ПЕРЕКРЕСТОК ВЗГЛЯДОВ

Об откровенном и сокровенном

Слова «откровенность» и «правда» в нашем языке имеют абсолютный, непререкаемо положительный смысл. И это чудесно. Человек с опытом, однако, знает, что это не всегда годится для общения, что произносить всю правду и пускаться в бесконтрольную откровенность иногда не стоит. Это не лукавство, не фальшь, в чем, не задумываясь, упрекнул бы нас подросток, а гуманность, да и просто правила общежития.

В юности совсем не то. Человек в юности живет размашисто и без оглядки. Словам верит с той же доверчивостью, с какой в младенчестве относился к молоку матери. Он еще не знает, что люди несовершенны. За день не один раз комплекс лилипута у него может смениться комплексом Гулливера и обратно. Он талантлив в мелкой наблюдательности, которая для другого бывает смертельна. В нем накопились неосознанная жестокость и злость, но в откровенном разговоре они освящены понятиями откровенности и правды. Беспощаден, но ведь и справедлив. Чувство зависти и неприязни он тоже воспринимает как голос истины. А наблюдательность при этом подтверждает его правоту.
В ленинградской Фрунзенской коммуне, членом которой я был, на четвертом, кажется, году нашего существования мы ввели традицию откровенных разговоров. Побуждения благородные, слова чистые, мы – лучшие. И какая это отрада – все выложить начистоту, достать из-за пазухи камень и отбросить его, помочь другу стать лучше (а кто же еще это сделает?), самому выйти из этого разговора очищенным, новым, как сказочный Иванушка, искупавшийся в трех котлах – в молоке и в двух водах.
Получился кошмар. Отношения в коммуне стали портиться, многие дружбы распались, да и намечавшиеся любовные союзы тоже. Идеал, которым каждый руководствовался, оказался исправной и беспощадной плетью.
Откровенные разговоры коллективу подростков противопоказаны. Теперь это знает почти всякий любопытствующий педагог. Мы к этой истине пришли через эксперимент, который произвели сами над собой.

* * *

Люди, которые любят резать правду-матку, встречаются в любом возрасте и в любой компании. Обычно это существа закомплексованные и маргинальные. Откровенность является единственной возможностью обратить на себя внимание, а заодно посчитаться с теми, кто, по их мнению, взобрался выше и возгордился. Поскольку в любой «правде-матке» есть доля правды – огорчений, а то и неприятностей они доставляют много. Подняться в глазах окружающих с помощью этого «прямодушные» все равно не могут, и отношение к ним остается соответствующим.
Но в юности такая откровенность еще исполнена искренности и не обязательно продиктована комплексами (хотя и не без этого). Она возвышенна, диктуется исключительно чувством справедливости и доверия. К тому же часто это правда не о другом, а про себя. Неконтролируемая, слабодушная исповедальность – тоже свойство юности.
Только родители, старшие друзья и педагоги могли бы помочь избежать подросткам грядущих бед. Но, во-первых, это очень трудно. Во-вторых, среда такого искреннего и при этом авторитетного общения практически исчезла. К тому же возраст искренности и максимализма будет яростно сопротивляться, это уж как пить дать.
 Как-то надо объяснить (трудно, повторяю), что подробности, рассказанные в минуты откровенности, могут быть спустя время обращены против самого человека. Что так же, как соблюдается гигиена физическая, должна соблюдаться гигиена душевная и нравственная. Не все свои переживания нужно доверять словам. Исповедуясь, мы не только проявляем доверие к человеку, но и нагружаем его ответственностью за собственные проблемы, чего человек, сознающий свое достоинство, никогда делать не будет.
Точно так же не стоит гордиться тем, что говоришь начистоту. Слова неточны, самые интимные тайны невыразимы, а человек при этом уязвим и изменчив. Чаще всего твои слова не помогут ему, а больно ранят и скорее всего озлобят. У него, как и у тебя, есть совесть, она работает вернее, а главное, без постороннего вмешательства. Нужно показать, как из-за этого желания перейти черту разрываются дружеские связи, рушатся молодые семьи.
Здесь много моментов тонких, которые почти не поддаются объяснению. К тому же они похожи на философские умозаключения, которым доверия, особенно в интимном разговоре, особенно у подростка, не много. Например, то, что слова не самый точный инструмент и в силу уже этого одного могут навредить. Что люди несовершенны и не являются обладателями последней истины. А ведь мы в таком разговоре ставим другому диагноз, как это делают врачи. Врач подходит к диагнозу после многочисленных обследований, с большой ответственностью и осторожностью, но и он нередко ошибается.
К разговору о таких материях не все подростки, да и не все взрослые готовы. Но приучается же ребенок в некоторых вопросах поведения, что существуют табу. Он не лезет пальцами в розетку, не засовывает голову в унитаз, не пытает спичками младенца. Конечно, то, о чем идет разговор сейчас, значительно сложнее. Но ведь дело часто не в тонкостях объяснения. По силе гневной или испуганной реакции взрослого ребенок чувствует убедительность сигнала: нельзя.
Учительница стала свидетелем перепалки двух одноклассников. Один из них оскорблял мать своего товарища, кричал что-то о его скверном характере и ядовито высмеивал физические недостатки. Лицо его пылало, глаза покраснели. Учительница резко одернула его и вдруг стала махать рукой перед глазами. «Что, что вы делаете?» – возмутился тот, впрочем, тут же потеряв уверенность в себе. Я нарушила границу, сказала учительница, дальше которой к человеку не следует приближаться. Тебе неприятно, правда? Так вот, границу эту можно нарушить и словами. Запомни: никогда не нарушай границу автономности другого человека, не задевай ни его лично, ни его родных. Это и гадко, и небезопасно.
Не буду обсуждать точность этой реакции. Однако даже на советских бесцеремонных собраниях всегда раздавался голос здравого человека: обсуждайте проблему, в крайнем случае поступок, но не переходите на личности.

