Меньшинство – это ценность

У древних этрусков, как известно, существовало двоевластие. Страной правили на паритетных началах ларсы – родовые князья и лукумоны – жрецы с весьма обширными полномочиями. Власть лукумона – это была серьезная власть, никакому Цезарю или Нерону такая и не снилась. А теперь самое интересное: в лукумоны не брали людей чисто этрусской крови. Обязательно среди предков должен был быть чужой. Папа – грек. Или бабушка – финикийка. Или дедушка – кельт. Словом, допускались любые комбинации, кроме одной – чистокровной. Позволяющей крикнуть охлосу на рыночной площади: ребятушки, я ваш, такой же, как вы, плоть от плоти вашей!
Прочитав об этом, я, признаться, задумался. Уж больно оно как-то не по-нашему. Современное политическое сознание (да и политическое сознание пятисотлетней давности тоже) отличает как раз прямо противоположная тенденция: не пропустить меньшинства во власть. Все теократические режимы норовят загнать в духовное гетто иноверцев; не раз, не два и не сто за последние века большинство проводило этнические чистки. Испанская инквизиция последовательно изводила арабов и евреев. В XX веке чистки проводили Турция, гитлеровская Германия, СССР, а в самом недавнем прошлом – Нигерия, Уганда, Руанда, Камбоджа, Босния, Афганистан. И сейчас в мире практически нет политиков, понимающих, что меньшинство – это ценность. Есть националисты. Для них желание большинства раздавить меньшинства – естественно и правильно. И есть интернационалисты, считающие это желание естественным, но порочным. Однако же и те и другие сходятся на том, что меньшинства суть явление случайное и необязательное.
Агрессивный национализм часто апеллирует к образу коварного меньшинства, которое, используя хитрость, коммерческую сметку, солидарность, интеллектуальное превосходство, вытесняет большинство с ключевых позиций.
В Турции таким пугалом были армяне, в Уганде – мигранты из Индии... Аргументация во всех случаях одинакова – статистика.
Берется некая цифра (в процентах), показывающая долю национального меньшинства в составе населения страны, а дальше подсчитывается процент этого меньшинства среди политиков, управленцев, ученых, режиссеров, бизнесменов, писателей и т.д. Откуда следует железный вывод: посадили себе на шею инородцев и теперь мучаемся.
Спорить с этой чепухой стыдно. Но спорить с ней приходится. Поэтому предлагаю сделать вот что: устроим ревизию, скажем, великой английской литературе. Ну-ка, что у нас обнаружится? Во-первых, целая галерея ирландцев: Свифт, Шоу, Оскар Уайльд. Дефо – полуфранцуз. Толкиен – полунемец. А знаменитая английская приключенческая литература делалась почти исключительно шотландцами: Вальтер Скотт, Стивенсон, Конан Дойл. Теперь займемся меньшинствами религиозными. Честертон – католик. Явные католические симпатии испытывал Теккерей. Ну а что касается адептов всяческих тайных орденов, то им просто несть числа. Бульвер-Литтон был розенкрейцером. Конан Дойл – спиритом. Йетс принадлежал к теософской секте «Золотой рассвет». Где тут, спрашиваю я вас, нормальные стопроцентные англичане? Где верные сыны отечества и англиканской церкви? Нельзя сказать, чтобы их совсем не было. Пример – Диккенс. Однако заметную часть пишущей братии всегда составляли люди, к анкете которых придрался бы любой националист.
Предвижу вопрос: а как же общества этнически монолитные? Вот здесь-то и начинается самое интересное. Ибо в этнических монолитах во всю мощь проявляет себя замечательный принцип: если меньшинств нет, их следует выдумать.
В Японии с нацменьшинствами было туго. Зато никогда не было недостатка в меньшинствах религиозных. Буддизм не очень сильно волновали вопросы организационной целостности. Как следствие, он беспрерывно плодил секты. Так вот, почти все японские поэтические школы (равно как и школы боевых искусств, живописи, аранжировки цветов) корнями своими уходят в ту или иную школу монашескую.
Сходную картину мы наблюдаем и в Иране. Средневековая персидская поэзия создавалась на 90 процентов суфиями. А суфии тоже были люди особенные. Объединялись в закрытые братства. Исповедовали тайные мистические доктрины. К ортодоксальному исламу относились как минимум свободно.
Когда размышляешь над такими вещами, становится ясно, что человек, стремящийся реализовать свои творческие потенции, просто-таки нуждается в чувстве особости, не-таковости-как-все и предпринимает для этого немалые усилия. Иногда под эту задачу возникают целые субкультуры, со своим особым бытом, одеждой, обычаями, привычками. Таковы были денди прошлого века (не последним их представителем числился лорд Байрон). Таковы молодежные движения века нынешнего.
Надо сказать, для противоположного лагеря, авторитарно-националисти­ческого, все это тоже не тайна за семью печатями. Помните, как у Куприна фельд­фебель объясняет солдату, «что есть враги унутренние»? Поляки, бунтовщики, конокрады и «стюденты» стоят у него в одном словесном ряду. И если бы фельдфебельские мозги были способны к обобщению (иногда действительно способны), определение «унутреннего врага» оказалось бы куда более сжатым: не такие, как все.
Человек, переживающий свою особость, действительно чувствует себя и избранным, и чужаком. Но испытывать возмущение по этому поводу я бы, честно говоря, повременил. Ибо душа, не притертая к миру, постоянно задевающая за его острые углы, способна высекать из себя искры немыслимой яркости и силы. Для того она и культивирует свою особость, чтобы все время за все задевать и искрить.
Духовные меньшинства были всегда и везде. В любом первобытном племени имелся шаман. Во времена более поздние юродивые, бывало, публично обличали царей. И грозные самодержцы слушали, прикусив язык.
Видимо, это всеобщий закон: человеку, не желающему быть таким, как все, должно быть предложено в обществе достойное место. И это разумно, ибо духовные меньшинства суть нервные окончания социального организма. Чуждые предрассудкам большинства, болезненно не адаптированные к общепринятым установкам, они первыми реагируют на любое неблагополучие.

№ 94, 1998