ИМЯ И СЛОВО

Поэт предчувствия

В этой статье будет много стихов, потому что она о поэзии.О поэзии Александра Блока, которого любили и даже обожествляли не только курсистки и интеллигенты, но и сами поэты. «Томик Блока» пополнил набор поэтизмов наравне с березами и волнами ржи. Читать это сегодня трогательно, а временами и забавно. «В доме пустующем, где много книг, лишь чудотворный Блока томик один на полочке грустит». Или: «Растрепался доверчивый локон / И, его поправляя рукой, / Я иду домой с томиком Блока / По земле, несогретой такой».
Я намеренно взял стихи сентиментальные, не высшего класса, чтобы было понятно: почти всякий рифмующий хотел зафиксировать в стихах свою любовь к Блоку. Но Блоку посвящали стихи и Пастернак, и Цветаева, и Ахматова. Казалось бы, «Пришли иные времена. Взошли иные имена». Они сами, кстати, и были этими именами. Но имя Блока не сходило с уст:

Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим,–
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.
……………………………………..

Но Блок, слава богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не спускался с Синая,
Нас не принимал в сыновья.

Прославленный не по программе
И вечный вне школ и систем,
Он не изготовлен руками
И нам не навязан никем.

Сегодня пожалуй что и навязан – школьной программой хотя бы. Для поколения же Пастернака, чьи стихи я цитировал, Блок был важным событием личной жизни. При всей романтической возвышенности – не небожитель, не доктринер и не учитель («не спускался с Синая», «не принимал в сыновья»). В чем была сила того гипнотического внушения, которое Блок оказывал на современников (открытки с его портретом продавались в уличных киосках)? И почему сегодня стал возможен вопрос: а точно ли Блок гениальный поэт?

* * *

На второй вопрос, как ни странно, ответить легче, чем на первый. Сквозь затертую романтизмом лексику не всегда легко ощутить искренность, проникнуть в тревожные, мистические смыслы, которые и сами далеки от сегодняшнего читателя. Чужой исторический антураж. А при этом – то возвышенность, то взвинченность на манер героев Достоевского. Все чужое, предмет одного и другого ускользает. «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо – / Всё в облике одном предчувствую Тебя. / Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо, / И молча жду,– тоскуя и любя». Кого предчувствует? Почему «Тебя» с заглавной буквы? Влюблен? Так нынче уже вроде бы не влюбляются. И вдруг: «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, / В сердце – острый французский каблук!» Напоминает сцену в публичном доме из старого западного фильма. Эстетизированная патетика. И потом: трудно поверить, что и то и другое написал один поэт.
Между тем всех этих препятствий как будто не существовало, когда после десятилетий замалчивания Блок в конце пятидесятых годов прошлого века снова был открыт читателям. Вечера его поэзии собирали ликующие толпы, совсем как при его жизни в начале века. И время, правда, было особенное. После смерти Сталина и развенчания его культа люди были полны надежды и снова чувствовали себя народом. Так же как в предреволюционные годы у них возникла потребность в поэте, способном объединить. Поверх голов еще живых Ахматовой и Пастернака они безошибочно выбрали поэта, который, по выражению Кушнера, «помимо прочих замечательных свойств обладал главным, безупречным, бескомпромиссным чувством ответственности, ответственности за судьбу России, за судьбу живущих в ней людей».
Сегодня – другое. Много хороших поэтов. Не хватает не гения, а поэта, способного всех объединить. И потребности нет. И оснований, кажется, тоже.

* * *

Поэты так же приходятся к погоде времени, как и мысли, стиль одежды и поведения, слова, как будто давно замурованные в словарь и вдруг вскочившие в разговорную речь. Стойкая популярность поэта – явление, которое можно поддерживать только искусственно. Казалось бы, ну, Пушкин-то исключение. Не существовало такой эпохи, в которую он не был востребован.
Пушкин во всех случаях – исключение. И все же… Приведу строфу из стихотворения Пастернака, которую я опустил: «Не знал бы никто, может статься, / В почете ли Пушкин иль нет, / Без докторских их диссертаций, / На все проливающих свет». К национальному достоянию поэзии Пушкина это, разумеется, отношения не имеет, но и его медийная всепроникаемость не имеет никакого отношения к массовому чтению. Большая часть населения Пушкина не читает, понимает его никак, а знает только те строчки, которые массовой культурой возведены в ранг шлягера (по-немецки – «ходкий товар»). Осип Мандельштам горько иронизировал:

Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов –
Молодые любители белозубых стишков…

С одной стороны, совсем неплохо, что у людей на слуху строки именно Пушкина. С другой, народный поэт – только метафора. Народным, и то, если иметь в виду грамотное население, он бывает один раз, в дни или годы своей прижизненной славы. В другие эпохи он то пропадает, то возникает вновь, по внезапно возникшей потребности времени. Кто знает, возможно, сейчас как раз наступает время Блока?

