Взгляд с подножки трамвая
Фрагменты из книги «Детство 45-53. А завтра будет счастье»
«Мемуары детства» – одна из любимых рубрик газеты. Среди авторов
опубликованных воспоминаний немало наших читателей, хотя это не такой
уж простой жанр – снова ощутить себя ребенком и претворить пережитое в
письме. Но мы на верном пути. В этом году на всех книжных
ярмарках бестселлером объявляется книга «Детство 45–53. А завтра будет
счастье», составленная Людмилой Улицкой из сотен воспоминаний пожилых
людей о своем детстве*. Сегодня мы знакомим читателя с несколькими
историями из этой книги. Все они – о воспитании детей 50 лет назад…
Светлана Крапивина
Эскимо на палочке
В начальных классах я училась в той школе, где работала мама,
и нам приходилось ходить пешком от Александро-Невской лавры до 6-й
Советской улицы. Наш класс учился во вторую смену, а потому в школу я
добиралась самостоятельно. Однажды я шагала со своим тяжелым ранцем,
сделанным из фанеры и обшитым серой парусиной, мимо госпиталя.
Некоторые выздоравливающие раненые вышли на улицу, курили, беседовали,
и тут появилась я.
Мне строго-настрого было запрещено вступать в беседу с посторонними
людьми – в городе было не очень спокойно. Но они не просто подошли ко
мне, а протянули эскимо на палочке.
Какая подстава – меня хотят не просто похитить, а отравить!
Я шла по улице, не решаясь есть мороженое, а оно начало таять и течь по
руке. Я лизнула один раз, второй и почувствовала: как же это вкусно!
Больше я не могла терпеть эту муку и съела мороженое. Со мной ничего
страшного не произошло, но маме я на всякий случай ничего не
рассказала.
Прошло несколько дней, и я в чем-то провинилась. Мама, в свойственной
ей манере, стала читать мне нотацию, я же горько заплакала и сказала
ей: «Мама, не ругай меня, все равно я скоро умру. На днях дяденьки дали
мне мороженое, и я его съела».
Мама рассмеялась, обняла меня и объяснила, что ничего от этого
мороженого мне уже не грозит, а брать еду от посторонних все же нельзя…
Владимир Розанцев
История с поркой
Прошло уже очень много лет, но я до сих пор вспоминаю историю,
которая случилась со мной, восьмилетним мальчиком.
Я жил в комнате с отцом и матерью Верой Петровной, или тетей Верой, как
все ее звали в нашем дворе. А в соседней квартире жила подруга матери,
тоже Вера, с дочкой Верочкой. Мы с Верочкой родились с разницей в
четыре часа, ее мама дружила с моей, и нас во дворе дразнили
«тили-тили-тесто, жених и невеста». Меня эта насмешка очень смущала и
тревожила. И когда я учился во втором классе, меня эта шутка стала
изводить.
А Верочке той весной мама сшила новое пальто, голубенькое, с маленьким
беличьим воротником, оно очень шло девочке. Где ее мама смогла достать
материал в тяжелое послевоенное время, было удивительным, но она всегда
старалась свою дочку одеть получше. И вот тогда, заслышав снова
«тили-тили-тесто», я решил обидеть Верочку. Придя домой, я взял
безопасную бритву отца, вышел во двор и распорол это голубенькое
пальтишко со спины. И тут же закричал: «Верочка, у тебя пальто сзади
разрезано!» Дети, которые всё это видели, тут же сказали, что я сам ей
пальто разрезал.
Вечером мама пришла в ужас: как она будет теперь глядеть в глаза
подруге? И хотя она всегда сдерживалась, когда я что-нибудь вытворял,
тут замочила ремень, сдернула с меня штаны и отстегала, повторяя:
«Чтобы было неповадно!» Никакие мольбы и рыдания не остановили
экзекуцию. Это я запомнил на всю жизнь. До этого меня никогда не
пороли. Мне кажется, именно с этого момента я начал что-то понимать в
жизни.