* * *

Посоветовать обратиться в таком случае к стихам как бы очевидная нелепость. Стихи почти полностью вышли сначала из круга чтения, а потом и из обихода. Но уверен, что как раз стихи могут оказать небывало сильное воздействие в таком разговоре. Важно, кто их произносит, когда и как. Тут авторитет говорящего может быть помножен на авторитет имени поэта. К тому же подростки, несмотря на фрондерство и внешнюю брутальность, чутки к стихам, когда те в них попадают. Например, вот эти стихи Ахматовой:

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья…

Здесь все слова важны и непременно должны попасть в подростка. Потому что речь идет не просто о том, что заветную черту нельзя переходить, но что ее нельзя переходить ни при каких обстоятельствах. А ведь именно эти высокие отношения и являются оправданием безмерной близости и откровенности: влюбленность, страсть, любовь, дружба, годы вместе пережитого счастья. Кажется, если мы не имеем права на такую откровенность, то кто же его имеет? Ответ: никто. И следующие строки звучат уже не менее сильно, чем в детстве – «сейчас же убери пальцы от розетки»:

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие – поражены тоскою...

* * *

Психологический механизм, посредством которого дружеская откровенность перерастает в ссору и ненависть, с небывалой убедительностью показан в повести Льва Толстого «Юность». Главка «Дружба с Нехлюдовым».
Герой признается, что мешало им разойтись с другом, когда отношения охладели: «…нас связывало наше странное правило откровенности. Разойдясь, мы слишком боялись оставить во власти один другого все поверенные, постыдные для себя, моральные тайны».
Впрочем, разрыв уже был неизбежен, и получился он тяжелее, чем мог бы быть: «Так вот к чему повело наше правило говорить друг другу все, что мы чувствовали, и никогда третьему ничего не говорить друг о друге. Мы доходили иногда в увлечении откровенностью до самых бесстыдных признаний, выдавая, к своему стыду, предположение, мечту за желание и чувство…» Эту главку из повести Толстого я бы ввел в школьный курс.
Но действует, конечно, не текст и не литература, а манера сдержанности, честного укрытия, тайну и смысл которого можно показать подростку. Сама эта манера тоже трудна и равна почти что подвигу. Сейчас вовсю идет освоение слова «месседж». Вообще-то это значит просто «сообщение, послание». Но у нас оно стало заменять еще слово «посыл», под которым подразумеваются рекламная информация, политическая доктрина, главное идейное направление, а также приоритет некого жанра или стиля. Так вот, сдержанность в поведении идет явно против стилевого месседжа. Стало быть, сдержанный и деликатный человек неизбежно оказывается в маленькой стае белых ворон.
Но сегодня и наступило такое время, когда только индивидуальное поведение, то есть верность своим убеждениям и своей манере могут противостоять бурному и мутному потоку месседжа. Не святые и не герои (в нашей культурной матрице нет уже этих понятий), люди с беспартийной совестью, с воспитанным или органично присущим им здравым смыслом и чувством достоинства живут и действуют по собственным правилам не потому, что верят в возмездие или что кто-то из начальственных негодяев вдруг одумается, «а так, всем смыслам поперек, никак, нипочему».
Главная черта сегодняшнего общения – бесцеремонность. Трудно сказать, перелилась она в «ящик» из нашего быта или была подхвачена ТВ. Бесстыдная, хвастливая исповедь (даже если речь идет о страшных грехах) стала публичной нормой. Правду-матку посылают и сидящему на соседнем телевизионном диванчике, и целому народу. Реже – собственным правителям, что свидетельствует только о трусливой мимикрии.
Ссорятся амбициозно, наотмашь, как соседи коммунальной квартиры, получившие ордера на расселение. Как в последнем акте драмы или трагедии. Как перед грядущим в ночь с понедельника на вторник апокалипсисе.
И все это под знаком правды и откровенности. Только вот без того романтического флера, который был во времена моей юности, и без каких-либо высоких, пусть порой и лукавых намерений. Кто-то назовет это неврастенией, кто-то распущенностью. А я скажу, что это след глубокого несчастья и распада.