ВРЕМЯ НА ВЕСАХ НАШИХ РАЗМЫШЛЕНИЙ

Давайте разговаривать с детьми!

Валерии Гай Германике в интервью задали вопрос: «Когда началась Великая Отечественная война?»
Она задумалась и неуверенно ответила: «В тридцать девятом?» Вопрошающий, конечно, обрадовался и, конечно, устыдил молодого режиссера. Ради этого момента и был, несомненно, затеян аттракцион.

Пафос нынче – легкая добыча, без него не обходится даже реклама геморроидальных свечей. А что дешево дается, то, известно, ничего и не стоит. Главное же – у человека, находящегося во власти пафоса, слабеет острота восприятия. То есть он воспринимает остро, но лишь себя, а все окружающее как бы в тумане и только в качестве материала. Так растапливающий печь отбирает поленья, и в его глазах береза отличается от ели исключительно тем, что горит лучше и дает больше жара. В некотором смысле реалист именно он, а не, допустим, Шишкин. Как посмотреть.
Мое чувство реальности в данном конкретном случае подсказывает, что для молодых и совсем юных Великая Отечественная война является событием далекой истории, а не частью семейного предания. Глупо их в этом винить, факт же такого невежества скорее отраден. Мало кто вспомнит сегодня дату начала Отечественной войны 1812 года, но стоит ли обвинять граждан в отсутствии патриотизма? Даже начало Первой мировой войны в обыденном историческом сознании почти стерлось. Год еще вспомнят, месяц – немногие, число – почти никто. Между тем от той войны человека среднего возраста отделяют те же пятьдесят лет, что нынешнего школьника от Великой Отечественной.
Поэтому и на вопрос ученика учительнице, любит ли она Гитлера, глупо отвечать негодованием. Если содержалось что осознанное в этом вопросе, то как раз элемент провокации. Поддаться на нее значило проявить непозволительное для педагога простодушие.
Давайте прикинем: курс истории для шестиклассника заканчивается XV веком, а родители его появились на свет в середине 70-х годов века прошлого и если делились семейными воспоминаниями, то скорее о войне в Афганистане или Чечне. О том, что Гитлер хорош, а советские солдаты вели себя не лучше, чем фашисты, он услышал скорее всего от кого-нибудь из старших друзей. Тот, надо думать, тоже знал о войне не много. Остается фигура взрослого и политически грамотного негодяя, но ее мы оставим в стороне, не потому, что она не важна, а потому, что не имеет отношения к теме нашего разговора.
Между тем о разговоре и речь, то есть о том, что после такого вопроса разговор с учениками был неизбежен. Я при нем не присутствовал, но, поскольку учительница эта – моя жена, а рассказывала она о своем отце, история мне известна, и я вам ее сейчас изложу своими словами.

