Неужели свободы нам отпущено только на глоток?
Не знаю, есть ли в других странах и языках такое выражение,
такой образ, или только в России это слово родилось – глоток свободы.
В других странах свободу мерят морями, у нас – глотками. Только
попробовать, только чтобы почувствовать вкус, чтобы было к чему
стремиться, чего желать.
Иногда возникает ощущение, что наш организм свободу не принимает,
происходит отталкивание, и оттепель, имевшая начало, может получить и
свой конец. Чтобы мы могли горевать, тосковать, вспоминать героев и
мечтать о новом глотке свободы. Все это мы умеем, тут мы мастера. И
опять у нас будет лучшая в мире литература, не то что на этом
бездуховном Западе, который ничегошеньки в делах свободы не понимает.
Не понимает главного, открытого в России: истинное наслаждение свободой
– в потере свободы. Уже готовимся...
***
…Вот еще вопрос, который задают себе не часто, потому что он
очень опасен; когда же он возникает, то порождает сердитые споры. Вот
этот вопрос: а какой ценой? а какова была цена?
Особенно трудно оценивать прошлое, состоявшееся и связанное с
миллионами жизней. Да, из крестьянской страны сделали страну
индустриальную. Мощную державу подняли. Но какой ценой? Или это вовсе
бессмысленный, дерзкий вопрос? Да, добили богатых и не так уж много
было бедных. Все жили одинаково. Но вопрос: какой ценой далось это
равенство? Да, победили в жуткой войне… Казалось бы, тут вопроса о цене
нет…
И все-таки нет-нет, да и спрашивают: а какой ценой далось взятие
Берлина и кто виноват в том, что заплатили так дорого? Но у цены то
свойство, что она забывается. Ну заплатили и заплатили, теперь-то что?
Может быть, это особенность нашей страны: достигать немыслимого, но за
все платить и немыслимую же цену… Как правило, измеряемую не в рублях и
даже не в долларах, а в жизнях. За это уплачено столько-то жизней, за
то – столько-то. И все больше в миллионах, в миллионах.
В миллионах человеческих жизней. Поэтому и говорят, что нигде жизнь
человеческая не ценится так мало, как у нас. Миллион туда – миллион
сюда.
Вот самое страшное: ничего не жаль. Бесшабашность и удаль в
государственном масштабе. Преступность во всем мире; заложников берут
во всем мире; безобразия творятся во всем мире.
Но есть и отличие: во многих странах государство, правительство
все-таки стараются сохранить человеческие жизни, не становятся на одну
доску с преступниками. Все-таки народу стараются внушить, что цена
жизни неизмерима ни в каких единицах. Если этого не делать, не ценить
жизни своих граждан, то ведь и граждане перестают ценить чужое и даже
свое существование на этом свете, побеждает идеология одной из самых
залихватских пословиц: «Судьба – индейка, а жизнь – копейка».
Все понимаю, почти все могу объяснить, но не хочу, не хочу, не хочу! Не
хочу, чтобы жизнь была ценой в копейку.
***
Зло не становится добром оттого, что уходит в прошлое.
Говорят: не охаивайте прошлое. Охаивать, обхаивать по словарю Даля –
окритиковать, разбранить, похулить во всех отношениях, обсудить,
опорочить, признать негодным. Значения «оклеветать» в этом слове нет.
Речь идет лишь об отношении – бранить или принимать.
Следовательно: не браните прошлое, не считайте его негодным. Не все в
нашем прошлом было плохо.
Да конечно же! Была наша страна, были свои, родные люди, была своя
молодость, свое детство, были свои страсти, была своя работа, свое
стремление жить честно несмотря ни на что – все свое было и осталось в
памяти, осталось при нас.
Но когда говорят, и притом сердито, с неким намеком, «не охаивайте», то
имеют в виду совсем другое: мол, ничего не трогайте из нашего прошлого,
все было хорошо – это наше прошлое, оно любимо, и ничто в нем не
подлежит осуждению.
Говорят: не охаивайте, а думают – давайте вернемся в прошлое, не нужна
эта другая жизнь.
Получается, что все страдания народные – зря, пустое дело. Все было
хорошо, все замечательно...
Не охаивайте прошлое? Нет, в прошлом было много страшного, и принимать
его за должное, за прекрасное – значит, смазывать границу между добром
и злом. Дескать, все одно, все прошлое, а прошлое – наше, не трогай.
Это история. Но добро есть добро, а зло есть зло, и говорить, что зло,
если оно в прошлом, становится добром, – безнравственно.
***
…Мы окружены неправдой. Одни говорят неправду, чтобы сохранить
власть, другие – чтобы пробиться к власти, третьи – по неразумению
своему, ибо не ведают, что говорят. Неправды столько, что она
ошеломляет. Ловишь себя на том, что тупеешь. На чужой роток не накинешь
платок; на каждый чох не наздравствуешься. Ответить, даже мысленно, на
всякую неправду невозможно. В голове задвигаются невидимые шторки: да
ладно, говорите себе. Но и так нельзя. Больше того, неправда так
массивна, так наступательна, а порой она так привлекает, так въедается
в душу, что начинаешь сомневаться: а может, это и есть правда? А может
быть, ты сам что-то не знаешь или не понимаешь? Да и есть ли у тебя
право на правду? Почему ты думаешь, будто знаешь ее? Вот эти лживые
люди тоже уверены, что только они и несут людям свет правды.
Получается сумасшедший дом. Все твердят свою правду-неправду, и некуда
нормальному человеку деться, так что он и сам начинает чувствовать себя
ненормальным.
Стоп! Сходить с ума нельзя.
Нельзя превращаться в горьковского объясняющего господина (из «Жизни
Клима Самгина»), который на всякое житейское безобразие найдет резон.
***
…Свободу трудно завоевать, но еще труднее сберечь. Свободы нет
там, где ее не завоевали; свободы нет там, где ее не берегут, где ее не
питают. Свобода – как жизнь, она постоянно требует поддерживающей
энергии. Это все не абстрактные рассуждения, а вполне конкретные – на
тему, на злобу дня... Но не лучше ли последовать совету одного из
добрых наших читателей «не слишком распахиваться»?
Зачем подставляться? Все равно от моих слов ничего не изменится.
Переубеждать очень трудно. Зачем же, зачем? Какой в этом смысл?
Кажется, нет смысла. А он есть. Он есть, потому что смысл и совесть,
выгода и совесть, польза и совесть далеко не всегда совпадают. По
смыслу надо бы вести себя так-то, а по совести – так-то. Ну что нам
делать? Мы читаем газеты, мы видим людей, стремящихся к власти, они
понятны – мы видим, как они опасны для свободы.
№№ 12, 15, 16, 37, 40, 1996