КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Маленький человек с жетоном полицейского

В маленьком английском городке Костоне (графство Мидсомер) произошло событие, которое затронуло десятки миллионов людей в 24 странах: ушел на пенсию старший инспектор Том Барнаби, детектив костонской полиции. То, что это место занял его кузен Джон, мало кого утешило. И это при том, что никакого графства Мидсомер в Англии нет и в помине. Как, впрочем, и городка Костона…

Бастион «английскости»

Мидсомер и Костон с окрестностями, а заодно и знаменитого инспектора Барнаби придумала писательница Кэролайн Грэм. По мотивам ее романов снимается уже 14-й сезон сериала «Midsomer Murders» («Мидсомерские убийства» или «Убийства в Мидсомере»), который нашему зрителю известен как «Чисто английское убийство». То, что один английский детектив идет у нас под названием другого английского детектива, не случайно. Еще в 1970-х годах в Советском Союзе по роману Сирила Хэйра был снят одноименный фильм, и с тех пор «чисто английское убийство» превратилось в особый детективный жанр.
Конечно, дело здесь и в традиции тоже. Истории, рассказанные Конан Дойлом, Честертоном, Агатой Кристи, стали таким же символом Британии, как парламент, Биг-Бен или зеленые холмы с пасторальными овечками, изображенные на старинной открытке или фарфоровой тарелке. Место действия сериала об инспекторе Барнаби – та же «старая добрая Англия». Недавно, кстати, это подтвердилось самым скандальным образом. Бессменный продюсер сериала Брайан Тру-Мэй был отстранен от должности за неполиткорректные высказывания в адрес этнических меньшинств, которые не представлены ни в одной из серий. Думается, теперь в сериале скоро появятся арабы, индусы, поляки и многие другие некоренные жители Британии. Но в том же злополучном интервью продюсер назвал «Мидсомерские убийства» «последним бастионом “английскости”». И этим было сказано нечто важное.
Дело, конечно, не в криминальных сюжетах и не в присутствии или не присутствии в кадре англосаксонских типажей. Можно в принципе не любить детективы, но смотреть этот сериал просто эстетического наслаждения ради. Дома, увитые плющом, цветы в палисадниках, древние замки и церкви, идиллические сельские ландшафты радуют глаз так, что, в общем, забывается главное: любой райский уголок может оказаться местом преступления. Что касается любителей детективного жанра, то тут его «английскость» тоже дает себя знать: зритель до последнего теряется в догадках, кто же настоящий преступник. Этим английские детективы – от Конан Дойла до Агаты Кристи – отличались всегда: каждое расследование превращалось в интеллектуальную игру, в настоящую шахматную партию с участием читателя.

Самый тайный и смелый из заговоров

И все-таки есть еще две причины того, почему у инспектора Барнаби оказалось столько поклонников по всему свету. И они, пожалуй, главные.
Первая – общая для всех талантливых книг и фильмов в этом жанре. Под яркой оберткой масскульта потребителю подбрасывают повод к серьезным размышлениям, причем обводят его вокруг пальца так, что он не успевает опомниться, как начинает думать. И не только о том, кто убийца. Потому что, страшно сказать, детектив – жанр моралистический. Это его свойство заметил еще сто с лишним лет назад Гилберт Кийт Честертон, религиозный философ, мыслитель и одновременно великий мастер детектива. Причем заметил, когда у него самого за спиной были – всего ничего – два столь же великих предшественника: Эдгар По и Артур Конан Дойл.
Честертон обратил внимание на то, что детективная литература пришла на смену романтической авантюрной традиции. Люди девятнадцатого века зачитывались приключенческими романами о благородных разбойниках и мужественных корсарах. То, что в жизни благородство – последняя из доблестей настоящего преступника, а корсары, то есть пираты, были тривиальными бандитами и убийцами, мало кого волновало, как и всякая литературная условность. Завораживала красота романтического бунта, который с самого начала был восстанием героев-гигантов против трусоватых плебеев и пигмеев. Против «хомячков», подсказал бы современный интернет-пользователь.
Но по Честертону все наоборот. Животное состояние – не важно какое: обезьянье, волчье, хомячье – находится по ту сторону закона. А человеческое – по эту.
«Показывая бдительных стражей, охраняющих аванпосты общества, она [детективная литература] постоянно напоминает нам о том, что мы живем в вооруженном лагере, окруженном враждебным хаотическим миром, и что преступники, эти детища хаоса, суть не что иное, как предатели в нашем стане, – читаем мы в эссе «В защиту детективной литературы». – Когда сыщик в приключенческом полицейском романе с безрассудной отвагой заходит в воровской притон и противостоит в одиночку ножам и кулакам бандитов, это наверняка побуждает нас помнить, что оригинальная и поэтическая фигура – это блюститель социальной справедливости, а воры и грабители – это всего-навсего старые как мир, самоуспокоенные космические ретрограды, счастливо наслаждающиеся древней респектабельностью обезьян и волков».
И далее: «Романтика полицейской службы оборачивается, таким образом, романтикой всего человечества. Она основана на том факте, что нравственность представляет собой самый тайный и смелый из заговоров. Она напоминает нам: вся эта бесшумная и незаметная полицейская деятельность, что регулирует нашу жизнь и защищает нас, является всего лишь донкихотством, которому сопутствует успех».