* * *

Но ведь говорят, и вероятно недаром, о волшебстве поэзии. О том, что она вечна, то есть всегда своевременна, а не сиюминутна. Потому через тысячелетия и столетия востребованы и Катулл, и Петрарка, и Вийон, и тот же Пушкин.
Это так. Но не всеми востребованы и не всегда. Во-первых, потому, что слух на поэзию развит не у всех. Вкус и культура – вещи если и не воспитуемые, то воссоздаваемые. Или не воссоздаваемые. Сегодня, во всяком случае, этот процесс сильно затормозился. Поэзию не слышат. Бездарность эта возведена в принцип. На фиг?
Ведь в чем состоит открытие венгерского ученого Ивана Фонодя? Почему стихи более информативны, чем любой другой текст? Потому что информацией здесь является не слово, а фонема, не мысль, а интонация, не смысловое сочетание слов, а ускользающий смысл. А-о-е-и-у Блока. «По вечерам над ресторанами / Весенний воздух дик и глух». Или согласные, воссоздающие событие больше, чем слова: «Тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой». Пушкин. Ж-з-к (трижды), по (дважды) и, поехали – «мостовой». А почему потрясенной-то? Да потому, что она была не каменная, а деревянная. Камень отталкивает, дерево сотрясается. Все сказано и все передано. Звуками.
Все ли это слышат? Не все. А ведь и те, у кого есть слух или глаз на искусство, слышат, видят и выбирают разное. Мы существа избирательные. Не меньше, чем в любви. За что любим или не любим, объяснить другому невозможно.
В сущности, встреча писателя и читателя противоречит теории вероятности. Ее не должно было быть. Об этом очень точно на страницах «ПС» сказал Андрей Битов: «Энергетика или то, что я под нею понимал, она вела только в литературу. Если всему этому вокруг не придавать формы художественного текста, то тогда вся жизнь наша была полный абсурд. При таком подходе получается, что рассчитывать на понимание другого было невозможно. …Человек одинок, и читатель одинок. И вдруг из него получается исполнитель текста: он почему-то откликнулся, понял. Получается, что я со своим солипсизмом оказался адекватен восприятию другого человека».

* * *

Искусство, а поэзия, может быть, особенно – сфера интимного. То есть не нуждающаяся ни в подтверждении, ни в доказательствах. Между тем и к ней мы по привычке обращаемся со спортивным азартом. Кто больше? Кто лучше? Кто первый? А в чем достижение?
Достижения, разумеется, есть у каждого поэта. Только надо понимать, что дело не в сугубо технических новациях. Вот, например, я скажу, что Блок фактически узаконил в русской поэзии дольник. Дольник, поясню, размер переходный от силлаботонического к тоническому стихосложению. То есть в строке количество безударных слогов меняется в отличие, скажем, от строгого ямба или хорея.
В том, что я сказал, все правда и все неправда. Во-первых, никакого перехода от одного стихосложения к другому у Блока не было. Традиционный тонический стих благополучно существовал в русской поэзии уже целый век. Стало быть, это было сознательное разрушение традиционного стиха. В какой-то мере переходным дольник был у Державина.
А вот и вторая неправда. Этот размер мы можем найти не только у Державина, но и у Лермонтова, у Тютчева. Стало быть, Блок не первый. И недаром я вставил слово «фактически». И все же, повторяю, дольником русская поэзия обязана Блоку. Потому что дело не в техническом достижении. Блок впервые свободно заговорил этим стихом. Не теряя мелодизма, он раскрепостил человеческую речь, предоставил ей свободу дыхания. И создал шедевры, которые в искусстве и являются высшей нормой, то есть воплощением естественности:

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

В поэте нам близка тайна его и наших предпочтений. Блок узнаваем в каждой строке, но при этом фантастически разнообразен. При общем приятии его поэзии каждый может найти в ней свой угол, свое зеркало. Недаром три тома своей лирики он назвал «романом в стихах». Об этом его особом складе я расскажу в другой раз. А сейчас – о предпочтениях.
Как вы помните, Пушкин подробно описывал свое отношение к разным временам года. У Блока такой автохарактеристики нет. Обращение к биографии может только спутать карты. Известно, что лицо его начинало покрываться загаром еще в январе, при увеличении светового дня. Лето любил проводить в подмосковном Шахматове. Написал гимн весне («О, весна без конца и без краю»). Но весна в нем скорее символическая, чем реальная. Недаром и написаны они в октябре. Любимыми временами года для Блока были поздняя осень (день его рождения) и зима. В стихах пейзажи этого времени года теснят все остальные. Метели и вьюги были откликом и выражением его тревоги, преображенный пейзаж обещал перемены, сулил нечаянную радость встречи:

Там, в ночной завывающей стуже,
В поле звезд отыскал я кольцо.
Вот лицо возникает из кружев,
Возникает из кружев лицо.

Замечу, что и время суток здесь у него любимое – ночь. Свобода мысли, простор для фантазии, тайна и предчувствие. Блок – поэт предчувствия. Так, в ноябре он пишет стихи о Новом годе. Но о каком?

Часовая стрелка близится к полночи.
Светлою волною всколыхнулись свечи.
Темною волною всколыхнулись думы.
С Новым годом, сердце! Я люблю вас тайно,
Вечера глухие, улицы немые…

Немного отдает сентиментальным романсом. Но, с другой стороны, ничего подобного в поэзии ни до, ни после Блока сказано не было. Новый год как событие души, а не одного только календаря. Собственно, поэзия и повествует только о событиях души. В этом смысле она вечна, да.
Кто-то сказал, что для правильного самочувствия человек должен читать хотя бы одно стихотворение в день. Не будем относиться к этому как к рецепту, но похоже на правду.

(Окончание в следующем номере)