КРУГИ ИСТОРИИ

Судьба генерала, судьба империи

В одном из писем Грибоедов дает замечательную характеристику генералу Алексею Петровичу Ермолову:* «Нынче, с тех пор как мы вместе, я еще более дивлюсь его сложению телесному и нравственному». И еще: «…окружен глупцами и не глупеет». Существенно: неприязнь государя к Ермолову продиктована была ревнивым отношением к выдающейся личности или же просто властной возможностью открыто проявлять свои симпатии и антипатии?

Яков Гордин. Во-первых, конечно, Ермолов был очень умен, остроумен и образован. И еще он был человеком оригинально мыслящим, что Грибоедова подкупало. Мыслящим широко, как бы теперь сказали, в геополитическом плане. Его, как и Грибоедова, чрезвычайно интересовали судьбы Европы.
При этом Ермолов мог быть высокомерным, саркастичным и, как я уже говорил, являлся человеком неограниченного честолюбия. В 1821 году Александр I вызвал его с Кавказа – хотел поручить ему стотысячную армию для подавления неаполитанской революции. Ермолов поехал к нему в Европу. Они обедали, и Александр все время показывал, усмехаясь, на Ермолова Петру Волконскому, начальнику Главного штаба, тогдашнему своему другу. Тот наконец спросил: «В чем дело?» Александр ответил: «А вы посмотрите на Алексея Петровича. У него все время такой вид, как будто на нем уже мантия и он занимает первые роли». Ермолов услышал это и сказал: «Ваше величество, если бы я был подданным какого-нибудь немецкого князька, то возможно, у меня и были бы такие мысли. Но при таком великом государе меня вполне устраивает второе место». Разумеется, подобное поведение могло вызывать раздражение. Ермолов, при его амбициях, не видел себе достойного места в военной структуре Российской империи.
Во время декабрьских событий Николай I писал Дибичу, что он не доверяет Ермолову. Ходили слухи, вплоть до того, что Ермолов с корпусом идет на Петербург. Что было абсолютно нереально и невозможно. Он вообще не был тем либералом, которым его считали. Например, был противником освобождения крестьян.
Тем не менее Николай боялся Ермолова, не знал, как тот поступит, и с большим облегчением встретил известие о присяге кавказского корпуса. Но и тут был пикантный момент, который сыграл далеко не в пользу Ермолова. Фельдъегеря, который привез присягу, спросили, как присяга прошла. Тот ответил: «Прекрасно прошла. Там же Алексей Петрович. Он бы приказал, они бы и персидскому шаху присягнули». У Николая эта ремарка, понятно, не вызвала ликования.

