На развилке

Начинается год Толстого. Нет, официально об этом не объявлено, да и не будет объявлено; отношение к толстовскому юбилею, который ждет нас в следующем году, сдержанное. Сто лет с момента ухода и смерти Толстого – печальная дата. Не просто печальная, но рубежная; суть ее – конец одной эпохи и начало другой. Как будто до этого длилось привычное, «книжное» время,
сохраняли силу писаные правила бытия, но вот ушел Толстой, и закончилось это время, русская книга захлопнулась. Далее в нашей памяти различимы Первая мировая война и революция – события, происходящие «вне книги», в ясно ощутимой пустоте.

Этот «бумажный» обрыв при желании можно найти на карте. Несколько лет назад состоялась экпедиция по последнему маршруту Толстого от Ясной Поляны до Астапова* (см. схему 1). Вот заключительное, отчетливое ощущение: добравшись до Астапова, мы обнаружили, что стоим на краю карты. Край карты оборван. За ним начинается неузнаваемое, как будто повернутое к нам затылком бессловесное пространство.
Так и есть – все пути литературных ходоков к Толстому обрываются в Астапове, у маленького домика у железнодорожных путей. Сотни людей подходят к нему, прижимаются к окнам, как когда-то к ним прижималась Софья Андреевна, и так замирают, стремясь различить за мутным стеклом нечто неведомое, неразличимое глазом. Замирают, не двигаются дальше. Нет пути, нет (привычного) пространства далее Астапова.
Мы тогда заранее договорились пройти это топкое место; это было одно из принципиальных заданий экспедиции: миновать Астапово. Занятно – с ходу нас тогда не пропустили. Дорогу закрыла железная рогатка, два милиционера долго проверяли документы.

Одну точку на толстовском маршруте мы тогда не посмотрели. Важную точку, развилку. На то была причина: железные дороги, по которым в 1910 году ехал Толстой, изменились. Мы двигались по асфальту – широким кругом, стараясь захватить больше пейзажей, тульских, калужских, рязанских, чтобы представить себе в целом неравнодушный фон его бегства. И неизбежно оставили в стороне эту развилку.
Ее Толстой миновал дважды (см. схему 2): сначала проехал из Ясной Поляны – сверху вниз и повернул на запад в Оптину пустынь и далее к сестре в монастырь. Затем через несколько дней, уехав от сестры, он вновь здесь пролетел – на восток, прямиком в Астапово.
В этом состояла скрытая драма: он мог повернуть здесь домой, пересесть в Горбачеве на другой поезд и вернуться в Ясную. Нет сомнения в том, что Толстой всей душой стремился в Ясную, где не виделось, но хотя бы предощущалось продолжение жизни: никакой другой жизни, кроме яснополянской, он вести не мог. Однако инерция бегства, стариковское упрямство или твердое желание переменить благостный сюжет мирной домашней кончины – все эти обстоятельства повлекли его по прямой, мимо поворота в Ясную. Здесь, в этом месте, дорога домой повернула на север, он же помчался на восток. Мимо жизни, прямо в смерть. Здесь, в этой незаметной точке, где расходятся железнодорожные пути, он начал умирать. Скоро, стремительно, неостановимо: поезд влек его на восток прочь от Ясной, и так же быстро Толстой умирал. Спустя немного времени, переезжая реку Дон, он впал в агонию. Ему нельзя было пересекать Дон: за ним начинался другой мир, внешний по отношению к толстовскому. И точно Толстой был царь До-дон – бумажный, главный русский царь, – сразу за рекой, на первой станции он умер.

Нужно было посмотреть на эту развилку, где уходит на север дорога домой и, отпав в сторону, на восток уходит дорога на Дон, в Астапово. Я отправился в путь – дорога из Москвы по прямой, можно уложиться в один день.
См. схему 2: здесь сходятся и расходятся две железные дороги; это новые дороги, но они проложены поверх прежних – схема движения Толстого таким образом сохраняется. Две железнодорожные ветки пересекает Симферопольское шоссе. Оно идет здесь по прямой из Москвы в Крым и в этой точке делает малый вираж, как будто обходит невидимый палец, упертый в землю.
Огромная рука просунулась из облаков и указывает на некое важное место, которое с земли не различить.
Вот оно. Странное место – пустое и вместе с тем плотное, стянутое в узел. Наверное, завиток шоссе образовался здесь из-за того, что пришлось обходить железнодорожную развилку. Но ощущение таково, что небесный палец уперся в землю не случайно: нужно остановиться здесь и подумать, что такое этот узел, что означает это переплетение дорог.
Наша карта устроена слишком своеобразно. На ней встречаются складки и шрамы – не просто границы, но именно шрамы, разделяющие конфликтные, несросшиеся пространства (поля восприятия). Такие, как Астапово – когда по одну сторону место полно, исхожено вдоль и поперек, но стоит сделать шаг в сторону – и тебе открывается звенящая пустота, не населенная ни единым словом. Или такие, как эта развилка, где режут землю невидимые ножницы (времени?) и одна половина земли отпадает от другой, чтобы вскоре исчезнуть, оборваться на краю карты.
Так же и помещение нашей памяти поделено, разрезано на части; в нем места, ярко освещенные, соседствуют с темными прочерками и пустотами.
Тут, несомненно, есть связь. Наше восприятие делает сбой на маршруте Ясная Поляна–Астапово, с опасной развилкой на середине пути. Этот сбой никуда не делся за прошедшие сто лет.

