НЕЗАБВЕННЫЙ СЛЕД

Тихая пристань

Розы под снегом

Из летописи жизни и творчества А.С.Пушкина: «Март 1812 года. Кошанский после лекции обращается к ученикам с предложением описать розу стихами. Пушкин сочиняет два четверостишия, которые всех восхищают (не сохранились)».
Пущин вспоминал (сорок лет спустя!): «Как теперь вижу тот послеобеденный класс Кошанского, когда окончивши лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: «Теперь, господа, будем пробовать перья! Опишите мне, пожалуйста, розу стихами». Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четверостишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить… Кошанский взял рукопись к себе…»
В эту пору они все жили поэзией. Все чуть не с пеленок помнили то определение поэзии, которое давалось в тогдашней Детской Энциклопедии*: «Поэзия есть искусство говорить языком страсти и изображать предметы так живо, чтобы сильно трогать сердце и душу». Илличевский, Дельвиг, Кюхельбекер заполняли стихами целые тетрадки. А уж рифмовать «морозы» и «розы» легко мог и последний ученик.
Но очевидно, все почувствовали что-то необычайное в том, как появились эти первые пушкинские стихи: на глазах у всех, из ничего, из ниоткуда. Это были не просто складные вирши, а что-то особенное.
Родившиеся на уроке пушкинские четверостишия, очевидно, превосходили ожидаемое Кошанским. Вот он и унес их с собой как памятную драгоценность. Возможно, тут был и педагогический момент: профессору не хотелось, чтобы Пушкин сильно задирал нос. Как раз в эти дни он писал характеристики на всех учеников и о Пушкине отозвался так: «Любое затруднение может остановить его, но не удержать; ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами…»
Итак, пушкинская роза исчезает в архиве Кошанского, но приключения темы, заданной профессором, только начинаются. Влюбившись в сестру сокурсника, Пушкин посвящает ей стансы, где, конечно же, сравнивает возлюбленную с розой. Вскоре он пишет послание друзьям «Роза». Это уже не импровизация, а выношенное произведение с глубоким, если не таинственным смыслом.

Где наша роза?
Друзья мои!
Увяла роза,
Дитя зари!..
Не говори:
Вот жизни младость,
Не повтори:
Так вянет радость,
В душе скажи:
Прости! жалею...
И на лилею
Нам укажи.

Вот уже скоро двести лет, как пушкинисты пытаются разобраться с этой «Розой», понять, что стоит за противопоставлением розы и лилии. Не претендую на открытие, но мне кажется, юный автор просто отсылает нас к Евангелию, где сказано: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них… Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?» (Матф.6:28-29).
«Роза» была отдана Пушкиным в печать только в 1826 году. Но недавно выяснилось, что за пять лет до этого, в 1821 году, «Роза» была опубликована в… немецком литературном журнале в переводе известного тогда германского поэта Тидге. Как и откуда Тидге заполучил пушкинские стихи, неизвестные тогда еще и русскому читателю? «Подозрение» исследователей падает на Кюхлю. Но это уже другая история.

Дядя Ваня

Есть книги, которые необходимо прочитать вовремя. То есть в том возрасте, когда твоя душа горячо откликается именно на эти страницы. Вот и стихотворение «О любви» – его очень важно встретить в юности...

Однажды красавица мне говорила
О том, что такое любить:
«Любить – это падать, и в этом паденье
Другого с собой захватить».

Такую любовь я не знал и не знаю,
И знать не могу, не хочу.
Иную мечту о Любви в своём сердце
Я светом надежд золочу.

Любить – самому в высоту
подниматься
Тернистою, узкой тропой.
Любить – это в райские двери
стучаться,
Другого ведя за собой.

