СТРАНИЦЫ, ОТКРЫТЫЕ СОЛНЦУ

Последний подарок зимы

Как подружиться с мартом

В феврале–марте всегда выпадает несколько дней, когда приходит любовь (оригинально, сами понимаете). Нет, она всегда есть, но бывает, что просыпаешься утром и понимаешь, что стало хуже. То есть сильнее стало, хуже – потому что глубже. Такие дни часто приходят в юности, но и потом. И даже в те феврали, когда и некого, и не за что, и незачем – но утром ты разлепляешь ресницы, понимая: солнце ложится на кровать так, что солнечные блики слепят глаза. Это как режиссер «Чудовищ» догадался: мальчик просыпается в мохнатых лапах и видит ветки деревьев, слепящее солнце, тени на земле – вот то самое, пожалуй, свет! Вдруг свет.
И ты просыпаешься, идешь куда-то, а там – оно, когда ни вздохнуть, ни сглотнуть, ни вымолвить. Отчетливо помню, как в день, когда мы с мамой много лет назад разбирали школьную выставку, я легко вскочила на какой-то стол, пошатнулась, сердце оборвалось, и я тогда очень сильно почувствовала эти слепящие бескрайние поля снега за окном. А больше ничего особенного в тот день не было.
Конечно, накануне должно что-то произойти, обязательно, плохое или хорошее. И необязательно это было важное – взгляд, строчка, в самом крайнем случае, ну, я не знаю, за руку подержать. Но меня лучше не надо, я потом десять лет буду вспоминать. И двадцать. И тридцать буду – если свет падает отвесно сквозь стеклянную крышу, если цепляется за ресницы и царапает память, как тот осколочек в глазу и в сердце, если верить Андерсену.
В прошлом году все случилось раньше, в январе, как напоминание, что все бывает, что это никто и никогда не сможет отнять. И случилось в строймаркете. Ну конечно, где же еще, среди полупустых ангаров разрушенных заводов. Стоя на лестнице, я опустилась, как в детстве, прижавшись лицом к перилам, глядя на женщину, которая пьет чай из яркой чашки и смотрит в своем отсеке космического ангара-магазина фильм «Сумерки», – глядеть через ее плечо в монитор и тихонько смеяться. Все равно в ее магазине пусто, и она смотрит со смертельным таким детским серьезом, а я вижу ее плечо, петли свитера грубой вязки и рыжеватую прядь, переброшенную через плечо. Женщина могла бы быть мной, я могла бы быть ею, а еще это похоже на то, как после глубокого сна просыпаешься в больнице, а там ведь никогда нет штор, поэтому солнце проскальзывает сквозь ресницы, продирается и врезается в память.
Может быть, это последний подарок верноподданной зимы, ведь так мало тех, кто любит и служит ей «всей борьбою, трудом и тоскою». Но она единственная, кто одаривает нас по мере и степени: льдисто-розовым декабрьским закатом с синевой по краям, сиянием январского полудня или снегопадом, полыхающими озарениями февраля с ветром, распахивающим пальто и шарф, забивающим рот и попадающим внутрь.
Но потом придут гулкие, черные, ледяные и звонкие вечера марта. Они хороши только для тех, кому есть с кем гулять по этим лопающимся под сапогами стеклам – осколкам зимы. Иначе с мартом лучше и не пытаться подружиться.
Весна скупа, скупа, несмотря на розовый шарф и подтаявший каток. Хочется весны яростной, обрушивающей волны, валы и вихри с талым снегом и птичьим радостным криком. Но нет, весна мстит за нелюбовь, и мы с ней, как две настоящие женщины, молча и яростно воюем. Она бьет мне едким светом в глаза, а я иду, опустив голову, стиснув руки в карманах пальто, жалостно щурясь, пытаясь удержать едущий из-под ног тротуар, – и напеваю, напеваю.
Весна, девочка, убегающая от, забегающая вперед, показывающая мне язык, – о да, она не постареет. Ей можно быть неаккуратной, расхлябанной, у нее один бант на косе растрепан, и я ей тайно завидую. С самого детства. Ведь она не верит во «взрослеть, стареть и проигрывать».

