НАУЧНЫЙ ФАКТ

Станислав Дробышевский: «Популяции с жесткой иерархией проигрывают в эволюционной гонке»

– Человеку хочется думать, что он уникален. Его не вдохновляет мысль, что наши предки просто слезли с дерева и стали расселяться по саванне. А почему нет, если им никто не мешал? Так возникли австралопитеки…
Мы разговариваем со Станиславом ДРОБЫШЕВСКИМ, доцентом кафедры антропологии биологического факультета МГУ им. Ломоносова, научным редактором портала Антропогенез.ру (http://antropogenez.ru).

– Примерно 200 тысяч лет назад – рубеж появления человека современного типа. Австралопитеки – это 3 миллиона лет назад, между ними множество переходных форм. А с какого момента человек становится человеком?

– Смотря что мы вкладываем в это понятие. Если самое главное – что он на двух ногах, то это уже ранние австралопитеки. Шесть миллионов лет назад они уже бегали. Если размер мозга – то это будет позже. Если считать от овладения огнем, появления искусства, ритуала погребения и возникновения представления о загробном мире, от статуэток или пластинчатой техники изготовления орудий… мы всякий раз будем получать разные даты. Появление первых украшений, бус, например, – более ста тысяч лет назад. Подбородочный выступ – одна дата, строение височной кости – другая. Эволюция всех этих признаков была неравномерной, не было такого, чтобы папа был питекантроп, а сынок – уже сапиенс. Дети всегда были похожи на родителей. И в такой плавной изменчивости провести линию – вот досюда человек, а дальше уже нет – можно только произвольно. Когда у нас находок мало, очевидным кажется одно, когда сотни – другое, и цифры меняются от одного ученого к другому. Кто-то говорит – двести тысяч лет, кто-то – сорок тысяч лет назад, и все правы. Потому что одни обращают внимание на одни признаки, другие – на другие… Если по искусству, обряду погребения, то порядка сорока тысяч лет назад. Это тот же период, когда человечество массово расселяется из Африки по планете, что наводит на мысль о том, что они, значит, вполне могли приспосабливаться к среде уже не биологически, а культурно. Это сложно, у неандертальцев, например, не получилось.

– Специализация сыграла с неандертальцами злую шутку, они были слишком хорошими хищниками?

– Это универсальное правило: чем более специализирован вид, тем труднее ему выжить при смене условий. Хотя мы как вид от этого застрахованы, людей очень много, и они живут в самых разных условиях. Как вид мы не специализируемся. Хотя численность нам выживания не гарантирует. Взять хотя бы странствующих голубей. Им, конечно, не повезло, пришел человек с ружьем, но ведь кому угодно может не повезти. В нашем случае ружье может заменить какой-нибудь вирус...

– Если человечество внезапно исчезнет, у кого больше всего шансов занять нашу нишу?

– Есть универсальный закон – все новое появляется из самого примитивного старого. Всегда есть какие-то убогие зверушки, которые на грани существуют – насекомоядные, бурозубки, грызуны, и если что-то происходит с доминирующими видами, то как раз из них что-то новое и возникает. А из продвинутых видов ничего нового не появится.

– И тогда через четыре миллиарда лет все равно появится вторая версия человека. Прямоходящий, с отстоящим большим пальцем, с речью?

– Вполне возможно. Опыт палеонтологии показывает, что все повторяется. Если взять пермских и триасовых зверушек и сравнить с раннекайнозойскими, из палеоцена, между которыми сотни миллионов лет, они иногда бывают жутко похожими. Примитивные копытные млекопитающие очень похожи на зверозубых ящеров из триаса. Форма черепа, рога, клыки. Может быть, и разумная форма будет такой же конвергентной с нами. Но у нас нет выборки. Мы из разумных знаем только себя.

– Вообще сейчас эволюция стоит или идет?

– Идет полным ходом, в том числе и биологическая эволюция человека. Нам это трудно увидеть, потому что это небыстрый процесс. Если мы возьмем питекантропов, то мы видим, что они от нас грандиозно отличаются. Но если мы возьмем питекантропов, между которыми сто тысяч лет разницы, нам они покажутся очень похожими. И это не значит, что они не эволюционировали. За сто тысяч лет изменения не настолько большие, чтобы мы их заметили, а вот за двести тысяч лет мы их уже улавливаем. Для этого есть статистика, и с ее помощью мы можем отслеживать изменения даже на интервале пяти тысяч лет. Самое банальное – за последние сто пятьдесят лет есть процесс акселерации. Наверняка он связан с питанием и медициной, но люди на самом деле поменялись. Возьмем интервал в две тысячи лет и увидим, что люди были не только меньше (это как раз больше от питания зависит), но у них и форма черепа другая! Ранние славяне в большинстве своем долихоцефалы (длинно-узкоголовые), а мы брахицефалы (коротко-широкоголовые). За последние пять тысяч лет зубы уменьшились. Для многих людей неочевидно, что все это вещи не индивидуальные, а именно статистические, эволюция действует на больших числах. Поэтому когда речь идет о древних временах, то мы чаще всего встретим среднестатистический образец, потому что сохранилось то, чего было больше всего. И отбор был жестче, и были более усредненные виды.

