КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Формула русского человека

Менталитет – слово для нас новое. Несмотря на первоначальную неприязнь к нему и размытый смысл, понятие прижилось, теперь его пускают в оборот люди самых разных взглядов, и всем оно каким-то образом оказывается кстати. Подозрительно это. Во всяком случае, хочется разобраться. Произошло слово от латинских mens, mentis — ум и alis — другие. Иначе говоря, у каждого народа свой ум, то есть другой, не такой, как у прочих.

Кто же спорит? Однако если он дан, что называется, от Бога, то таким умом позволено лишь гордиться, если же это состояние временное, исторически сложившееся, то в нашей власти его при необходимости изменить. Вот только желает ли сам ум этой перемены? Вопрос.

И для начала – в чем состоит эта особенность?

Слово новое, но представления о национальных особенностях существовали, кажется, всегда. И толковали о них на свой лад иностранцы и свои так, что сложить это в единую картину при всем желании не удавалось. Русский – воин, и он же – идеал смирения и терпимости. Смекалистый и тугодум. Когда говорят о русском гостеприимстве и хлебосолии, грузины иронически улыбаются. А первенство в легендарном пьянстве могли бы оспорить многие народы, да желающих нет. Еще пресловутая русская духовность и идеализм. Между тем идеалистическую философию создали прагматичные немцы, у них же да у любящих считать фунты англичан появился романтизм. А русские, напротив, запустили первый искусственный спутник, а еще до того одновременно с англичанами придумали танк. Правда, наши танки выпускались почему-то в единственном экземпляре и не покидали опытного поля, а после окончания Гражданской войны и вовсе стали использоваться вместо тракторов. Вот тут уж нам в своеобразии никто не откажет.

Но все это, как говорится, «бала-бала», досужие разговоры, которыми на эту тему обычно и пробавляются. В глубине души каждый знает, что особенности его народа, хороши они или плохи, неоспоримы, а поэтому в той же глубине души сочувствует разговорам об особом пути России, это льстит какой-то части его ума, даже если другая часть признает необходимость вступления страны на общие рельсы цивилизации. А уж как пользуются этим политики со своей идеей «суверенной демократии», и говорить нечего.

Но что же наука? Не к кому нам больше обращаться за подтверждением своего нутряного и одновременно противоречивого чувства (тоже российская ментальность?). Вот: «Менталитет – система своеобразия психической жизни людей, принадлежащих к конкретной культуре, качественная совокупность особенностей восприятия и оценки ими окружающего мира, имеющие надситуативный характер, обусловленные экономическими, политическими, историческими обстоятельствами развития данной конкретной общности и проявляющиеся в своеобычной поведенческой активности».

В общем и целом понятно, но и при этом – где критерии? Историки будут снова приводить примеры, годные для иллюстрации того или иного тезиса, психологи станут делиться своими наблюдениями, социологи – ссылаться на данные опросов, ко всему этому любой из нас добавит «примеры из жизни», а в конце – каждый останется при своем нутряном чувстве. Описать все этнические стереотипы не удалось еще никому, но при этом все знают, о чем речь, и готовы поддержать разговор. Анекдот – самый безукоризненный из аргументов.

Сетовать тут не на кого, примем этот парадокс как факт.

* * *

Этнос понятие пограничное. С одной стороны, это категория природная. Но поскольку человек является животным социальным, то и социальная. Изнутри своей науки об этносе могут рассказать биолог, географ, историк, психолог, культуролог и лингвист. При соединении их точек зрения неизбежно образуется зазор. В нем и обитает, вероятно, ментальность, о которой все рассуждают с такой необязательностью. А если прибавить к этому, что этнос, то есть общество, сплошь и рядом этнически разнороден, то задача покажется и вовсе неразрешимой.

Это не совсем так, в каком-то смысле дело даже облегчается. Уменьшается выбор критериев. Биологический явно отходит на второй план, зато на первый выходят география, социальное устройство и культура. И тут соблазнительнее всего принять за критерий язык, единственный свидетель, которого невозможно подкупить. Он выше не только очередной генеральной идеи или политического устройства, но даже и закона, в формулировке которого участвовал как инструмент.

Лингвисты накопили в этой области много наблюдений. Вот, например, свергли у нас царя. И правильно, надо полагать, сделали. А язык продолжает твердить, что человек «без царя в голове» – никчемный, безответственный человек. Зато говорим, вернувшись из гостей: «Да, это был царский прием». Или, желая выказать одобрение по поводу подарка: «Царский подарок». При этом оценочное слово «худой» не из голодных ли идет времен? Как ни крути, а все наши симпатии на стороне сытости, статуса и богатства.

Иррациональная наша душа склоняется к фатализму. Все в мире происходит по каким-то, если и не Божьим, то неопознанным нами законам. Не отсюда ли такое пристрастие русского синтаксиса к безличным оборотам? Европейские сказки начинаются со слов: «Однажды король вырастил дерево в своем саду». Наш рассказчик непременно перестроит этот зачин на свой, отечественный лад: «Однажды в королевском саду выросло дерево». Чувствуете разницу?

Мы не то что глупцы какие-то и не знакомы вовсе с законами природы, но мудры по-особенному, потому что понимаем, что совокупность общественных ли, личных, природных ли событий человеческому разумению не поддается. Потому: светает, мне хорошо, штормило.

В таком мире жить не безопаснее, конечно, но по некому глубокому соображению все же комфортнее, и люди, которые пытаются ответить на вечные безответные вопросы «кто виноват?» и «что делать?», вызывают, согласитесь, легкую неприязнь, а также подозрение в поверхностном подростковом прагматизме. Суть в системе, а не в разбитых лампочках. А систему не разберешь по гаечкам, она почти уже синоним тайны.

