ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Актер без актерства

Сергей Дрейден шел к своей нынешней славе тихой походкой петербургского интеллигента, обходя места скопления людей, где было слишком много патетики, агрессии и выспренности. То есть, превыше всего ценя достоинство и автономность, с усмешкой шел мимо именно тех людей и обстоятельств, которые и сотворяют алкогольный настой славы. Сегодня его можно увидеть на сценах многих столичных театров, ведущие кинорежиссеры вдруг почувствовали острую потребность в этом персонаже уходящей эпохи. Удивительная, вообще говоря, история. Я счастлив, что некогда судьба свела нас с Сергеем на радио. Теперь спектакли с его участием идут в эфир под рубрикой «Из золотого фонда “Радио России”». И вот спустя много лет мы встретились.

Николай Крыщук. Сергей, твой отец, театровед и знаток театра, был в свое время известным человеком, хотя от тебя я об этом ни разу не слышал. Знаю о Симоне Дрейдене по дневникам Чуковского и Шварца.
Сергей Дрейден. Шварц в 22-м году был литературным секретарем Чуковского. А в 23–24-м секретарем Чуковского стал Симон. Вот откуда началась их дружба. Симон учился в Тенишевском училище вместе с Колей Чуковским. Может, не будь этой встречи, он не познакомился бы с Корнеем Ивановичем и не пошел бы по пути писания. То есть, многое в жизни образуется из случайных встреч.
Не могу не привести цитату из дневника Евгения Шварца. О своих друзьях и знакомых он писал, листая телефонную книгу: «Следующая фамилия – Сима Дрейден. Вот уж кто в фокусе. Помню я его с первых дней приезда в Петроград. …Он был самый длинный, патлатый и хохочущий из всех. Тощий. В очках. Необыкновенно и энергичный, и рассеянный в одно и то же время. Вот рецензии его стали печататься, и скоро мы все привыкли к тому, что Сима Дрейден – журналист, рецензент, театровед. Так и пошли годы за годами. ...От обычных критиков отличала его именно правдивость всего существа. Он и в самом деле во многих случаях, в большинстве – писал искренно».
Н.К. Мои предки из крестьян, поэтому одним уже своим рождением в Ленинграде я от родственного круга оказался оторван. А ты – потомственный интеллигент, да еще и отец писал о театре. На тебя как-то влияло такое происхождение и соседство?
С.Д. Конечно – родительский круг. Отец был свободным журналистом, но очень тесно связанным с Пушкинским театром, делал литературные записи воспоминаний Черкасова, Корчагиной-Александровской, Юрьева. В начале войны семья уехала с Пушкинским театром в Новосибирск, где в сентябре 41-го я родился. А в 43-м отца пригласили в Камерный театр Таирова в Москву. Мы жили за кулисами Камерного театра до тех пор, пока не разгромили Таирова. Потом вернулись в Ленинград в 48-м. А через год отец – космополит и пособник сионистов – попал в лагерь на 10 лет. Через пять лет его реабилитировали, и он вернулся к нам. А года через три они с мамой разошлись, и отец уехал в Москву. 
Так вот, друзья отца во время его лагерной отсидки не оставляли нас. А друзья были неслабые: Сергей Владимирович Образцов, Леонид Антонович Малюгин, драматург, автор пьесы и сценария фильма Юткевича «Сюжет для небольшого рассказа» и не только: Александра Яковлевна Бруштейн, автор многих пьес для детей и чудных воспоминаний о своем детстве. Каждые каникулы я ездил в Москву и жил в домах у друзей родителей: два дня у одних, два у других.
Н.К. Если судить по дневнику Шварца, вы с отцом похожи. То же стремление к подлинности и нежелание отступаться от своего, сочетание энергии и внешней рассеянности – тихая эксцентричность. Ты чувствуешь эту связь с отцом?