Владимир Смирнов
На подножке трамвая
Это было в 1947 году. Мы жили тогда в Ленинграде, в
коммунальной квартире, в тринадцатиметровой комнате на пятом этаже. В
квартире было шесть комнат, каждую занимала одна семья. В доме не было
ни горячей воды, ни ванной, ни парового отопления. Зимой мы топили
печку дровами, которые получали по ордеру.
Мама работала на Кировском заводе, а отец – на заводе имени Сталина.
Мы, дети послевоенных лет, были предоставлены сами себе. Днем, после
школы, играли в футбол на не приспособленных для этого площадках,
катались на подножках трамваев, поскольку вагоны были открыты, а двери
не закрывались, а зимой было очень модно примотать коньки к валенкам,
зацепиться крюком за задний борт грузовика и с ветерком за ним мчаться.
Однажды летом, когда я со своими сверстниками играл в фантики за домом,
ко мне подбежала мама и стала меня крепко целовать и обнимать, плача и
приговаривая: «Дорогой мой сынок, ты жив!» Оказалось, что на площади
Труда под колеса трамвая попал мальчик. На нем была рубашка с моим
домашним адресом, именем и фамилией. Этот мальчик был из многодетной
семьи, отец погиб на фронте, и моя мама отдавала им вещи, из которых я
вырос. Видимо, как многие из нас, он решил прокатиться на подножке и
сорвался.
К сожалению, эта история меня ничему не научила, и лет до шестнадцати я
вскакивал в трамвай на ходу. А особенным шиком было соскакивать с
трамвая, когда он набирал скорость. Однажды я возвращался домой и
увидел трамвай, идущий в сторону нашего дома. Я, как всегда, решил
заскочить в последний вагон, побежал, успел ухватиться за поручень, но
водитель трамвая увидел меня и захотел проучить. Он прибавил скорость,
и меня потащило по мостовой. Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы
какой-то взрослый пассажир не схватил меня за воротник пальто и, крепко
выругавшись, не втащил на площадку.
Сейчас, вспоминая такие ситуации, я думаю: какие же мы были
бесшабашные, глупые, чего только не происходило по недосмотру старших!
Лилия Мельникова
Собака по имени Свобода
Осень на Дальнем Востоке – самое приятное время года. Нас было
пятеро: четыре девочки и мальчик Толик. Мы взяли с собой корзинки для
грибов и бутерброды, решили идти на целый день. Собаки с нами не было:
она куда-то убежала накануне вечером и еще не вернулась.
Весело болтая, мы углублялись в лес: нам так хотелось вернуться домой с
полными корзинками!
Я бегала от одного куста к другому, собирала ярко-красные ягоды
боярышника, следила взглядом за бурундуками, так похожими на белочек.
Про грибы я совсем забыла.
Наконец все устали, проголодались и решили сделать привал. Перекусив
бутербродами, начали перебирать добычу. Оказалось, что у сестры в
корзине несколько больших белых грибов, у подружек тоже хорошие грибы:
опята и грузди, а у Толика вообще полная корзина. Только моя корзинка
была пуста.
Тут начались насмешки и издевательства. Толик катался по траве от смеха
и приговаривал:
– Эх, Лилька, тебе бы не грибы собирать, а ворон считать!
Мне стало очень обидно, ведь я считала Толика своим лучшим другом.
Вообще больше не буду с ним разговаривать.
Я надулась, но никто не обратил внимания, компания продолжила сбор
грибов. Все разбрелись в разные стороны, договорившись время от времени
перекликаться. Я же решила, что откликаться не стану и постараюсь
набрать полную корзину, всем назло.
Я углублялась в лес. Голоса моих товарищей уже едва доносились до меня,
но я упорно не отзывалась. «Пусть поволнуются немного, а когда наберу
полную корзину, то сама их найду, ведь я прекрасно помню дорогу назад».
