Переоценщик переоценки

Над травой мотылек –
Самоцветный цветок…
Так и я: в ветер – смерть –
Над собой – стебельком –
Пролечу мотыльком.

Так писал о себе Андрей Белый (этот литературный псевдоним двадцатилетний студент Борис Бугаев взял себе в 1901 году). И эта трагическая мотыльковость, призрачность и поныне сквозит в его судьбе. Огромный дар поэта, талант ученого-лингвиста, новаторство прозаика – все это оказалось не востребовано ни современниками, ни потомками. Андрей Белый и сегодня в тени своего юношеского друга Александра Блока.

Жаль, что нынешние подростки почти не знают Андрея Белого. Этот поэт таинственно созвучен душе, находящейся на сломе между детством и взрослостью. Помню, после девятого класса я по какому-то наитию стал искать стихи Белого и нашел их летом в библиотеке. Вместо того чтобы ходить на пляж или гонять в футбол, я сидел в пустом прохладном читальном зале и читал:

…Мою печаль, и пыл, и бред
Сложу в пути осиротелом:
И одинокий, робкий след,
Прочерченный на снеге белом,
Метель со смехом распылит…

Зимой я читал эти стихи однокласснице, ожидая, что произведу глубокое впечатление. Ведь в школе Андрея Белого не проходили.

Впрочем, иногда его имя звучало, но не на уроке литературы, а на астрономии. Галина Ильинична Пономарева преподавала нам физику по методу Шаталова. Как и ее кумир, она всегда не входила, а врывалась, влетала в класс и уже по пути к своему столу пронзала нас вопросами: «Если пасмурен день, если ночь не светла, // Если ветер осенний бушует…» В какой фазе находится луна?.. Ну, кто готов?.. Да, правильно, Некрасов пишет здесь о новолунии! А вот вам еще задание для разминки мозгов, на этот раз от Андрея Белого. «Порой метеоры // Из высей катились, // Беззвучно // Развеявши пурпурный хвост надо мной…» Чем обусловлен пурпурный цвет?»

Класс у нас был филологический, и Галине Ильиничне часто приходилось призывать на помощь поэзию, чтобы хоть за уши вытащить таких учеников, как я, неспособных постичь красоту формул саму по себе. Она поручала мне готовить рефераты на темы, звучавшие примерно так: «Закон отражения и преломления света в русской поэзии» или «Зодиакальные созвездия в творчестве символистов». Галина Ильинична терпеливо подводила нас к мысли о том, что границы между физическими и духовными явлениями не столь очевидны, а законы гармонии живут как в поэзии, так и в физике.

Андрею Белому, мне кажется, понравились бы эти уроки. Он, родившийся в семье декана физико-математического факультета МГУ, все детство страдал от противостояния «лириков и физиков». Мать, красавица и музыкантша, видела его великим композитором или пианистом. Отец бурно возмущался такими перспективами и считал, что будущее сына – в математике и физике. В результате Андрей Белый всю жизнь колебался между гуманитарными и точными науками, пытаясь их синтезировать.

«Весь легкий, легкий как пух собственных волос в юности… Он – воплощенная неверность…» – так вспоминала о Боре Бугаеве З.Гиппиус. В юности он отдал дань всем умственным соблазнам эпохи – от буддизма до оккультизма, от мистического анархизма до теософии. Благодаря огромному уму и невероятной интуиции он быстро доходил до дна того или иного учения и, разочаровавшись, увлекался чем-то новым.

В августе 1904 года он ездил с матерью в Саров и Дивеево. Эта поездка произвела на него глубочайшее впечатление, обострив его предчувствия грядущих страшных событий. В 1915 году он предсказал появление атомной бомбы. За восемь лет до революции в стихах, посвященных близкому товарищу, поэт писал:

Годины трудных испытаний
Пошли нам Бог перетерпеть, –
И после, как на поле брани,
С улыбкой ясной умереть…

Прозрения не мешали ему легко зажигаться революционными идеями. В письме своему вечному другу-сопернику Александру Блоку Андрей Белый, сообщая, что хочет купить дом в Дивееве и «тихо жить», тут же пишет: «Или же думаю учительствовать; порой мне хочется стать светлой личностью и пострадать за убеждения…» Матери Блока он признавался, что «хочет будить людей, хотя бы бомбами». И все это не от цинизма и кровожадности, а от неудержимой мотыльковости, чрезмерной порывистости ума и сердца.