Николай Крыщук. Это один к одному напоминает ситуацию с отношением Сталина к Жукову, когда того обвинили в «бонапартизме», а затем и конфликт Хрущева с маршалом. И тот и другой опасались огромного влияния Жукова на армию.
Я.Г. Да. Там еще был момент, напоминающий начало нашей Великой Отечественной войны. Ермолов, сидя на месте, понимал, что Персия готовится к нападению, а в Петербурге так не считали, поскольку Персия по дипломатическим каналам заверяла в своей полной лояльности. И Ермолову было категорически запрещено провоцировать персов. Когда тот стал строить укрепления на границе, Аббас-Мирза, наследный принц, командовавший персидской армией, пожаловался в Петербург, и генерал получил нарекание за то, что он персов нервирует. Поэтому кавказский корпус встретил нападение персов, ожидаемое Ермоловым и неожиданное для Петербурга, не в лучшем состоянии. И это было, конечно, поставлено на вид тому же Ермолову, предупреждения которого до этого никто не желал слушать.
Н.К. Получается, что сюжеты в истории России пишутся как бы под копирку. И всегда речь идет о причудах самодержавия.
Я.Г. Конечно. Потому что пока на местах что-то там придумывают, верховная власть крупно мыслит. При этом вот что нужно все же сказать напоследок о Ермолове: Ермолов – это суперконцентрация имперского духа. Его смещение было связано, в частности, с тем, что захват новых земель не входил в планы Николая, который считал, что дай бог справиться с теми землями, которые уже есть в России. В некотором роде судьба Ермолова является продолжением судьбы империи, расширяющейся без учета собственных возможностей. Это и завоевание Средней Азии, на что уходили огромные средства, и Кавказская война, которая оттягивала одну шестую всего бюджета. Поражение в Крымской войне в немалой степени объясняется наличием войны на Кавказе. В Крыму не хватало войск, а двести тысяч продолжали стоять на Кавказе, и их оттуда боялись убрать, опасаясь, чтобы Кавказ не взорвался.
В ХХ веке это уже корейская авантюра, Русско-японская война и так далее. Эти суперамбиции, которые были у Ермолова, собственно говоря, и погубили Российскую империю. Ермолов (не люблю этого выражения, но должен сказать) был в этом смысле знаковой фигурой. Имперский символ – символ и героики, и мифологии, и трагедии.
Н.К. Напрашивается аналогия с большевизмом. Имперские амбиции (теория перманентной революции Троцкого) и поедание своих. Не это ли было мотором террора?
Я.Г. Это, конечно, было. Но все же начало террора – это борьба вчерашних соратников. Индивидуальный террор на первом этапе – против большевиков (убийство Урицкого, Володарского, покушение на Ленина), и начали его социал-демократы, эсеры, а не белогвардейцы. Социал-демократы считали себя подло обманутыми большевиками: разгон Учредительного собрания, захват власти и отстранение от власти всех, кроме небольшой группы левых эсеров. Мятежи, реакцией на которые и стал красный террор, были подняты не белыми офицерами, а членами Учредительного собрания. Собственно, с этого и началась Гражданская война. Крохотная армия Корнилова, которая бродила по ледяной степи, особой роли не играла. Белое движение развилось потом.
Имперские амбиции большевиков сыграли свою роль позже. Попытки строить мощную военную машину погубили Советский Союз. Если бы экономика развивалась по другому пути, если бы Советский Союз не был пугалом для всего остального мира – не было бы гонки вооружений, не было бы семидесятипроцентного ВПК, не было бы крушения экономики. Это да.
Н.К. Я имел в виду еще вот что: люди, пришедшие к власти незаконным путем (в России ведь убийство за убийством), являются самозванцами. Они вступают в войну с другими самозванцами, которые также рвутся к власти. То есть происходит бесконечный процесс самовозрождающейся узурпации.
Я.Г. Да, узурпация на узурпации. Хотя это прямого отношения к имперской идее не имеет. Завоевание земель набирало скорость весь XIX век (Средняя Азия, Грузия и так далее).
Н.К. История с проигранной Крымской войной, о которой у нас речь впереди, едва не повторилась в ХХ веке, когда даже огромной Советской армии не хватало для защиты непомерных пространств. Какой ценой было за это заплачено, мы знаем.
Я.Г. Конечно. Это «ермоловский синдром». Честолюбие и амбиции, которые не имеют достаточной базы. Это рождало постоянный дискомфорт в Ермолове, этот же дискомфорт ощущало и целое государство. То же состояние порождает претензия на бесконтрольную власть, к которой стремился Ермолов. Гигантский замысел подавить Кавказ в течение двух-трех лет, а потом спровоцировать войну с Персией, с самого начала был обречен. Ведь будучи несколько месяцев послом в Персии, Ермолов вел себя вызывающе и, конечно, подготовил, таким образом, будущую войну. Ему было поручено отдать Персии какие-то куски территории, чтобы их успокоить, – он не отдал ни сантиметра. И даже дал понять, что претендует и на другие области. По известной поговорке: амбиции не соответствовали амуниции.
Н.К. Хочу еще раз уяснить природу имперского механизма. Ключевский, насколько я помню, говорил о том, что обычно приращение территорий происходит по причинам экономическим. Это ресурсы, собственно пространства, рабочая сила и так далее. Государство вступает в войну, потому что во всем этом остро нуждается. У России такой нужды не было, а территории между тем раз за разом завоевывались. Чем это объяснить?
Я.Г. Ну, причины бывали не только экономические. Римская империя, например, воевала потому, что нужно было обезопасить границы. Но и при этом важен был экономический момент: снабжение Италии хлебом и тому подобное. В России эти завоевания были спровоцированы проклятием отсутствия естественных границ. Средняя Азия – это фактически безгосударственные рыхлые пространства. Сибирь тоже: минимальное сопротивление, а выигрыш велик. Естественная граница была только с Кавказом. Но и здесь причина понятна. Нужно было либо отказываться от Грузии и отдать ее на съедение мусульманским гигантам, либо грозила кавказская война.
То есть, грузино-кавказская история стоит отдельно. Средняя Азия – это проявление имперской дури. Она действительно была России не нужна. Это была еще старая петровская идея, потому что именно он задал алгоритм непрерывного движения. Когда стало понятно, что на Западе он ухватил все что мог, началось движение в Азию. Неудачный Прутский поход, потом Персидский поход, движение вдоль Каспия опять же на Персию в направлении Индии.
Тут чрезвычайно важен, я думаю, чисто психологический момент. Петр I питался слухами, например, что Амударья буквально по золоту течет. Как Пушкин писал, это взволновало корыстолюбивую душу государя. А главное, это мечта о «Золотых странах Востока». Проникновение в Азию обещало торговлю, которая должна была обогатить Россию. Ничего из этого не вышло. Первые дивиденды Россия начала получать только в начале ХХ века. А до этого вкладывали, завоевывали, подавляли, те восставали, их резали и так далее.
Очевидно, есть в психике такой имперский синдром: расширение пространства. Для России это было особенно пагубно. Кроме кавказской стены, как я уже говорил, она была окружена рыхлыми, фактически негосударственными пространствами Сибири и Средней Азии. Среднеазиатские ханства серьезной военной силы из себя не представляли. Единственным препятствием была природа. Действительно, дойти до Хивы или до Бухары через жаркие, пустынные, а зимой холодные, ледяные степи было довольно тяжело.
Это некая особая психология владетелей империи. Не всех, надо сказать. Например, Александр I. Ведь вопрос о принятии Грузинского царства в состав империи возник еще при Павле. Но того, как известно, убили. Вопрос пришлось решать Александру. Его окружение, молодые реформаторы, были категорически против этого. Они считали, что нужно заниматься внутренними делами. На присоединении настоял государственный совет, который состоял из екатерининских вельмож. Для них присоединение территории было императивом: чем больше, тем лучше. Ну, не говоря уже о том, что грузины – единоверцы, надо протянуть руку помощи и так далее.
Николай I тоже декларировал неоднократно, что ему не нужно ни пяди чужой земли. При этом, конечно, и во время Персидской войны были захвачены значительные территории, и во время Русско-Турецкой войны прирезаны порядочные куски. Ну а в начале пятидесятых годов… Это не была прямая экспансия, хотя он был и не против наложить руку на проливы. Но для начала это была абсолютно провокационная идея, потому что Николай считал, что ему уже позволено всё и его все поддержат: право контролировать положение христиан на территории Османской империи, в частности, святые места.
Н.К. Мы, как я понимаю, подходим к Крымской войне. Но об этом, с вашего позволения, поговорим в следующий раз.