ТАЙНИКИ ПРОФЕССИИ

Слагаемые детской любознательности

Начиная новый учебный год, учитель в который раз перебирает в памяти свои прошлые победы и неудачи. Личный опыт ошибок и достижений – самый надежный ориентир при выборе направления дальнейшего движения. И пусть ничего нельзя повторить в деталях, и время изменилось, и сам педагог стал осторожнее, умнее, пусть невозможно уйти от общешкольных проблем, но воспоминание о необычной детской работе, неразрешенном споре заставляет вновь пускаться в опасное плавание – преподавание любимого предмета без поурочного планирования и заранее написанного конспекта.

Фиолетовый туман

Это было шесть лет назад. Срок давности истек – можно рассказывать.
Я, как и положено учителю истории, проводил урок у четвероклассников – в библиотеке. И вдруг заявил: «Сегодня вы можете читать любую книжку по истории...» Стеллаж, две сотни книг. Кто-то взял книжку о гладиаторах, кто-то – об истории моды.
– А можно про динозавров? Это история?..
– А про корабли?..
– А можно я буду читать о морских свинках?..
Какое я, учитель истории, имею отношение к динозаврам и морским свинкам?..
– Ну ладно, читайте о морских свинках…
– А можно свою книжку, принесенную из дома?
А почему, собственно, нельзя? И кто решает, что можно, а что нет?
Хотелось, чтобы у детей возник настоящий, не наведенный интерес. Идущий откуда-то из глубины, изнутри. Даже не интерес – желание. Которое захватывает всю натуру ребенка, когда нет ни урока, ни перемены – очень хочется! Чтоб было все по-настоящему. Морские свинки – так морские свинки. Поединок Гектора и Ахиллеса – так поединок.
– А можно?..
Почему я поддался? То ли надоело смотреть на усталых детей и видеть в их глазах школьную послушность. То ли – официальное оправдание этой авантюры – понимал, что для психики ребенка, для души его очень полезно бывает делать то, что сам хочешь делать.
Правила?.. Они нужны: чтоб дети не бегали, не кричали, не бросались книжками и видеокассетами. Но не я спущу эти правила с высоты своего учительского авторитета – они возникнут в головах моих четвероклассников из понимания, что нельзя мешать друг другу и что нужен какой-никакой результат.
Поэтому раз в неделю мы собирались для обсуждения нашей работы – на сбор, где каждый мог сказать, что ему нравится, а что нет. Первый сбор был посвящен вопросу, надо ли поднимать руку или просто можно говорить, когда хочешь.
Кстати, французы, последователи Селестена Френе, рассказывают, что на первом сборе в классе обычно решается вопрос, как правильно faire pipi, чтобы в туалете было чисто. И это страна с самой развитой демократией в мире, двухсотвековой традицией!
Итак, на сборах рождались первые правила. Нельзя мешать другому работать. Разговаривать можно только шепотом. Можно тихонько ходить по классу. Можно работать поодиночке или в группе до 4 человек. О том, что ты прочитал, нужно рассказать другим. Как только ты готов, пишешь свою тему и время, когда будешь рассказывать. Те, кому твоя тема интересна, приходят послушать. Это мы назвали словом «клуб». Если ты не записываешься на клуб, то продолжаешь спокойно заниматься своим делом.
Итогом работы группы является газета, с которой ребята идут выступать перед учениками другого класса.
Так и учились. Читали о кораблях и гладиаторах, рассказывали, делали газеты… Каждый занимался, чем хотел…
Соня смотрит фильм «Прогулки с первобытным человеком». Никита и Артур рисуют газету о драконах. Две Маши занимаются модой восемнадцатого века. «Строгой модой прошлого», – как они говорят. Даша сидит тихонько в уголке и читает почему-то «Мертвые души».
Катя задумчиво:
– Тема моего доклада – «Фиолетовый туман…»
– А, опять ерунда всякая… Еще придумай что-нибудь
– Нет, – говорит, – фиолетовый туман.
Махнул рукой.
Катя сделала доклад о картине Моне «Вестминстерское аббатство, фиолетовый туман»…