Это стихотворение было впервые опубликовано совсем недавно. Под стихотворением – дата «9 марта 1919 года» и имя, доселе неизвестное литературоведам: архимандрит Исаакий Виноградов. Легко представить келью, огонек лампады, седобородого старца, который вспоминает свою бурную молодость и медленно выводит на бумаге одну строку за другой – в назидание, как говорили в старые времена, цветущей юности.
Но не было ничего этого 9 марта 1919 года – ни монастырской кельи, ни поскрипывания пера в тишине. Не было еще и монаха Исаакия. Была Гражданская война, деникинская армия, измотанный штабс-капитан Виноградов, адъютант полковника Туркула. Штабс-капитану было двадцать четыре года, полковнику – двадцать шесть.
До Первой мировой Иван, сын сельских учителей, успел окончить в Петербурге реальное училище и два класса Духовной академии. А потом была война, Румынский фронт, вступление в Добровольческую армию, два ранения, Ледяной поход с отрядом полковника Дроздовского (1200 километров с боями).
К марту 1919 года в полку, ранее полностью офицерском, каждый третий взвод стал мальчишеским. Кадеты, гимназисты, студенты, едва достигшие 16–17 лет. Было много и четырнадцатилетних.
Антон Туркул горевал потом, вспоминая: «Сколько сотен тысяч взрослых должны были бы пойти в огонь за свое отечество, за свой народ, за самих себя вместо того мальчугана. Тогда ребенок не ходил бы с нами в атаки. Но сотни тысяч взрослых, здоровых, больших людей не отозвались, не тронулись, не пошли. Они пресмыкались по тылам, страшась только за свою в те времена еще упитанную человеческую шкуру...»
Виноградов дал обет, что если останется жив, то станет монахом. Своей мечты Иван не скрывал. И уже тогда, в 1919-м, он мог бы выйти из боя, перебраться за границу, найти себе пристанище в монастыре. Не думаю, что его кто-то бы осудил. Но как было оставить друзей, бросить мальчишек в малиновых фуражках, которые звали его иногда не господином штабс-капитаном, а дядей Ваней.
Гражданскую войну долго романтизировали и с белой, и с красной стороны. Одни песни чего стоят. (Кстати, штабс-капитана Виноградова называли бардом дроздовцев. Он написал гимн офицерского полка, переиначенный потом красными в «Наш паровоз, вперед лети…».) Но когда вдумаешься, что стоит за этими давно знакомыми нам мелодиями...
А у штабс-капитана Виноградова были еще бои под Харьковом, Курском, Севском, Льговом, на Кубани, в Крыму. Перекоп и «бой адъютантов» под Гейдельбергом. «Все полковые адъютанты, – вспоминал Антон Туркул, – были переранены или убиты, мой адъютант штабс-капитан Виноградов ранен…»
В конце марта 1920 года – исход. В час ночи в Новороссийском порту дроздовцы погрузились на пароход «Екатеринодар». У мола остались тысячи брошенных коней.
Потом – Галлиполи, палатки под открытым небом, в голом поле, горечь и отчаяние, скитания по Болгарии. Виноградову пришлось батрачить, продавать газеты, наниматься на щеточную фабрику.
Узнав, что в Париже идет набор в только что созданный Свято-Сергиевский богословский институт, Иван добирается до Франции и оказывается в числе десяти первых студентов. 20 февраля 1927 года митрополит Евлогий постригает его в монашество с именем Исаакий – в честь преподобного Исаакия Далматского.
Молодому монаху поручают организацию детского летнего лагеря «Витязи». Среди мальчишек оказывается и тот, кто через много лет станет известен всему миру как митрополит Антоний Сурожский. И в старости митрополит вспомнит, что в лагере был священник, «ему было, наверное, лет тридцать, у него было одно свойство, которое никто из нас не мог себе объяснить: это то, что у него хватало любви на всех. Он не любил нас в ответ... он не любил нас в награду за то, что мы были «хорошие» или послушные… У него просто была через край сердца изливающаяся любовь...»
С 1929 года о. Исаакий служит в Свято-Николаевском соборе Праги. Столицу Чехословакии называли тогда «русским Оксфордом». Здесь нашли пристанище многие русские ученые.
Архимандрит Исаакий продолжал служить в этом соборе всю войну. 24 мая 1945 года он был арестован советской контрразведкой.
Дальше был Карлаг. По ночам архимандрит Исаакий молился, и скоро соседи по бараку прониклись к нему, стали называть дядей Ваней. Иногда просили: «Дядя Ваня, расскажи о Христе».
3 мая 1946 года после ходатайства патриарха Алексия I отца Исаакия освободили и направили на поселение в Актюбинск. В 1958 году архимандрит Исаакий стал настоятелем Вознесенского храма в Ельце.
В конце жизни отец Исаакий писал воспоминания. К сожалению, сохранилась лишь та часть, где он рассказывает о детстве. «…Настает лето… Общество у меня уже другое: не двоюродные сестры с куклами, а мальчуганы из папиной школы, и особенно верные мои друзья Костя и Миша. Мы проводим вместе целые дни. Одну неделю изображаем из себя краснокожих индейцев, начитавшись Фенимора Купера, другую – запорожских казаков, потом – средневековых рыцарей. Эта последняя игра особенно у нас процветала и длилась много лет. Нас на это вдохновляли романы Вальтера Скотта. Полуостровок иногда изображал из себя крепость, которую мы, рыцари, должны были взять на пути ко Гробу Господню. Там росла высокая крапива, и мы своими деревянными мечами рубили ее, считая, что это неверные сарацины. Ожоги от крапивы считались за полученные раны…»
На этом рукопись обрывается.