Весеннее воскресение

В морозные и солнечные дни, дни между весной и зимой, мы все же можем встретиться и договориться. Я подхожу к ней сзади, осыпаю снежной пылью, силясь объяснить, что она одна и та же, просто приходит через год, а она щедро и ярко рассыпает солнечные блики по поверхности снега. Эти дни редки, как праздники, ценны, как тот золотой песочек воспоминания, который только и оставляет даже самая распрекрасная память.
А потом приходит вечер, покой – на месяц, на полгода, на год. Время возвращаться из любви в свой мир. И не важно, что «за любовью» ты ходила в строймаркет или в больницу, библиотеку или на почту платить за квартиру, связь, свет...
Главное – всегда можно вернуться в свою зиму, в свою осень, в свою ночь, в свою постель, в свой сон, в свой круг, в свой год.
И в ту неописуемую томную лень воскресений, когда сознание все отмечает, даже серебристое звяканье колокольчика на красной двери магазина, что внизу, на все реагирует, в том числе на грязно-белый снег и ослепительное солнце, бросающее щедрые лучи на по-весеннему некрасивые ветки деревьев. Нет на них ни инея, ни снега, и они неприлично обнажены, без той осенней четкости и графичности. Есть силы увидеть, как солнце подныривает под занавеску, чтобы засмеяться тебе в лицо, как окружающие предметы предстают в новом свете, и ощутить исполненность торжественным молчанием и какой-то возвышенной праздностью.
Нет и мысли об учениках, нет трудностей. Режим преодоления трудностей, который не выключается в течение недели ни на минуту и постоянно жужжит в мозгу, реагируя на внешние раздражители, – он выключен!
Правда, бывает, он смолкает и в будни, иногда прямо в школе, в моменты, когда тебя никто не видит, и тогда благословенная тишина наполняет тебя. В одну такую минуту меня некстати поймал учитель Ш.:
– Что у вас с лицом?
– Не беспокойтесь, – рассмеялась я, – просто я еще не надела лицо, которое для детей.
–То есть я поймал вас с обнаженным лицом?
– Почти на месте преступления, да. Обычно я не весела и не бодра. Открою вам эту страшную тайну.
И то, о чем я не сказала вслух: и не добра, и не хороша, и не умна, и не красива. Но раз в неделю – какое счастье! – это можно себе позволить.
Весной можно идти по Центральной улице от начала в конец в первой половине дня, и тогда день будет раскрываться вокруг. Если идти в обратную сторону во второй половине, будет нещадно слепить глаза. Иногда эта улица бывает невыносимо долгой, особенно в морозный день, но всякий раз, идя по ней, я жду той невидимой границы, которая отделяет суету центра от места безвременья и безденежья. Этот переход играется диминуэндо, тогда как после идет достаточно сильный заключительный аккорд, отяжеленный стеной, которая перекрывала Центральную улицу. Тему перекрывал завод. Этой весной он вдруг расступился в виде каких-то невнятных и непонятных сооружений. Два вертикальных прямоугольника из черного стекла, когда они выросли? Проглядела! Так люди проглядывают своих неудавшихся выросших детей.
В кафе – свет. Он столбами выпадает из окон, щекочет висок, греет щеку и прядь – свет проходит сквозь меня, оставаясь в чашке. Мороженое имеет цвет пожелтевших валенсийских кружев, это несомненный плюс заведению, хотя вид из окна… все, что в начале улицы, необходимо снести, тогда можно спасти освещение.
Вот интересно, думаю, как живут зиму люди, у которых пасмурно зимой? Тяжело им, наверное, хоть это и по-английски. Недавно я решила посчитать пасмурные дни, но сбилась на пяти за эту зиму, больше не вспомнила.
…В конце февраля – начале марта есть, бывает несколько дней, когда уходит любовь. А потом приходит новая. За ней еще год, и неизменно она приходит снова.
Любовь никогда не кончается, ибо зависит только от освещения.