***
Начало прошлого века. Местечко называется Екатеринополь. Его населяют портные, столяры и парикмахеры с ветхозаветными именами (какие же у них еще должны быть?). В роду нашего героя мы найдем и Рахиль, и Иосифа. Отца зовут Шиман, самого героя – Лейзер. Пока он подает сигналы из люльки на общечеловеческом наречии, но скоро уже двоюродный дядя Яков станет учить его грамоте и шахматам, и мальчика отдадут сразу во второй класс еврейской школы. Вырастет отличник и хулиган, как и полагается положительному герою. А Лейзер герой, несомненно, положительный.
Нетрудно догадаться, что екатеринопольцы поставляли окрестному населению красоту. Потому что одежда должна быть не только удобной, но и модной, не говоря уже о прическах. За красоту расплачивались натуральным продуктом – яйцами, маслом, медом, салом, картошкой. Шиман, кроме столярных и плотницких работ, был знатен тем, что изготовлял модные сундуки, по-украински – скрыни.
Все, видимо, собирались жить долго. В свободное от причесок и сундуков время столяры и парикмахеры вечерами разыгрывали на идише Шекспира, посещали синагогу (их было целых две), а также культурно проводили время в местном кафе.
Однако идиллия эта скорее всего подлый обман исторического бинокля. Потому что по военным дорогам прошел уже с песнями «боевой 18-й год», Лейзер родился как раз на следующий, и безмятежного детства ему никто не обещал. Однажды унесла его льдина по быстрой реке Тукач, едва спасся, зато дома получил от родителей полное возмещение за счастливую судьбу. Мать била по чем попало, отец берег голову. Еврейскому мальчику эта вещь в дороге необходима.
Льдиной этой судьба, должно быть, намекнула на глобальную социально-историческую подвижку, да тут же и принялась осуществлять. В картинах его соседа по империи Мойше Шагала люди и повозки начали летать и не дожидаясь революции, отреагировав то ли на подземные толчки, то ли на ослабленное притяжение.
Популярный среди заказчиков Шиман напивался, бывало, до видений и вскоре стал частым посетителем сумасшедшего дома. Семья практически осиротела. Возвращаясь на побывку, он отлавливал и убивал собак, мясо которых шло для поддержания жизни. Голод не тетка. Двоюродная тетка Лейзера, напротив, помогала чем могла, присылая из Москвы посылки с сухарями. Звали ее Голда, но в Москве она стала Ольгой. Время было вообще веселым точильщиком, и прежде чем приняться за людей, оно обтачивало имена, которые для советского общежития были малопригодны. Лейзер постепенно превратился в Лазаря, потом в Леонида, и не Шимановича, а Семеновича. Под этим именем, да еще отпилив два года от даты рождения, то есть прибавив два года жизни (теперь он стал ровесником революции), поступил в ФЗУ, которое поставляло кадры на алюминиевый завод. Теперь он мог помогать семье и даже себе купил кожаное пальто, необходимое не только для тепла, но и для самоуважения. До этого ходил, как все: «зимой в шапке, летом в валенках» – так он характеризовал неполный комплект и отсутствие разнообразия в семейном гардеробе.
В семье Леонида (Лейзера) тоже был уже неполный комплект. Про Шимана сказано. Брат его еще в начале революции укатил в Америку. Сестра с четырьмя сыновьями посылала сухари из Москвы. Синагоги снесли, еврейскую школу закрыли, но самая страшная пора голода осталась позади. В общем, как правильно заметил комсомольский поэт, «сколько жизнь ни упряма, меньше, чем мало, не дать». Глядишь, мама Лейзера, Белла Давидовна, и справилась бы. Подрастали два младших сына, Иосиф и Цудик, а старший, Леонид, вырос уже до бригадира на Днепрогэсе.
Но тут господин с паскудными усиками решил поправить дела в своей стране, и лучшим для этого способом, по его мнению, была война. Он накачивал себя ненавистью, как делает всякий, кто лезет в драку, потому что даже последний подлец выставляет кулак не иначе как с лозунгом о справедливости. Больше всего насолили ему почему-то евреи. Несчастный Шиман, несчастная его семья. Им ли не знать, что такие люди на свете есть.

***
Война началась для Леонида в Финляндии. Потом в Сортавале под Ленинградом их батальон строил укрепления. В начале июня 41-го, то есть за две недели до нападения немцев, все вооружение у них взяли на проверку. Большая война началась с того, что они драпали, не оглядываясь, до самого Тихвина.
Брата Иосифа призвали в 42-м, и он пропал без вести. Бабка Рахиль сгинула в гетто под Луганском. Все четыре сына тети Оли погибли на фронте, в том числе Яков, обучавший племянника грамоте и шахматам. В Екатеринополе оставались Шиман, Белла и их сын Цудик. Писем от них не было.
Сапера Леонида Потягайло после ранения и госпиталя мотало по разным фронтам. Простреленная немецкой «кукушкой» нога то и дело давала о себе знать, гноящуюся рану очищал походным ножом. От боли за родных этот инструмент, понятно, не спасал. Известие о них пришло внезапно от Ильи Эренбурга 7 августа 1944 года. В газете «Правда» тот писал: «В местечке Екатеринополь жили евреи. Их всех убили. Не осталось никого, кроме девочки Сони».
Сколько ни наслышаны уже были о холодной безжалостности фашистов, слово «всех» вызывало сомнения. Особенно если представить, что в этом слове журналист, проезжий, похоронил разом маму, отца и брата. Кто-нибудь непременно должен был спастись. Цудик. Сбежать, притвориться мертвым, да мало ли? Теперь скрывается, наверное, далеко от Екатеринополя. Откуда кому знать?
Соню Леня помнил и написал ей.
Ответ пришел 1 января 1945 года: «Горячий привет с Ворошиловграда! Здравствуйте уважаемый земляк Лейзар! Читая Ваше письмо, жалость до того душит, что нет удержу. Вас я помню. Я вас видала, когда мне было 10–12 лет, а сейчас мне недавно исполнилось 18. С Вашим братом Цудиком я училась в одном классе. Вспомнить Вам о гибели Ваших родных мне приходится трудно, так само и Вам читать будет не легко. Ваши родные погибли в первые дни, когда проклятые изверги вошли в Екатеринополь. В этой могиле лежат 36 человек. Сразу убивали, кого поймают, токо мужчин. Это так было, что забрали из дому отца и Цудика, а мать сказала, что «куда берете сына, туда и меня возьмите». Сейчас сделали братскую могилу, она находится против банка. У меня также погибла мать, и братишку (3 года) живым закопали».