Жеглов, Шарапов и комиссар Мегре

Разумеется, реакция отечественного читателя на эти последние слова о нравственности и донкихотстве очень даже предсказуема. «Ага-ага», – скажет он и сразу припомнит и майора Евсюкова, и прочих «оборотней в погонах», и долго-долго еще будет вспоминать все личные и общественные счеты, которые в любой момент готов предъявить нашей недавно так называемой полиции.
Но ведь в этом-то и дело. Случайно ли наша словесность и наши кино с телевидением не подарили миру ни одного всемирно известного супергероя-детектива – борца с мировым злом и хаосом? Ни Шерлока Холмса, ни комиссара Мегре или, скажем, Ниро Вульфа. Даже задним числом придуманный Эраст Фандорин – не в счет. Все наши знаковые детективные герои, хотя бы даже всенародно любимые Жеглов и Шарапов, не перешагнули границ отечества – ни социалистического, ни капиталистического. И не перешагнут, пожалуй.
Можно долго рассуждать об исторических причинах, и все будет правильно: да, наша культура не особо приветствовала развлекательность; да, представления о законности в нашей стране многократно менялись с точностью до наоборот; да, органы правопорядка были карательными органами и, собственно, во многом таковыми и остаются и так далее…
Но если мы посмотрим на ситуацию сквозь оптику Честертона, пусть и 1902 года, когда было написано его эссе, то главным окажется вопрос о том, почему у нас полстраны, если не больше, с удовольствием слушают «русский шансон»: и сотрудники тех же правоохранительных органов, и законопослушные граждане, и этого самого закона нарушители. Одно время это массовое увлечение модно было оправдывать даже национальной памятью о репрессиях и о том, что большинство сидели ни за что. Потом, слава Богу, эти объяснения как-то сами собой сошли на нет. Потому что все прекрасно понимают: речь не о ГУЛАГе, а об уголовной романтике. То есть о тех же самых как будто благородных разбойниках и как будто мужественных корсарах. И этот романтический культ сверхчеловека захлестывает людей, находящихся по обе стороны закона. Когда ты супергерой с оружием в руках или без, а все остальные – хомячки…

Ахиллесова пята инспектора Барнаби

И здесь возвращаемся к причине номер два. То есть к тем миллионам зрителей, которые восприняли уход инспектора Барнаби на пенсию как личную потерю.
Один из основных секретов успеха всех великих детективов – это выбор главного героя. То есть истинного героя цивилизации, носителя и защитника человеческой (верующий скажет – божественной) справедливости и правды.
Той же справедливости ради заметим: профессиональных полицейских среди этих героев намного меньше, чем любителей – частных сыщиков, а то и просто людей, одаренных гениальной зоркостью в отношении к жизни. С самого начала Шерлоку Холмсу проигрывает инспектор Лестрейд. Но здесь есть другая закономерность: все эти гении сыска, обладатели суперинтуиции и дедуктивных способностей, обязательно в чем-то уязвимы и беззащитны с точки зрения социальных норм и статуса. У каждого из них – своя ахиллесова пята. Честертоновский отец Браун – маленький провинциальный священник с лицом, похожим на клецку. Мисс Марпл – одинокая старая дева, обычная деревенская старушка – божий одуванчик. Эркюль Пуаро вообще иностранец в консервативной Англии начала и середины прошлого века, когда никого не осуждали за неполиткорректность в отношении этнических меньшинств…
У инспектора Тома Барнаби – своя уязвимость. Уязвимость нормальности. Или, точнее, абсолютной обыкновенности. Нынешним языком говоря, он – идеальный «хомячок». Обычный человек, не сделавший большой карьеры, не заработавший больших денег и мирно состарившийся на государственной службе. Собственно, тринадцать лет, начиная с 1997 года, зрители наблюдали за тем, как вместе со своим немолодым героем вступает в пенсионный возраст замечательный актер Джон Неттлз. Его внешность – располагающая к себе внешность человека: «одного из многих» – все эти годы работала на характер его героя: немногословен, простоват, любит поесть, потому не обладает идеальной фигурой, быстротой и ловкостью, да и годы уже не те; Барнаби всю жизнь прожил с одной женщиной – своей женой, тоже типичной домохозяйкой, Джойс; обожает дочь Калли, которая, может быть, и не самым надежным делом занята, с точки зрения провинциального полицейского, – играет в маленьких театральных труппах и тоже большой карьеры не сделала… То есть абсолютная посредственность со своей скучной жизнью. С той только разницей, что под этой маской скрыты недюжинный аналитический ум и особенная чуткость к деталям.
«Почему я ничего не чувствую», – размышляет Барнаби в начальной серии первого сезона по поводу смерти отвратительной парочки шантажистов, мамаши и сынка, державших в страхе целую деревню. «Они были не самыми приятными людьми», – замечают ему в ответ. «Да, – откликается Барнаби, – но они были людьми…»
Собственно, это и есть главный конфликт каждой из серий «Мидсомерских убийств» – конфликт двух моралей: человеческой, которую без всякого пафоса защищает и утверждает скромный полицейский инспектор, и надчеловеческой, которую несет в себе каждый убийца. Действительно, практически все преступники, которых разоблачает Барнаби, – люди «с идеей», с очень жесткой системой ценностей – сословных, профессиональных, каких-либо иных, но в любом случае каждый из них уверен в своей правоте и возможности собственного суда над теми, кто не прав. С их точки зрения.
Впрочем, можно традиционно спросить себя, чем в таком случае отличается от них любой рыцарь без страха и упрека вроде инспектора Барнаби, настолько же упертый в своем праве их ловить. Отличие окажется до обидного банальным: полицейский и преступники – не просто по разные стороны закона. Их разделяет и другая черта – признание ценности любой человеческой жизни как главного завоевания цивилизации.