По идее, мы далеки от эпохи Толстого, от его тайных развилок и обрывов, постоянных поводов к сокровенному исследованию. Но календарь, весь в шрамах и зарубках, не оставляет нас в покое. Подошел толстовский юбилей – и выясняется понемногу, что мизансцена 1910 года, когда заканчивается очередная эпоха, договариваются последние слова и уже виден край «бумаги», когда «завтра – пустота», – повторяется. Мы подходим вплотную к характерной толстовской развилке.
В самом деле, заканчиваются нулевые годы – с первого по десятый год нового века. Странное дело: именно теперь, когда эти первые годы заканчиваются, мы начали называть их нулевыми. Не первыми, но нулевыми. То есть – тут хорошо слышно – пустыми, ничего толком не произведшими на свет.
Впереди последний, десятый год. Есть ощущение, что он встречает нас лицом, он спрашивает: что сделано за эти десять лет? Год-зеркало – поэтому, наверное, ему подходит определение «толстовский».
Мои друзья писатели взялись за перо: сегодня их всерьез заинтересовал Толстой. Не думаю, что так сказывается литературная конъюнктура. Да, в следующем году потребуются статьи и книги на толстовскую тему, пусть даже юбилей пройдет скромно – общественное внимание к нему будет обеспечено. Но все же дело не в конъюнктуре. Сама по себе становится важна эта тема – последнего, крайнего наблюдения за собой и словом, которая прямо связывается в нашем сознании с угловатой и неспокойной, «зеркальной» фигурой Толстого. Тема окончания очередной «бумажной» эпохи, за которой открывается бессловесное, бескнижное будущее.
Поэтому нам сегодня потребовался Толстой – вот он, смотрит из истории со своей рубежной, роковой отметки.
Чехов, кстати, боялся смерти Толстого. Не своей, а его смерти – вот умрет Толстой, говорил Чехов, – все к черту пойдет. То есть: перевернется страница, на которой написано что-то главное, важное, обращенное прямо в душу, написанное Толстым в «именительном» падеже, а дальше – пусто. На следующей странице не написано ничего.
Да и нет этой следующей страницы, дальше обрыв бумаги (см. карту).

Мы ходим по говорящей, многое что помнящей карте. Стоит присмотреться к ней повнимательнее.
Стоит, хотя бы качестве предположения, так – игры всерьез, признать существенную важность исторических «рифм», когда мы каждые сто лет с началом каждого века повторяем примерно одни и те же мизансцены (Смуты, революции, петровских переворотов и кувырков). Стоит осознать условия игры, которая подразумевает сходство карты и календаря, когда шрамы и нестыковки нашей памяти легко находят себе проекции на географической карте (астаповский обрыв – одна из самых заметных таких проекций). Стоит согласиться с тем, что Лев Толстой был одним из самых активных оформителей рельефа нашей памяти и нашего сознания – еще бы, если станцию Астапово, стоящую на краю бумажного света, мы переназываем в город Лев Толстой!
Если принять все это во внимание, то отрезок между горбачевской (!) развилкой и концом толстовского пути в 10-м году без труда развернется определенной шкалой во времени. Мы можем найти свое место на этой шкале – неудивительно, если нас ожидает свой 10-й год – и хоть несколько сориентироваться на собственном перекрестке эпох.

---

*«Экспедиция 10-го года», проект литературно-исследовательской группы «Путевой Журнал» (Андрей Балдин, Рустам Рахматуллин, Геннадий Вдовин, Владимир Березин), осуществленный при поддержке Издательского дома «Первое сентября»
и журнала «Октябрь».

Схема 1

Схема 2