***
Ребята рассматривали желтые ветхие страницы письма. Документ. Он был на два года старше, чем их учительница, которую назвали Ольгой в честь тети Голды, теперь они об этом знали.
После войны Ольгиному отцу исполнилось 26 лет (по паспорту 28). Он поселился с молодой женой в Ленинграде. Съездил на родину. На вырученные за дом деньги купил чемодан гороха. Времена снова наступили голодные. Постоял у братской могилы.
Через несколько лет, во время борьбы с космополитизмом, и этот памятник в Екатеринополе разрушили, останки перенесли в соседний город и подхоронили в еще более просторную могилу. В сущности, никаких заметок для памяти на земле больше не осталось, и она должна была рассчитывать только на собственные силы. Обычно рассказанное запоминается лучше, но о своем детстве отец почти не рассказывал.
Не знаю, была ли в классе прочитана та часть письма, в которой Соня рассказывает о своих мытарствах. Приведу небольшой фрагмент. Как сегодня все чаще говорится, без комментариев.
«Я сбежала спод расстрелу, спод пуль, спод рук немецких разбойников. Зимою была неодевшая, приходилось мне блукать по лесам и полям, но я выход нашла, я сказала, что я с детдома, с Донбасса, бомбили и я удрала, а документы мои погорели. В лагере нас сильно мучили, а именно: били каждый день. Мы носили, грузили камни. Проклятые изверги издевались над нами как только они хотели, запирали в казарме, кушать не давали, а когда вода замерзла, гады разбивали лъед и заставляли купаться. А когда стали расстреливать, я снова спод пуль сбежала, благодаря моей решимости и смелости. Меня, конечно, искали, хотели повешать, но я им гадам в руки не поддавалась. Я со всех трудностей выкрутивалась, благодаря моему уму. Жила на украинской фамилии, все время по наймах. Придирались сильно, почему документов нет, били, кровь брали, чтобы я признавалась, коммунистка или еврейка. Они, дураки, не знали, что я и еврейка и коммунистка, и по крови признали мне, что я чистая украинка. Эти все муки описать нельзя, ибо с всех страданий можно составить несколько книг, но не знаю поместится все или нет?»

***
Это был урок-рассказ, урок-разговор. Вот, если угодно, жанры, которых сегодня не хватает. В Древнем Риме слово «история», как известно, означало просто рассказ о событиях прошлого. Не на всякий случай, конечно, найдется в запасе личная история, но это не так важно. Разговаривать надо. А то ведь ум, просвещенный частично и беспорядочно, развивается в сторону тяжелой фантасмагории. Пропустишь критический момент, потом уж будет не заговорить. Этому, если будет позволено, посвящу отдельную статью. А на прощание – свежий пример. Для разговора.
Мой товарищ услышал вчера в больничном гардеробе обрывок чьей-то беседы. Голос был бодро-игривый, какой бывает у начинающих медсестер: «У меня сегодня тройной праздник: Гагарин в космос полетел, день рождения Гитлера и вас встретила». (Для справки: Гитлер родился 20 апреля.)