Фразы типа солдата ранило миной или крышу сорвало ветром вопросов вообще не предполагают. Таковы фатальные ситуации войны и стихии. Человек, как активный действователь, скрыт за пассивными и безличными конструкциями. Нечего и говорить, что в научной работе автор, претендующий на выяснение истины, усиленно использует пассивный залог и употребляет «мы», даже когда пишет лично от себя.

Вот уже и готов почти очерк национального характера. Расхожие суждения встали как будто на фундамент факта. Возьмем еще сказку «По щучьему веленью», добавится врожденная лень и вера в чудо  – картина завершена.

Во всем этом, безусловно, есть резон, как и в любой народной мифологии, но все же для выстраивания реальности почва эта слишком зыбка. Никакая жизнь не состоит только из иронии и мечты.

Соображений, которые заставляют нас отказаться от языка как единственного критерия, множество. Случилось так, что в прошлом веке историю народов подменили историей языков, и из этого ничего не вышло. Так, например, тюркский язык развивался своим путем, а тюркоязычные народы и в расовом, и в религиозном отношении – другим. Среди тюрок есть умеренные монголоиды, например туркмены, а есть чистые европейцы – чуваши. К тому же чуваши – православные христиане, а большинство говорящих на тюркских языках – мусульмане. Им всегда будет комфортнее в обществе христиан, а не других тюрок.

Язык поможет нам отличить англичанина, скажем, от немца, но бессилен, если речь пойдет об этническом немце или американце. Хорваты и сербы, два разных и в настоящее время враждующих этноса, говорят практически на одном языке. Правда, культуры у них разные. И – нет, например, американского языка, но есть американская культура.

Значит, культура? Да. Но и здесь, несмотря на социальную и политическую общность, различия огромны. Возьмите хотя бы отличия в культуре двух групп русских, которые в этнографии принято именовать северными великорусами и южными великорусами. Они не меньше, чем отличие белорусов и украинцев.

Я чувствую, как ослабевает внимание читателя – к чему эти штудии? Разве обязательно формулировать, когда все и так понимают, о чем речь?

Да в том-то и дело, что все понимают разное, а вернее – что хотят и что совпало с настроением данной минуты. А ведь речь идет о явлении, которое если и меняется, то со скоростью жизни камня – столетиями. Наши настроения, во всяком случае, тут совсем ни при чем. Поэтому – еще немного сосредоточенности.

Ни биологическая данность, ни язык, ни религия, ни культура… Тогда что же, только географические границы и социально-политическая общность? Согласитесь, бедновато для нашего невербализуемого представления о национальном характере.

* * *

Сегодня много говорят о том, что причиной пробуксовки социальных и экономических реформ является именно российская ментальность. Не особенности политической организации или тип экономической системы, а наиболее значимые, «ядерные структуры культуры», важнейшие национальные символы и представления.

Возможно, это и так. Но для начала неплохо определить, о каких представлениях идет речь, когда и в силу каких обстоятельств они появились. То, что менталитет явление не богоданное, в общем, уже понятно.

В начале перестройки наперебой твердили о наследии советского прошлого. «Блокадное сознание», то есть ожидание неизбежной агрессии со стороны внешнего врага, «ханжеская десексуализация», «социальная ксенофобия», когда врагов видели сначала в белом офицерстве и дворянстве, потом в кулачестве, потом в контрреволюционерах и прочих антисоветских элементах.

Однако вот уж мы открыли объятия нашим вчерашним врагам, пала Берлинская стена, поднялся «железный занавес», песни белых офицеров звучат на ТВ, вчерашние диссиденты стали героями, с десексуализацией покончили. А страна между тем все пробуксовывает.

Стали искать корни в далеком прошлом. Исторические книги снова вошли в моду, дворянские отпрыски соперничают с кинозвездами, даже и выходцы из крестьян строят свои генеалогические древа. После десятилетий тотального, ернического отрицания люди ощутили потребность гордиться своими предками. Желание, вообще говоря, здоровое. Но вместе с тем и национальные особенности начали воспринимать исключительно с плюсом, что сопровождается невротическим отказом от сравнения себя и других стран, особенно тех, которые считаются «нормальными», то есть благополучными.

Мы вступили ногой в прежнюю лужу абсурда: чем хуже обстоят дела, тем выше градус национальной гордости. Ни техногенные катастрофы, ни даже дефицит олимпийских медалей не могут этому помешать. И вот уж знаменитый актер и режиссер в одном из своих поместий делится с местным корреспондентом «формулой русского человека»: «Русским может быть только тот, у кого чего-нибудь нет. Но не так «нет», чтоб позже обязательно было, а «нет» – и черт с ним! Именно такой подход к вещам, такая позиция характера во многом определяет менталитет русского человека, который не совпадает с менталитетом остальных народностей. Когда у русского человека, к примеру, спрашивают: «Хочешь иметь квартиру?» – он, разумеется, ответит: «Хочу!» Но когда ему начинают оговаривать условия, при которых он сможет эту квартиру получить, русский человек может ответить: «Да пошли вы!.. Ничего мне не нужно, только не трогайте меня». Это фольклорное мышление в нас очень развито».

Не знаю, как вам, а мне хочется поспорить с этим Васькой Буслаевым. Похоже, киношный симпатяга подносит нам очередную ядовитую пилюлю в шоколадной глазури.