетрадкой, хлопая крыльями-листами, памятуя о том, что и сама когда-то летала.
Итак, вчера ночью я сидела читала про Данзаса и взволнованно ходила по комнате, представляя те сорок шесть часов до заката солнца русской поэзии. Наталью Николаевну с морошкой в руке лодочкой, дремлющего Константина Карловича, перепрятанные из-под матраса пистолеты, бюллетени в коридоре. Как хлопнула тогда дверь, как Н.Н. побежала, а он крикнул по-французски: «Не входите!» Как в 14.45 врач закрыл ему глаза. Как потом открывали тот памятник, мимо которого пронесли милую Анну Керн, угасшую после смерти мужа, который был тихим, милым коллежским асессором, младше ее ровно на двадцать лет, но жили они счастливо и умерли почти одновременно. И что эта сказка получше «гения чистой красоты».
Но я не о том хотела. У меня сегодня А., Д. и Т. догадались, что «строк печальных не смываю» – значит, «все это было, и это со мной навсегда».

А вот перл:

– Что значит «сердце будущим живет»?

– Что «настоящее уныло». Так как ты еще не умер, – радостно сообщила А.

Такого прочтения Пушкина… я не ожидала. Пушкин, думаю, тоже.
Правда, они еще не знают, что написать друг другу в письмах. Нечего сказать? Представить только: через годы они будут по-другому выглядеть, по-другому ходить, дышать и говорить, их будут иначе звать, другие люди будут их окружать, а им, как всегда, нечего друг другу сказать. И так каждый раз. Ни сейчас, ни потом – главное, чтобы не совсем. Я искренне желаю, чтобы их дальнейшая жизнь была лучше, ярче, но... не без содержания же!

…Сегодня побывала на этикете, который подают под названием «Риторика». Это был интересный эксперимент: как ведут себя дети, когда не сидят за партой, подавленные количеством знаний учителя. Было чудесное:

– Э., накрой, пожалуйста, стол к завтраку на одну персону.

– А что на завтрак? (Э. расставляет пустую посуду.)

– Сырники.

– Уже четвертый раз сырники.

Ропот: «Как завтрак, так сырники, надоели уже». Повторяю: посуда пустая.

…Младшие временно оккупировали восьмой класс, и мне там с ними очень хорошо – я отпустила вожжи, расслабила путы, они ходят от парты к парте – доделывают кроссворды, ползают под партами, собирают крошки пенопласта, режут, клеют, пишут...
Такие смешные: В. протянул руку к пустой баночке из-под серебряных блесток:

– Можно я ее заберу?

– Можно... но она же пустая, – растерялась я.

Одежды мои щедро засыпаны золотом, комната – пенопластом. Мне принесли еще мешок – и я размахнулась.
Поскольку дети знают, что я плохо училась рукоделию и математике – не ругались по поводу лохматых краев, зазубрин, оторвавшейся фольги и неровных дырок, которые я тыкала шилом, чтобы вставлять тесьму.
Букинг идет хорошо. Т. написала в своей книжке, что у нее живет дракон, который ест красные розы и карамельное мороженое (в шаблоне слова другие, но многие догадываются писать свои); П. написала, что у нее вообще нет никакого дракона, но есть кошка, и про нее она все и напишет. А Д. сделал по-мужски лаконичную книжечку, но тут же затолкал в рюкзак: домой, читать родителям.
Кто бы мог подумать, что мы с ними вообще доживем до того, что они чему-то научатся!

…Ч. – новый мальчик. Намочил рукав и нарисовал на стене домик с трубой в надежде, что я начну кричать. Обломилось ему. Долго и нудно с ним беседовала, заглядывая в глаза. Весь класс внимал с ехидством. Ч. решительно рассыпал какую-то крупу по классу (разгрыз мячик?), но я кое-как все замела и начала раздавать одежду для ритмики. Кого бы вы думали я нашла в шкафу? Разумеется, Ч.!

– Иди побегай! – вытащила я его из шкафа.

Он решил бегать вокруг меня, периодически в меня врезаясь. Зажигал весь день, второй класс предложил его выгнать. Я искренне протянула:

– Да ну-у-у-у... Жа-а-алко.

…На перемене они играют в жмурки, и Д. подходит ко мне, а я пишу на доске и почти отсутствую, и Д. начинает деловито меня ощупывать, я слабо и вяло реагирую, все взрываются восторгом: ха-ха-ха, это учительница! «Ох, извините!» – Д. хохочет.
Жизнь с ними давно приучила меня ценить то, что есть, поэтому я отпускаю себя в свободу, выходя оттуда как с качелей.
Потом наступает веселый и бодрый вечер, залитый солнцем, в противовес дождливому и задумчивому утру. Я опять взмываю вверх…