– Мне представляется, древнейшие млекопитающие, предки приматов, сильно различались по форме и размерам внутри одного вида…

– Прежде всего ученые исследуют зубы, ничего другого не уцелело, поэтому классификация затруднена. Но там, безусловно, были свои роды, виды, семейства, другое дело, что питались они одинаково и зубы похожи. Но в тот момент, когда один вид расходится на несколько, возникает картина широкого разнообразия, и крайние варианты очень сильно различаются между собой, а в промежутках они похожи друг на друга. Лучший пример этого – циркумполярные чайки. По побережью Северного Ледовитого океана есть чайки. Каждые две соседние группы в принципе одинаковые. Но если мы будем идти вдоль берега далеко-далеко, то на другом конце планеты они сходятся как два разных вида, отличаются по всем параметрам. И скрещиваться между собой не могут. Но пойдем обратно – и придем к стартовому виду, представители которого друг от друга несильно отличаются.

– Значит, не только раньше планета была огромной лабораторией природы?

– Эта лаборатория работает всегда. И сейчас тоже. Если через четыре миллиарда лет кто-то будет копать, то по останкам будет восстанавливать картину невероятного видообразования. Другое дело, что есть время, когда все более-менее стабильно, а бывают нестабильные времена. Например, широконосые обезьяны заселяются в Южную Америку – их там не было, они заняли пустующую нишу и дали кучу вариантов потомства. А сейчас там картина условно стабильная.

– Можно ли говорить о трендах в эволюции? Есть, например, теория, согласно которой взрослый человек (его лицо) гораздо меньше отличается от лица ребенка, чем любой детеныш обезьяны от взрослой особи. И эта «детскость» человеческого лица во взрослом состоянии связана с уменьшением клыков, а значит, с ослаблением их роли выживания вида…

– Теория Болька? Что человек – почти детеныш большого размера? Дело в том, что основные изменения претерпевает эмбрион, у него происходит основная эволюция, а взрослые не эволюционируют. И если у эмбриона затормаживается развитие клыков, то это нам даст более инфантильный облик. Это популярная гипотеза: уменьшение клыков и «детскость» облика связаны прежде всего с социальными отношениями. Дело в том, что иерархичность у человека выражена не так сильно, как у тех же горилл или павианов, а человеческие общества более успешны, когда они более демократичны. Они выгоднее, чем иерархичные. А чтобы иерархичность немного понизилась, надо выглядеть не так страшно – потому что эта страховидная внешность с клыками, челюстями, надбровными дугами нужна, чтобы демонстрировать свое превосходство и агрессию. А поскольку приматы заточены на зрение и восприятие лица, то эволюция лица идет в первую очередь. И мимика развита у человека, как ни у какого другого существа. У других социальных животных, сусликов например, развита запаховая коммуникация, о которой мы вообще ничего не знаем. Возвращаясь же к развитию эмбрионов приматов: те популяции, где были более миловидные лица даже во взрослом состоянии, выигрывали в демократичности и были более успешны в эволюционной гонке. А те популяции, где лица были более страховидные, где была выстроена более жесткая иерархия, проигрывали. И если мы возьмем хотя бы современных павианов, то у них в каждом поколении тоже есть более мордастые и менее мордастые, но там обратный отбор, на увеличение клыков.

– Но каким образом менее зверовидная внешность способствует выживанию?

– А по итогу. Мы так выглядим, значит, этот признак отбирался в течение эволюции. Разумеется, место, время и условия жизни влияют на социальную структуру, в определенные периоды иерархичность была более выгодна, чем демократичность. Но если бы клыки были требованием эволюции, то все бы заново стали мордастыми. Запросто. Например, в Бронзовом веке мы по факту имеем увеличение массивности и мордастости. В неолите сначала началась грацилизация (от слова «грациозность»), а потом снова возросла массивность. И неизвестно почему. Любопытно, что австралийские аборигены примерно шесть тысяч лет назад тоже пережили грацилизацию: резко уменьшились в размерах, уменьшились надбровья, толщина стенок черепа, челюсти. В это же самое время похожие процессы шли в Китае и Египте. Но там мы это увязываем с земледелием, а в Австралии мы никак с земледелием увязать не можем. То есть существуют какие-то факторы, которых мы просто не знаем.

– Возможны ли сегодня открытия, которые перевернут антропологию?

– Чтобы совсем все перевернуть – это крайне маловероятно. Но есть ключевые моменты, которые мало освещены. Например, происхождение приматов. Самые древнейшие приматы очень плохо изучены, есть только единичные находки. В начале каждой значимой группы у нас данных меньше, чем хочется. А иногда наоборот – находок много, как в случае австралопитеков, и возникает такое разнообразие, что хочется какой-то ясности. Или происхож­дение рода Homo – там великая путаница. Миллион лет происходило неизвестно что, все эти хабилисы, рудольфенсисы, ергастеры – как они между собой переплетались, очень трудно понять на самом деле. Или вопрос: смешивались с нами неандертальцы или денисовцы? Вроде как установили, что смешивались. Но тут же вышли две убедительные статьи генетиков о том, что не смешивались, это просто сохранение в некоторых человеческих популяциях архаической группы генов. Есть археологические доказательства, что неандертальцы вымерли раньше кроманьонцев и что наши предки в их вымирании не виноваты. А другие археологи, наоборот, приводят результаты раскопок, где слои неандертальцев и кроманьонцев накладываются друг на друга. Данных очень много, и простых выводов не надо делать. На Кавказе неандертальцы могли вымереть до прихода кроманьонцев, а в Воронежской области могли пересекаться. Запросто.
А что надо «перевернуть», так это школьную программу по биологии. В школе теорию эволюции преподают крайне недостаточно. Она идет в самом конце курса биологии, а многие старшеклассники этот предмет не выбирают. А в классах ниже ботанику и зоологию изучают в отрыве от теории эволюции, в то время как с нее-то и должно начинаться преподавание биологии.

Беседовал Алексей ОЛЕЙНИКОВ