Разрубая кавказский узел

Имя Алексея Ермолова давно вошло в легенду. В 1816 году он был назначен царским наместником на Кавказе, и буквально через несколько лет горцы стали пугать его именем своих детей. В России между тем по сей день многие считают его жесткую, а подчас откровенно жестокую политику идеально подходящей для этих неспокойных мест.

Геополитическая трясина

К тому времени как генерал Ермолов был назначен царским наместником на Кавказе, этот регион уже не одно столетие входил в сферу геополитических интересов России. Успел сложиться и определенный тип политики в отношении местного населения, в котором активно европеизировавшаяся Россия увидела исключительно полудиких варваров.
Уже Каспийский поход Петра Великого – первая попытка закрепиться в горных и приморских районах Кавказа – продемонстрировал, что церемониться с горцами никто не будет. Оказанное ими ожесточенное сопротивление и тогда, и позже казалось лишь досадным препятствием на пути к осуществлению грандиозных имперских планов. И Россия, сама того не замечая, все сильнее увязала в этой геополитической трясине.
На Кавказ влекло слишком многое. Это и надежды на то, что в горах скрыты богатейшие ресурсы, распорядиться которыми аборигены-«дикари» не в состоянии. Тут же и желание со всех сторон крепче сковать Турцию – главную соперницу в борьбе за Черное море. Позже к этому в какой-то мере прибавился еще и страх перед тем, что Россию могут обогнать более расторопные западные «партнеры» и на южных границах империи появятся, например, английские гарнизоны. Наконец, свою роль сыграло и ощущение себя носительницей особой религиозно-цивилизаторской миссии.
Именно это последнее обстоятельство в 1783 году заставило Екатерину II принять под свое покровительство Восточную Грузию – христианский форпост в Закавказье. Правда, религиозного альтруизма в этом решении едва ли больше, чем хитрого дипломатического расчета. За два десятилетия, вопреки изначальным желаниям грузинской короны, видевшей в России лишь «старшую сестру»-защитницу, независимое царство превратилось в рядовую губернию империи.
А у рьяных патриотов с обеих сторон на два следующих столетия появились «непрошибаемые» аргументы для бесконечных, периодически кровавых, споров. У одних – про спасение древнего грузинского христианства и национальной идентичности, у других – про вероломную колонизацию и унижение той самой идентичности…
Тем временем за пределами кавказской христианской «ойкумены» успел пройти пролог к Кавказской войне – восстание под руководством чеченского религиозного деятеля шейха Мансура. Его стремление сильной рукой объединить вольных горцев и призыв к джихаду, вообще говоря, противоречили духу кавказских народов, многие из которых только недавно приняли учение пророка Мухаммеда, но «проклятые русские» уже успели вызвать слишком сильную ненависть, разрушая традиционный образ жизни. Подавив спустя несколько лет первых «джихадистов», российское правительство не пожелало считать восстание уроком для себя. Тот самый традиционный уклад, который они защищали под зеленым знаменем ислама, во многом зижделся на грабежах и набегах, и Россия считала его сохранение недостойным эпохи просвещения и модернизации.
Именно с таким настроением ехал на Кавказ герой Бородина Алексей Ермолов, по-видимому, искренне недоумевавший, почему один из его наиболее одаренных предшественников – Павел Цицианов – незадолго до смерти неожиданно решил, что одних репрессивных мер на Кавказе мало.