С.Д. После возвращения отец принялся за мое направленное воспитание. До его ареста я его плохо помнил. То есть помнил внутренним зрением, благодаря рассказам других. Когда я его увидел в 1954 году, он вызвал у меня напряжение с первого момента. Я приехал из пионерского лагеря на Финляндский вокзал, меня встречала мама, а рядом с ней стоял дядька, которого я испугался. Мне было тринадцать лет. И когда вечером мама отмывала меня от пионерского лагеря, я сказал ей: «Мама, я не хочу с ним жить». Я почувствовал угрозу себе. Моя мама – Зинаида Ивановна Донцова – была строга, у нее был крепкий характер. Она всегда могла найти со мной общий язык, но на любой проступок переставала со мной разговаривать. Для меня это было страшное наказание. Ее воспитал отец – старший дворник Казанского собора, из крестьян Ярославской губернии, из деревни Ременицы. В 20-е годы она окончила Институт Слова, который готовил чтецов-декламаторов, один на один выходила перед самой разной публикой. И, как я сегодня себя понимаю, именно это сыграло в моей жизни решающую роль – иметь смелость быть один на один с неизвестными людьми. Маму я очень любил.
Н.К. В первых фильмах ты снимался под ее фамилией. Чтобы отделить актера кино от актера театра?
С.Д. В общем, да. Но я еще хотел свою мать «выпустить вперед». Я в большей мере интуитивно культивировал в себе мамин характер. Не умаляю значения отца. Круг чтения – это все от отца. Он мне такие самиздатовские штуки давал. Совместные походы в театр, в Дом кино. Но последние три-четыре года его жизни мы не виделись. Он и кина мои не видел, потому что к тому времени ослеп.
Н.К. Расскажи, пожалуйста, как начиналась твоя актерская карьера.
С.Д. Получив диплом на Моховой, я спохватился, что четыре года валял дурака и ничему не научился. Попросился в театр Райкина, посмотреть, как он работает, поучиться у него. Для меня это было очень полезно. Проработал я там четыре месяца и ушел сам.
А дальше – поехал в Приозерск, где руководитель Народного театра, чудный дядька по фамилии Краснопевцев, доверил мне молодежную студию. И вот тут я запоем стал учиться. С ребятами прошел первый курс. Главное, почувствовал вкус к самообразованию. Я и так читал много, но тут стал догонять свое актерство. Чуть позже появится Михаил Чехов – «Техника актера», Михоэлс и много еще чего. Фактически всю свою библиотеку отец оставил мне. Дома я устраивал театральные представления, сочинять что-то начал. Увлекся Достоевским, даже начал репетировать «Записки из подполья», открыл для себя западную драматургию – пьесы Сарояна, Ионеско, Осборна...
Потом много чего было. Театр на Литейном, Театр комедии с Акимовым, «Современник». Я был сильно увлечен «Современником», но, пробыв там четыре месяца, понял, что это увлечение зрительское. Извинился перед Ефремовым и уехал.
Н.К. Ты такой резкий, неуживчивый, больной справедливостью, отстаивающий собственное призвание и достоинство, перфекционист? Ведь у Райкина ты определенно не захотел исполнять роль фона для великого актера. Мне вспоминается эпизод из твоей биографии, когда после домашнего обучения тебя отдали в школу № 203, бывшую «Анненшуле», в которой учился, в частности, Иосиф Бродский, а ты через 10 минут после начала первого урока встал, взял портфель, собрал туда тетради и объявил: «Мне пора домой». А может быть, просто так жизнь складывалась? Ведь тебя в свое время, как сына врага народа, исключили из пионеров.
С.Д. Обстоятельства всегда были разные. А в Театр комедии я вернулся на десять лет. Но и оттуда, когда началась всякая фигня – пошли интриги за одного режиссера против другого, – ушел.
Потом было опять же много чего. Потом был «Мрамор» Иосифа Бродского. Мы играли его с Колей Лавровым, а ставил Гриша Дитятковский.
Н.К. Помню. Галерея «Борей». Народ ломился. Едва ли не вы первые и вывели на театральную сцену Бродского. Это был 96-й год.
С.Д. И пошло, и пошло. Со мной заключали договоры на отдельные спектакли БДТ, Театр на Литейном, «Приют комедианта». На сцене МХАТ в «Вишневом саде» я играю Гаева десять лет. Почти столько же играю в театре Et Сetera «451о по Фаренгейту». Обе постановки – Адольфа Шапиро. Такая контрактная система похожа на отношения в кино, и меня это устраивает.