Пусть в вольных далях ветерок
Взметает прах на перекрестках –
Бесцельно плещет мотылек
На кружевных, сребристых блестках…
(Из стихотворения «Раненый», 1905)

По Москве ходил такой анекдот о профессорском сыне Боре Бугаеве. После известных событий 9 января 1905 года поп Гапон, подстриженный для конспирации, на собрании интеллигенции заявил, что все легальные методы борьбы с властью исчерпаны и он просит подойти к нему всех «честных химиков» (понятно, для производства чего). Узнав об этом призыве, Боря заволновался в кругу друзей: «Мне надо к нему, к нему!.. Я ведь физик, естественник…»

Александр Блок, знавший Белого как никто другой, в конце жизни признавался, что плохо понимает его, а многое из того, что Белый пишет и говорит, не понимает вовсе. После их последней встречи в 1920 году записал: «Андрей Белый… Он такой же, как всегда: гениальный, странный…»

Переписка Блока и Белого поражает. Особенно юношеская. По фантастичности идей, по стилю и уровню разговора она напоминает переписку двух безумных заговорщиков или тайные манускрипты средневековых алхимиков. Молодые люди до того запутались в сетях декадентского умствования, что в конце концов для прояснения позиций обменялись вызовами на дуэль. Предлогом конечно же была женщина. У Белого были покушения на самоубийство. Он чудом не сошел с ума.

Интересно, что Андрей Белый раньше многих своих ровесников понял нравственную провальность той литературы, к которой формально сам принадлежал. Из письма А.Белого матери А.Блока Александре Андреевне Кублицкой-Пиоттух (1912): «…Начало пути для меня в определенном смирении, в осознании прошлых личных ошибок и ошибок маленькой группы некогда тесно связанных друг с другом людей… которые гордо думали, что они носители нового слова жизни… Мы все ответственны; нам был дан Божий Дар, талант, а что мы с ним сделали?.. Они отнеслись к врученной ноше как к собственности. Я не сужу, но я это о себе утверждаю: я был присвоителем чужих богатств, я играл ими…»

Очень важно вглядеться сегодня в опыт Андрея Белого. Ведь интервью нынешних молодых писателей наполнены фразами: «я играю со смыслами», «я играю с сюжетом», «я играю с читателем»… Урок Белого, его завещание, можно сформулировать так: игра со словом может сойти с рук где угодно, но только не в России. За эту истину Белый дорого заплатил. В 1907 году молодой поэт оказался при смерти.

В уже упомянутом письме матери Блока он так пишет о своем прозрении: «… За это (т.е. за игру с тем, с чем играть нельзя. – Д.Ш.) я был поражен гневом Божиим… Я сознал, что я нищ и гол, что все бунты, богоборчества, кризисы, забастовки суть не что иное, как «ай моська, знать она сильна, что лает на слона»… Я просто, как малый ребенок, заплакал и стал просить помощи: из переоценщика ценностей превратился в переоценщика переоценки. Отсюда же мое бегство от всех литературных кругов…»

Родоначальник структурализма, теоретик художественного слова, новатор в области ритмики и метрики, повлиявший на все русское стиховедение ХХ века, – Андрей Белый, несомненно, был бы востребован в эмиграции, куда он уехал в 1921 году. Возможно, что там, на Западе, его ждала и мировая слава. Но в 1923 году он неожиданно для многих возвращается в уже насквозь советскую Россию.

Возвращается именно потому, что «переоценил переоценки». Он преподает рабочим на курсах Пролеткульта. Один из его слушателей впоследствии стал его преданным бесплатным секретарем. Ритмической прозой пишет воспоминания и романы, вводя в них сотни своих неологизмов (созданных, впрочем, в соответствии с законами русского языка).

«…Отгородился от улицы; дворик асфальтовый, камень конюшни, кусты – те, которые после дождя сребродроги: дотронешься – и оборвутся потоками капель в тот час, когда кто-то у окон присядет покуривать в бисерный воздух, когда на обтесанных плитах подъезда детва плюет семячком в вечер…»

Он верит в то, что советская «детва» поймет и полюбит его книги. Молодая колхозница пишет ему: «Не думайте, что у Вас малый круг читателей; я, мои подруги и наши ребята читают Вас, им не хватает музыки».

Но музыки уже не хватало ему самому. Незадолго до смерти участвовал в Первом съезде советских писателей, где он, казавшийся многим вечным мальчиком, оказался «старейшим писателем». Старше был только Горький.

P.S. В канун юбилея Андрея Белого в Москве неожиданно нашелся саквояж поэта. Он был передан в музей, в Мемориальную квартиру Андрея Белого на Арбате, Альбиной Митрофановной Леонтьевой, вдовой известного специалиста по русской эмиграции Александра Николаевича Богословского. Среди хранившихся в саквояже бесценных для историков и музейных работников вещей обнаружился детский оловянный солдатик Бори Бугаева. Он лежал на самом дне. Теперь его можно увидеть на выставке «Андрей Белый: объединенный архив» в Государственном музее А.С.Пушкина на Пречистенке.