КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Инстинкт доброты

Последние научные исследования обнаруживают все новые и новые связи, соединяющие человеческий мир с миром животных. Но это означает не только то, что биологического в нас больше, чем мы ожидали, но и то, что в поведении животных намного больше человеческого.

Тиа и Майк

...Браконьеры натравили на Тиа собак и забрали ее крохотного сына. К счастью, малыша удалось отнять и вернуть к своим. Подросток Майк, не состоящий с Тиа в родстве и слишком молодой, чтобы быть отцом малыша, взял младенца с того места, где его оставили, и отнес прямо к матери. Он знал, чей это малыш, и к тому же заметил, как трудно Тиа двигаться после того, как ее порвали собаки браконьеров. В течение двух дней Майк носил малыша во время всех совместных переходов, а Тиа потихоньку хромала следом...
Эта история пересказана в слегка измененном виде исключительно для того, чтобы была возможность задать вопрос: кто такие Майк и Тиа? Первое, что, наверное, придет в голову, – то, что это рассказ о жизни какого-нибудь кочующего народца, затерянного в невозможной глуши, совершенно беззащитного перед нашей хищной цивилизацией, а сама история – записки антрополога, наблюдающего всю эту неприрученную жизнь (перефразируем Леви-Стросса).
На самом деле этот случай подсмотрела зоолог Джилл Пруэтц, изучавшая диких шимпанзе в Сенегале. Так что Майк и Тиа – животные.
То есть они родом из того мира, где царствует жестокость, которую мы, люди, не случайно называем звериной: логика естественного отбора такова, что в этом мире выживают самые клыкастые и когтистые, самые злобные и жадные. Или это мы себе в утешение такое придумали?

Культура и натура

В последние десятилетия о том, кто мы такие, больше рассказывают естествен­но-научные дисциплины, а не гуманитарные вроде культурологии или культурной антропологии. И понятно, почему: взгляд на культуру как структурный принцип человеческого общества стремительно меняется. Совсем недавно между «культурой» и «натурой», человеческим миром и царством животных, существовала непреодолимая граница, по одну сторону от которой – мораль, закон, наука и вообще все грандиозное строение нашего общежития, по другую – только инстинкты и борьба за существование. Этой границей, по Фрейду и Леви-Строссу, стал первый и самый древний моральный запрет – табу на инцест. Действительно, на Земле нет ни одного племени или народа, у которого браки между ближайшими родственниками (братьями и сестрами, родителями и детьми) были бы разрешены. Именно этот запрет заставил наших предков, преодолевая древнейший страх перед чужими, то есть – не-родственниками по крови, искать пару в других сообществах себе подобных и признавать своими чужих. Так постепенно создавалась все более сложная и разветвленная система отношений, из которой однажды выросло общество. Об этом – классическая работа Леви-Стросса «Элементарные структуры родства».
Одна незадача: о том, что такое неродственный обмен, знают обезьяны, гиены, волки, львы, да и вообще многие виды, изгоняющие подросший молодняк. У кого-то это самцы, у кого-то – самки, но в любом случае кровосмешение в животном мире – явление ненамного более частое, чем у высоконравственного человечества. Разумеется, разница между нами – венцом творения и ими – хвостатыми и мохнатыми в том, что у нас действует осознанный моральный запрет, а они поступают инстинктивно.
Но главный-то вопрос – каким образом возникло табу и не есть ли оно превращенный инстинкт, действительно ли является инстинктом то, что мы называем этим словом, – пока остается без точного ответа.

Кот, который сказал «мое»

Премию «Просветитель», которая вручается лучшим авторам и книгам в области научно-популярной литературы, в 2013 году получил двухтомник Дмитрия Жукова «Стой, кто ведет?» с объясняющим все подзаголовком: «Биология поведения человека и других зверей» (М.: Альпина нон-фикшн, 2013). Этот интереснейший труд написан на стыке множества дисциплин – антропологии, психологии, этологии, эндокринологии, нейрофизиологии, – сразу всего не перечислишь. В результате получается портрет человека как существа социально-биологического, созданный из множества ракурсов и отражений.
Впрочем, многие связи человека с животным миром как раз здесь кажутся понятными и объяснимыми. Например, отношения власти и социального статуса…
Как в сообществах людей и животных проявляются «главные» и «неглавные», можно проследить достаточно легко. Например, предложить компании из нескольких котов, вполне мирно сосуществующих друг с другом, интересную всем игрушку или флакончик с валерьянкой. Если коты и подерутся, то скандал закончится очень быстро, потому что сокровище окажется в чьих-то одних лапах. Или под кем-то: чтобы сказать «мое», кошки обычно ложатся на свою добычу животом. Тот, кто сказал «мое», и оказывается доминантом. Доминирование – один из трех параметров, по которым этологи и зоо­психологи оценивают положение животного внутри группы. Доминант – та особь, которая имеет лучший доступ к еде, месту отдыха, партнеру для спаривания. На человеческом языке это будут деньги и ресурсы. Второй из трех параметров – лидерство. «Главным» может оказаться и тот, кому в группе подражает и подчиняется наибольшее количество животных. Здесь в человеческом мире сколько угодно примеров – от моральных авторитетов до поп-звезд. И наконец, третье – независимость. Чем ниже положение на социальной лестнице, тем более зависимым от тех, кто стоит выше, окажется животное. Но именно здесь проявляется обратная сторона социальной иерархии: те животные, которые «главнее», обязаны заботиться о тех, кто ниже рангом. «У многих стайных животных лидер и доминант, конечно, забирающий себе лучшие куски, в то же время обязан обеспечивать пищей членов стаи», – пишет Дмитрий Жуков. Это объясняет, почему смешно вменять кому бы то ни было в вину то, что приучили собаку «кусочничать» – клянчить еду у хозяев, когда те обедают. Приучить собаку к этому невозможно, можно только отучить, если сильно повезет, потому что собака воспринимает хозяина как животное высшего ранга, доминанта и лидера, который должен поделиться с ней частью своей еды.
И вот тут эта сложная смесь подавления и заботы порождает не только иерархическую систему главенства и подчинения, но из нее же парадоксально вырастает потребность заботиться о других.
«Можно стать публичным политиком. Если денег для этого недостаточно, человек основывает свою компанию, и на него будут ориентировать свое поведение все ее сотрудники. Если денег нет, человек идет в ресторан и гоняет официанта. Если денег нет вообще – человек сыплет крошки голубям».
Так автор иллюстрирует собственное положение о том, что «не все люди стремятся к самому высокому рангу, но иметь низший ранг по этой шкале не хочет никто».
Любопытно, что проявление хотя бы каких-то добрых чувств возникает в самом низу.