Пока не наиграются

Детям, конечно же, нравилось заниматься своим делом: книжки, фильмы, газеты. Но мне показалось этого мало. Ведь расширив границы своего предмета до динозавров и морских свинок, я все-таки границы оставил: нужно читать книги, делать доклады на клубе, писать тексты. А хотелось, чтоб было совсем без границ. Интересно, азартно, захватывающе – на все сто! Как в жизни, как во дворе!
Так появились в классе настольные игры «Монополия» и подобные. Я их сам принес – чтобы у ребенка был настоящий выбор: можно играть, можно книжку читать, можно на компьютере фильм смотреть или газету делать. Чтоб «делать газету» стало не темой урока, а свободным и добрым выбором самого ученика.
И я ждал, что желание возникнет само по себе, интерес зародится в этом монополистическом хаосе, как жизнь в первичном бульоне.
«Зародится – не зародится» – это вопрос веры. Если мы верим в то, что ребенок – существо активное, любознательное, стремящееся куда-то, – значит, будет жизнь!
Я верил. Если нет – значит, все напрасно. Напрасны наши попытки других отношений в школе, и весь наш лицей «Ковчег», и вся гуманистическая европейская традиция.
Шестой класс полгода играл в «Монополию». Все. И что? Выводы какие? Ребенок хочет только играть в примитивные игры. Так может пройти и год, и два…
А на стенах класса висели газеты. В первой четверти, когда игры не были куплены, ребята делали газеты. Потом дети не очень-то обращали внимание на стены. А я смотрел и думал: «Как хорошо все начиналось…» А родители смотрели на меня как на идиота, наверное.
Единственный положительный итог того безумного года – понимание, что в нашем прекрасном лицее, который всегда опирался на интересы ребенка, ребенку по-настоящему не интересно ничего. Остальное – наши учительские иллюзии.
Вот так во мне мысли прояснились.
Или все не так грустно. Может, есть он где-то, природный интерес? Может, это просто интоксикация учебой? И сначала надо бы вывести все школьные шлаки – дать возможность наиграться. Но тогда раньше надо начинать, не в шестом классе, и не один час в неделю, отпущенный учебным планом на изучение истории.
А есть ли родители, которые готовы к тому, что дети будут играть, пока не наиграются? В Саммерхилле Александр Нилл ничего не боялся и говорил родителям: дети будут играть столько, сколько хотят. А тут – дипломатия.
Диалог с Ольгой Лисютенко, радикальным психологом:
– И вообще я не уверен, что они когда-нибудь наиграются и сами захотят…
– Если не уверены, то и начинать не надо было.
Теперь, шесть лет спустя, я думаю, что «Монополия» и возможность играть – это все-таки левацкий уклон.

В свободном полете

На следующий год мы «сузили границы». Дали ученику возможность делать на «свободных» уроках все, что ему интересно, исключая настольные игры. Поскольку к моей авантюре присоединились и другие учителя, мы выделили от четырех до шести часов в неделю на такие занятия и назвали это «свободным полетом». Похоже немного на факультативы, но с одним отличием: на свободном полете учитель не предлагает свою тему. Выслушивает детей, записывает их вопросы и думает, что можно сделать на основе этого. Надо ли говорить, что свободный полет – самый радостный и любимый школьный предмет.
Формальные результаты? Если откровенно, то кто их умеет измерять? Наши дети хорошо сдают экзамены и поступают в самые разные вузы.
Кстати, четвероклассники, о которых я рассказывал в самом начале, в этом году закончили десятый класс. Замечательный класс получился! Умные, жизнерадостные – просто хорошие – юноши и девушки.
И вот в начале учебного года я вновь задаю себе вопрос: а должны ли в школе быть уроки по выбору? Не в американском смысле – несколько курсов на выбор, а так, чтобы дети могли делать то, что им интересно. Искать в школе ответы на свои вопросы.
Мне кажется, что наших свободных полетов должно быть у ребенка часов десять в неделю, по два часа в день. Из такой школы выходили бы в жизнь здоровые и хорошо образованные люди.
Но я понимаю, что это невыполнение требований госстандарта. И это очень непривычно для наших родителей.
Поэтому у меня нет определенного ответа. Только вопрос на будущее…