Вскоре набрела на полянку белых грибов. Руки мои тряслись от жадности,
так хотелось собрать их все. Корзина наполнилась доверху, вдруг я
заметила, что начало смеркаться. Испугалась и скорее побежала к месту,
где мы расстались с ребятами. Неслась что есть сил, постоянно окликая
их по имени, но никто не ответил. Стало очень страшно, я уже не знала,
правильно ли иду. Начала кричать во весь голос, призывая на помощь:
шутка ли – надвигалась ночь, а я осталась в лесу одна. Замирая от
страха, я все-таки продвигалась вперед, чтобы не стоять на месте,
ожидая нападения дикого зверя. Прошло еще какое-то время, стало совсем
темно. Поняв, что двигаться в ночном лесу невозможно, я начала
устраиваться на ночлег. Нужно было сгрести сухие листья в кучу и
закопаться в них. Так я и сделала. «Может быть, листья спрячут меня от
диких зверей», – думала я, закрывая голову вязаной
кофточкой, – стало очень холодно. Ни листья, ни кофточка не
помогли согреться. Я закрыла глаза и приготовилась умирать, и тут я
вздрогнула от прикосновения чего-то горячего и влажного к моему лицу.
«Волк!!!» – с ужасом подумала я и зажмурилась, но, услышав радостное
нежное повизгивание, поняла – это Свобода! Моя дорогая, любимая собака!
Она нашла меня! Она пришла, чтобы спасти меня!
Зарыдав от счастья, я обняла ее теплую мохнатую шею. Собака легла
рядом, согревая меня своим телом и продолжая тихонько повизгивать. Я
уже ничего не боялась и крепко уснула, сжимая Свободу в своих объятиях.
А наутро, чуть только забрезжил рассвет, я подобрала корзинку с
грибами, и мы побежали домой. Собака уверенно вела меня коротким путем,
мы спускались вниз по другому склону сопки. Дома никого не оказалось, я
поняла, что все ушли меня искать…
Иосиф Рабинович
Девять – это много
1 сентября бабушка повела меня в школу. Ни я, ни бабушка еще
не знали, что замечательная учительница, к которой меня записали,
скончалась в эту ночь. Ее заменили другой. Первый урок – знакомство,
рассказ, как надо сидеть да о том, что все и так знают, а второй урок
был арифметика. Учительница нарисовала мелом на доске кружочек и
спросила: «Ребята (а учились мы без девочек), сколько здесь кружочков?»
Мой шустрый одноклассник протянул руку и сказал «один». Для меня это
было ясней ясного, но учительница сказала ему: «Молодец, Чекрыжов!»
Вот, люди уже пятерки получают, а дело-то вроде простое. И когда
учительница нарисовала девять кружочков и снова спросила: «Сколько?» –
я тут же поднял руку и бодро заявил: «Девять!» Учительница взглянула на
меня как-то странно. И, о ужас, сказала: «Не девять, а много».
Свет для меня померк: неправильно сказал, значит, двойка. Что было на
уроке после – не помню, я все время пересчитывал чертовы кружочки на
доске, и все выходило – девять. Уроки кончились, я вышел к бабушке и не
решился признаться в позоре. Дома уже ждали нас родители, отпросившиеся
с работы, чтобы отпраздновать событие. Они так гордились мной, ведь я
уже читал и умел считать. Я глядел на улыбающихся маму с папой, и тут
бабушкины уроки нравственности возымели действие – не мог я обманывать
этих счастливых и любимых мною людей. Поэтому я просто разревелся и
повинился, что схватил двойку. Без всякого волнения папа попросил
рассказать, как все было. Я изложил как на духу и закончил словами:
«Папа, там, честное слово, было девять кружочков!»
И тут, к моему изумлению, родители и бабушка расхохотались. Потом отец
внятно объяснил мне, что не все дети умеют считать и им сначала надо
рассказать, что такое один и что такое много. Объяснял папа всегда
доходчиво, поэтому я охотно поверил ему, что двойки у меня, наверное,
никакой нет и не надо лезть вперед. С той поры я, конечно, запомнил,
что девять, в отличие от одного, – это много.
* «Детство 45-53. А завтра будет счастье».
Составитель Л.Улицкая. Издательство АСТ, 2013 г.