Дейзи, Амос и гуси Лоренца

Но с этой не самой радостной точки зрения хотя бы можно как-то объяснить поведение еще одной удивительной обезьяны – Дейзи, о которой, так же как и о наблюдениях Джилл Пруэтц за Тиа и Майком, рассказывает голландский приматолог Франс де Вааль в своей книге «Истоки морали. В поисках человеческого у приматов» (М.: Альпина нон-фикшн, 2014).
Амос был всеобщим любимцем в группе подопытных шимпанзе, которых изучал де Вааль. То, что Амос болен, и болен смертельно, выяснилось слишком поздно. Он не вышел на прогулку, остался сидеть, привалившись к стене отдельного домика, куда его отсадили, опасаясь, что сородичи могут на него наброситься. Первой в домик пробралась самка по имени Дейзи. Она не была подругой Амоса. Просто одна из многих в стае. Если ее что-то отличало, то – особенная любовь к стружкам, хотя стружки нравятся всем шимпанзе – они сооружают из них гнезда. Сначала Дейзи стала гладить и почесывать Амоса, потом убежала и вернулась с охапкой стружек, потом принесла еще и еще. В какой-то момент стружки стал приносить молодой самец, а Дейзи тем временем старалась затолкать стружки между стеной и спиной Амоса, как будто старалась, чтобы ему было удобнее и мягче сидеть – так поправляют подушки больным.
Даже если предположить, что Дейзи поступала так только потому, что пыталась поднять свой ранг в собственных глазах и в глазах сородичей, все равно выходит как-то неубедительно. В конце концов, у нее было больше стружек, чем у других, наверное, по мнению стаи, она была состоятельной особой.
Да и вообще Франс де Вааль преследует в своей книге цели, абсолютно противоположные: Дмитрий Жуков прослеживает, насколько укоренено биологическое в человеке, де Вааль пытается измерить ту немыслимую глубину, из которой к нам тянутся корни человеческого.
Поэтому де Вааль одинаково далек и от этологов с неодарвинистами, и от религиозного взгляда на человека. Мораль в его понимании не только старше религии. Она старше человека.
И дело здесь не в том, что альтруизм в мире природы распространен достаточно широко и обнаруживается не только в колониях насекомых вроде пчел и муравьев, но даже у бактерий.
Поступками Дейзи и Майка двигал совсем другой альтруизм.
То, что принято называть альтруизмом с позиций эволюционной генетики,– это самопожертвование отдельной особи во имя того, чтобы передать свои гены либо чтобы гены могли передать ближайшие родственники. Не случайно Дж.Б.С.Холдейн, один из отцов-основателей современной генетики, однажды воскликнул: «Я готов прыгнуть в реку ради двух родных братьев и восьми двоюродных!»
Но какую пользу мог принести умирающий Амос? Он был абсолютно бесполезен в смысле передачи генов. Даже поступки Майка с его заботой о малыше объяснимы генетической целесообразностью, но доброта Дейзи – бесполезная и бессмысленная – что значила она?
Одна из глав книги де Вааля так и называется: «Как объяснить доброту».
Зачатки поведения, которое мы без колебания назовем нравственным, в животном мире де Вааль объясняет эмпатией, присущей млекопитающим и некоторым видам птиц. Способность переживать чувства других как свои, отдавать себе отчет в чужом страдании или чужой радости и породила «бесполезный» альтруизм шимпанзе Дейзи.
Франс де Вааль вспоминает знаменитый эксперимент великого этолога Конрада Лоренца: на диких гусей, которые образуют постоянную пару, надели специальные датчики, и оказалось – когда один из партнеров переживал стресс (вступал с кем-то в схватку, попадал в опасную ситуацию), у второго мгновенно учащался сердечный ритм. Так что человеческое в нашем поведении объясняется тем, что все мы немного гуси Лоренца. В большей или меньшей степени.
Наблюдая за Дейзи, де Вааль вспоминал свою мать, которая долгие годы ухаживала за отцом, страдавшим болезнью Альцгеймера. Это тоже была доброта, никак не объяснимая природной целесо­образностью. Может быть, поэтому автор позволил себе прекрасную оговорку: «моя мать, Дейзи, другие люди...»