Н.К. Интересная картина получается. Четверть века ты бежал от театров и погони за собой не ощущал. Теперь театры бегают за тобой. Снимался в кино, в основном в небольших ролях. Замечательно работал на радио. Но слава, видимо, требует визуальности. Больше всего ты, похоже, хотел свободы. Вот жить с Аллой Соколовой, у которой за спиной были уже «Фантазии Фарятьева», семейно-театральной жизнью: сочинять спектакли, а летом уезжать в геологические партии – это да, это радость, это свобода.
С.Д. Именно, именно!
Н.К. И вдруг с началом перестройки началась востребованность. «Фонтан» Юрия Мамина, 1988 год. Успех ошеломительный. Говорят, что американские сенаторы даже специально заказали этот фильм для просмотра, чтобы понять, что такое современная Россия. 1992-й – «Окно в Париж». Тут, правда, чуть не сорвалось. По инерции того времени искали актера поглянцевитее. И снова успех. Тебя не только стал узнавать в лицо массовый зритель, но и режиссеры: Борис Фрумин, Сергей Снежкин, Дмитрий Астрахан, Григорий Никулин (мл.), Владимир Бортко, Андрей Хржановский. В «Русском ковчеге» Александра Сокурова ты исполняешь главную роль – маркиза де Кюстина. Молодой режиссер Борис Хлебников дает тебе главную роль в картине «Сумасшедшая помощь». И удача за удачей, премия за премией. «Ника», «Золотой софит» (трижды), «Золотая маска», Царскосельская художественная премия. Перечислил далеко не все. Только за прошлый год ты получил три премии, в том числе «За легендарный творческий путь и уникальную самостоятельность в актерской профессии». Названием этой премии, собственно, можно было бы и закончить – оно многое, если не все объясняет. Но хочу все же спросить: как ты сам считаешь, почему именно те годы, которые для многих, в том числе замечательных, актеров оказались временем простоя, тебе принесли известность и счастье творчества? Ты нашел своих режиссеров, свои театры, своих авторов. И не глянцевитая внешность перестала мешать и тихий голос. Тебе хорошо в этом времени, с молодыми?
С.Д. Голос мне мешал, когда меня заставляли заниматься сценической речью. Тогда были сплошные недостатки. На самом деле достаточно было одобрить мой голос, и все оказывалось в порядке. Мне говорили: «Не слышно!» А я сознательно говорил тихо. Мне всегда казалось, что голосовые надбавки убивают огромное количество нюансов. Эти надбавки – для публики, которая кричит: корми меня! А я не хочу ее кормить. Давай по-честному.
А с «этим временем» очень просто: я не берусь за сценарии и пьесы, которые ничего не говорят моему уму и сердцу. Если же времени пригодились Стриндберг, Шекспир, Гоголь, Чехов, Хармс, Бродский – то и слава богу. Мне-то они и прежде были интересны. Только теперь я еще могу их тексты исполнять. О чем еще? Да, о молодых. Те, с кем я имею дело, не такие уж молодые. Им всем за сорок. Они умны, талантливы, остроумны, и я дорожу этими отношениями.

...Сергей Дрейден и актер, и человек подлинный, искренний, внутренне свободный. Его нынешний успех говорит не только о редкостно справедливом вознаграждении таланта, но и о том, что наше время не так уж безнадежно. Хотя и сегодня лицо его не из тех, что мелькают на ТВ, и слава – среди немногих, кто продолжает любить театр. Закончу словами Алисы Фрейндлих, которые она сказала, вручая ему премию Владислава Стржельчика: «Недавно я посмотрела спектакль «Мой уникальный путь» в «Приюте комедианта» и была ошеломлена. Я сразу вспомнила и спектакль «Потерянные в звездах», и «Мрамор», и «Отец»… Этот артист не потерял и не предал того самого театра, который мы, «старички», исповедуем и которым мы клянемся».