Путь к джихаду

Ставка на Ермолова была продиктована сразу несколькими соображениями: с одной стороны, Александр I опасался наполеоновских амбиций прославленного генерала, а с другой, ценил его как наиболее образованного своего военачальника. И на Кавказе Ермолов действительно вел себя в точном соответствии с тогдашними европейскими представлениями о том, как именно нужно поступать с «дикими» народами: ассимилировать всех тех, кто может ассимилироваться, и без всякой пощады истреблять остальных.
Грузин он относил к первой группе, считая их способными «дорасти» до европейской культуры, а потому собирался со временем стереть всякие различия с русскими. У самих грузин, разумеется, никто не спрашивал, и любые попытки сопротивления Ермолов подавлял со всей возможной жестокостью. Впрочем, наряду с этим Ермолов заботился о росте местной экономики, развитии образования и здравоохранения, интеграции выходцев из местной аристократии в высшие слои русского общества.
Кавказским мусульманам повезло значительно меньше. Поскольку с Европой их не связывала даже такая тонкая ниточка, как единоверие, а «набеговая экономика» была никак не совместима с представлениями о прогрессе, их судьба была предрешена. К тому же их необузданность в отношении врагов вошла в печальную легенду. «Жестокость здешних мест не может укротить мягкосердечие», – писал образованный в духе европейского гуманизма Ермолов и был отнюдь не одинок в этом убеждении. Той же позиции долгое время придерживались англичане в Индии, голландцы – в Индокитае, белые американцы в отношении индейцев…
Быть может, единственное, что уберегло горцев от тотального уничтожения, – это отсутствие у Ермолова оружия массового поражения. Он медленно, но неуклонно вытеснял местных жителей в бесплодные горы, обрекая их на голод, или насильно переселял в подконтрольные русским властям равнинные районы. На «освободившихся» местах Ермолов воздвигал русские форпосты, защищавшие от вылазок недовольных кавказцев.
Даже у тех горцев, кто признал российскую власть, брали заложников и заставляли их приносить присягу в том, что они не станут ни в чем помогать своим непокорным соплеменникам. Кавказцев вынуждали нарушать незыблемые традиции родства и гостеприимства, чтобы посеять между ними вражду и парализовать их сопротивление. Ответом на любой протест служила жестокая резня с выжиганием целых аулов.
Но главный удар Ермолов нанес по местной знати. И лишив власти значительную часть традиционной знати, ханов и беков, он отнял у них возможность противостоять растущему авторитету мулл и имамов. Те же представители горской знати, которые пошли на сотрудничество с российскими властями, стали в глазах горцев выглядеть отступниками. Так Ермолов сам толкнул горцев к объединению под зеленым знаменем джихада.
Трагическое противоречие между менталитетом горцев и имперской идеей прогресса российской власти было сдобрено религиозной ненавистью и верой в то, что обман неверного – дело почти святое для истинного последователя Аллаха. И без того замкнутый круг стал фактически не размыкаемым.
В 1827 году Николай I, небезосновательно заподозрив Ермолова в связях с декабристами, отправил его в отставку. Менее чем через десять лет имам Шамиль объединил горцев под исламистскими лозунгами.

Исторический тупик

За 180 лет, прошедших с тех пор, как Ермолов навсегда покинул Кавказские горы, западные державы успели благополучно оставить свои колонии, находившиеся, к счастью для Европы, как правило, за тысячи километров от метрополий. Это надолго избавило их от проблем с бывшими подданными, усилия по европеизации и «просвещению» которых в значительной части случаев оказывались безрезультатными. А в тех странах, где захватчики живут бок о бок с покоренными народами, проблемы зачастую не менее остры, чем в России.
Именно так произошло в Турции. После Первой мировой войны Османская империя распалась, большая часть народов получила независимость, и только курды вошли в состав новой Турции, не получив, по сути, никаких прав. Обоснование было традиционным: они – дикари, которые живут на «исконных» турецких землях и все равно не в состоянии построить собственное государство. Модернизаторский проект создателя современной Турции – Кемаля Ататюрка – был нацелен на ломку традиционного уклада жизни даже собственного, турецкого, народа, что уж говорить о курдах. Долгие годы турецкое правительство в принципе не признавало их культурное своеобразие и лишь в последние десятилетия пошло на определенные уступки, предоставив курдам политическую автономию. Тем не менее до окончательного решения проблемы еще очень далеко. Турция не может просто так предоставить независимость своему главному национальному меньшинству, ведь тогда на территории нового курдского государства окажутся сотни тысяч этнических турок. К тому же Анкара не может игнорировать позицию соседних государств, где также проживают миллионы курдов, мечтающих о едином Курдистане.
Взрывоопасной остается и ситуация в Северной Ирландии, которая после обретения «большой Ирландией» в 1921 году независимости от Великобритании осталась под властью британской короны. За это решение на референдуме проголосовало большинство местного населения, которое составляют протестанты. Однако католики почти сразу начали вооруженную борьбу за то, чтобы воссоединиться с «большой землей», и немного утихла она лишь в последние годы. У каждой из сторон свои аргументы: у одних – право большинства, у других – историческая справедливость, и взаимоприемлемого решения этого спора пока не видно.
Таких геополитических тупиков с исторической подоплекой на карте мира немало: это и Балканский полуостров, и Ближний Восток… Народы, культуры, цивилизации отличаются, а проблемы порой поразительно схожи. Лекарства от этой ментальной непереносимости пока не найдено никем. И даже благополучная Европа в последние годы все сильнее страдает от мигрантов из бедных стран Азии и Африки – отложенного наследия колониального мира, самими европейцами и созданного.