Что такое тоталитарное сознание

Мы быстро привыкли называть систему, в которой прожили солидную, если не большую часть жизни, тоталитарной, а сомнительную честь создания этой системы приписывать исключительно коммунистическим идеям. Однако не будем переводить стрелку на идею, а посмотрим на то, что ее воплощение совершилось в свойственном России тоталитарном стиле, который можно проследить со времен если не Ивана Калиты, то уж Петра I точно.
С болью и сожалением приходится признать, что мы не имеем в своей истории демократических традиций, и в частности – традиции ненасилия.
Вот черты, которые социологи считают присущими «советскому человеку»:
догматичность сознания;
закрытость сознания живому опыту;
некритическое доверие к «коллективному разуму» или тому, что так называется;
принятие ответственности на себя лишь за желательные результаты своей деятельности с приписыванием нежелательных чему угодно – от климата до происков врагов;
упование на внешние инстанции с адресованием им ответственности за благополучие;
раздвоение частного и социального «я»; постоянный страх, отсутствие чувства стабильности и безопасности;
недостаточное принятие себя и сниженное самоуважение;
недостаточное осознание своих чувств, переживаний, своего «я»;
поведение, строящееся не на стремлении к позитивным целям, а на стремлении избежать неудач;
обесценивание настоящего, которое воспринимается лишь как точка пересечения прошлого и будущего.
А также позитивное восприятие соединения добра и зла (ради благой цели можно обмануть или нарушить закон) при подчеркнутой бескомпромиссности.
Разумеется, все это не диагностический список или перечень улик, по которым мы должны сегодня делить людей на хороших и плохих, наших и не наших, – это жилка тоталитарного сознания, которая бьется в каждом из нас. Как же проявляет себя тоталитарное сознание в отношении к детям, в воспитании?
Тоталитарное сознание внутренне конфликтно – оно говорит одно и делает другое, знает одно и чувствует другое, страх в нем соседствует с агрессивностью, а бескомпромиссность – с неразличением полярностей...
Каскад внутренних конфликтов тоталитарного сознания делает его размытым, и неосознаваемая эта размытость, какие бы правильные слова ни говорили детям, прорывается, заявляет о себе в неконтролируемом (интонация, поза, жест) и не адресованном непосредственно ребенку поведении взрослых.

Наказание ответственностью

Самая общая особенность тоталитарного воспитания – взаимное противостояние взрослых и детей. Механизм ее проявления напоминает своего рода воспитательную дедовщину, где самый младший обречен быть крайним. Учитель, переживший разнос директора на педагогическом совете при всех коллегах, проводит родительское собрание, где устраивает такой же прилюдный разнос родителям Иванова, Петрова, Сидорова, которые возвращаются домой и обрушивают лавину эмоций на детей. Дети в свою очередь разряжают эту вертикаль насилия в так называемой горизонтальной агрессии, направленной против равных себе.
Описанный процесс закономерен и не сводится только к передаче насилия – все сложнее. Многие обращали внимание на то, что дети повторяют болезненные и пугающие их вещи с куклами или животными (например, делают уколы).
При этом достигается сразу несколько неосознаваемых целей: переход из позиции слабого в позицию сильного; постижение ситуации – ребенок ведет себя как исследователь; попытка ответить себе на вопросы, к чему стремился и что переживал причинивший ему неприятное взрослый; освобождение от психологической травмы через совершение того же...
Да, но мы же отвечаем за ребенка, говорят взрослые. Однако ответственность эта принимается лишь за желательное в ребенке. Вспоминаю женщину, бесконечно гордящуюся художественными способностями одиннадцатилетнего сына и столь же бесконечно третирующую его за тройку по математике. Да и в быту то же: вырастает хорошим – наша заслуга, растет трудным, плохим – ви­новаты для родителей – школа, для школы – родители, для тех и других – улица, сам ребенок, плохая наследственность.
А поскольку тоталитарное сознание стремится прежде всего избежать не­удач, поведение взрослых строится так, словно ребенок впитал в себя к моменту рождения все зло мира и выкорчевать его – главная задача воспитания.
Вместо обучения навыкам опрятности – борьба с нечистоплотностью, вместо воспитания доброты – борьба с жадностью… При этом вдобавок видение ребенка через «функции» к тому, что оценивается не качество, не успех или неуспех, а сам ребенок: плохо вымыл шею, не доел, получил двойку – «Ты плохой!» Такая тотальная негативная оценка воспринимается детьми как вызывающее глубокий страх отвержение взрослыми.
Так ли уж трудно сказать: «Вот это у тебя не очень удачно вышло. Давай посмотрим, как сделать лучше?» Вместо этого звучит: «Растяпа, недотепа, лодырь, и откуда у тебя руки растут, чем ты думаешь?» Взрослый почти постоянно обращается не к ребенку, а к «злу» в ребенке, так что от любви до ненависти часто и правда всего шаг.

Любовь как ненависть

Десятилетия страха не прошли даром: взрослым кажется, что чем более человек открыт и искренен, тем больше его жизнь в опасности. Отсюда осознаваемое лишь отчасти стремление взрослых лишить ребенка его индивидуальности. Ребенок не принимается таким, какой он есть. Ему предписывается быть и стать «как все», «каким надо». И тогда трехмесячного Штольца связывают пеленками, а рядом с ним такого же маленького Обломова достают из пеленок, чтобы заставить его двигаться. Борьба за ребенка становится борьбой против ребенка, против того, что делает его самим собою и личностью.
Заниженные самооценка и самоуважение «советского человека» превращают отношения с детьми из сферы самореализации в площадку для само­утверждения. Главенствуя над ребенком, взрослый подтверждает свою значимость, самоуважение. При этом главной добродетелью ребенка оказывается послушание. А когда инструмент обучения этой добродетели – насилие, то в ответ либо возникает непослушание как протест, либо в ребенке убивается инициатива: и то и другое вызывает новую волну воспитательного насилия.
Раздвоенность приватного и социального «я» создает неразрешимые конфликты и для взрослого, и для ребенка. Мать шестилетней девочки готова госпитализировать ее в психиатрическую больницу из-за упрямства и непослушания, стремления во что бы то ни стало командовать всеми и добиваться своего; но в ее рассказе о том, что девочка сгонит с пустой огромной скамейки единственного ребенка, чтобы сесть самой, звучит оттенок любующейся удовлетворенности. В ответ на вопрос о том, на кого девочка похожа по характеру, слышу: «Я понимаю, доктор, что вы имеете в виду. Но мне-то она должна подчиняться!» Блестяще освоенный взрослыми язык двоемыслия недоступен ребенку, который то и дело попадает из-за этого впросак.
Осознавать свои чувства – значит строить более эффективное общение, но как раз эта способность у взрослых чаще всего отсутствует.
Паралич самосознания – не что иное, как механизм приспособления к агрессивной среде. Гораздо проще приказывать, внушать, разъяснять, призывать, одергивать, пряча за слова и от себя, и от детей истинные переживания. Психологическое насилие – даже эпизодическое – делает насильственной всю атмосферу воспитания и отношений взрослых с детьми. Ребенок перестает верить даже жесту добра. И душа его не живет и развивается, как подобает душе свободного человека, а выживает в этом ГУЛАГе детства.

№ 8, 1996 год