ТУПИКИ УПРАВЛЕНИЯ

Теневая школа

 Международное движение по противодействию коррупции Transparency International ежегодно проводит исследование о ней в одной из областей жизни. Последнее исследование, доклад о котором появился 1 октября 2013 года, посвящено различным аспектам коррупции в системе образования от дошкольного до высшего. Cогласно опубликованным данным, почти каждый пятый житель планеты в прошлом году давал взятки в системе образования; в беднейших странах мира их дает каждый третий. О том, почему в российской системе образования коррупция может развиваться почти беспрепятственно, рассуждает директор центра ТИ-Россия Елена ПАНФИЛОВА.

Ольга Леонтьева. Я предлагаю говорить сегодня только о системе общего образования, потому что в дискуссиях о коррупции с нее обычно начинают, но… тут же и забывают, переходя на волнующую всех россиян тему поступления в высшие учебные заведения и обсуждение различных незаконных механизмов этого этапа.
Елена Панфилова. С удовольствием, тем более что эта часть всей системы – общая головная боль. Мы много лет старались понять, как, каким образом живет коррупция именно в системе нашего среднего образования просто потому, что очень многие проблемы высшего образования с этим напрямую связаны. Мы проводили опросы и исследования, и самый печальный вывод из результатов наших исследований заключается в том, что, несмотря на постоянно идущие реформы и антикоррупционные кампании, более 70 процентов граждан считают сферу образования коррумпированной (72%, по данным Барометра коррупции в России-2013).
О.Л. Прежде всего дайте, пожалуйста, определение коррупции, которым пользуетесь именно вы, профессионалы.
Е.П. Мы отталкиваемся от расширенного определения, рассматриваем коррупцию как любые злоупотребления служебным положением и должностными полномочиями в личных целях. Коррупция существует и на государств енном уровне, и в частном секторе, где ведется так называемый бизнес ту бизнес, когда менеджеры одной компании подкупают менеджеров другой в своих целях, и на уровне исполнителей – директоров учебных учреждений и педагогов. Но последняя часть коррупционной составляющей такая мелочь в сложившейся системе, что о ней и говорить не стоит.
О.Л. В чем, с вашей точки зрения, основная проблема российской системы образования?
Е.П. В начале 90-х годов у нас появилось огромное количество новых методик, делавших школу более свободной, открытой. Да, не все они были жизнеспособными, но они создавали конкуренцию, а конкуренция – лучшее средство от стагнации и институциональной коррупции. Теперь тенденция прямо противоположная: разнообразие не приветствуется, обучение сводится к единым программам, в головы подрастающему поколению пытаются вложить «правильно упакованные» знания, забывая о том, что именно в школе молодые люди должны научиться понимать и принимать этические нормы человеческих отношений и самое главное – научиться делать выбор.
То, как выглядит наша система образования, – совершенно неудивительно. Как наше государство завертикализировалось, так и образование параллельно и с естественным временным зазором вдогонку за государством приобрело четкие административно выверенные черты. Я преподаю в системе высшего образования и с каждым годом сама замечаю эти изменения. Если в 2007 году я просто представила учебному совету свой авторский курс и начала его читать, то теперь под него надо написать тонны бумаг: коды умений, приобретаемых слушателями, навыки и компетенции… Доходит до смешного: вот надо мне в курсе написать, что я учу студентов понимать различия алчности и институциональной алчности, но не могу – нет таких кодов в спускаемых системой преподавателям кодификаторах. Учителя в средней школе, по моим наблюдениям, все больше и больше занимаются тем же самым: кодируют, записывают, переписывают и отчитываются.
О.Л. Может быть, такое количество бумаг – следствие российских попыток борьбы с коррупцией?
Е.П. Это связано скорее с попытками государства все взять под свой контроль и в антикоррупционном, и в содержательном смыслах. Государство хочет знать и оценивать в понятных ему измеряемых категориях типа человекочасов эффективность труда учителей и преподавателей. Но в эти индексы не впихнуть разговоры с ребятами о жизненно важных для них вопросах, о любви и ненависти, об этике и порядочности, а вот заранее откодированный и описанный в логике каких-то «компетентностей» унылый урок – запросто. Для выполнения программ и приказов коды есть, а для того, что действительно необходимо и учителю, и ученику – нет.
О.Л. Известно, чтобы минимизировать коррупцию, нужно сделать систему распределения средств более открытой. Вот и заполняют школы огромное количество бумаг, чтобы видно было, на что потрачена каждая копейка. Государство же считает, что тем самым повышает «степень открытости».
Е.П. В нашем обществе неправильно понимается смысл открытости, под которой следует понимать подотчетность служащих – обществу. Почему-то, если в России заговаривают о коррупции в системе образования, сразу представляют либо директрису, которая за взятку взяла ребенка в первый класс, либо учителя, который за деньги повысил отметку. Но это такая малость по сравнению с действительно страшной административно-хозяйственной коррупционной составляющей. Несколько лет назад мы проводили исследовательский проект, который назывался «Прозрачность. Подотчетность. Порядочность», спрашивали, что люди подразумевают под этими словами. Когда мы с вами – простые граждане, налогоплательщики – говорим о подотчетности, то подразумеваем подотчетность органов власти перед обществом: мы избиратели, избираем наших представителей, платим им заработную плату из своих налогов, чтобы они выполняли некоторые важные для всех нас функции. Но… как только я задавала эти же вопросы в государственных органах, выяснялось, что чиновники понимают подотчетность с точностью до наоборот. Они соглашались, что необходимо ее расширять, однако видели этот процесс как увеличение количества отчетов граждан перед государственными структурами. Парадокс?
О.Л. Парадокс в том, что чиновники вообще отвечали на вопросы о прозрачности, подотчетности и порядочности.
Е.П. Мы скопировали базовые инструменты борьбы с коррупцией из международных норм, но они, увы, легли на совершенно не подготовленную почву. Во всех международных антикоррупционных конвенциях, к которым присоединилась Россия, фигурируют Public officials – «публичные должностные лица». Из определения следует, что они служат обществу, людям, публике. А у нас же люди на аналогичных должностях называются… государственными служащими, то есть служат государству, перед ним отчитываются. Все требования в их должностных контрактах сформулированы так, что они отчитываются только перед вышестоящими в этой структуре. Когда мы приходим к ним с предложением организации под­отчетности, они, естественно, стремятся организовать ее для нижестоящего звена в этой вертикали власти. За двадцать лет после распада Советского Союза многое изменилось, но так и не состоялась содержательная административная реформа, которая бы создала новую идеологию общественного служения: люди приходят на государственную службу не для того, чтобы выслуживаться перед начальством и построить свою карьеру, а чтобы служить (подотчетно и понятно!) людям, обществу.
О.Л. Тем не менее, как выяснилось, коррупция в системе образования есть во всех странах.
Е.П. Да, но не в тех масштабах, которые наблюдаются у нас. Вернее, есть страны, в которых и так, как у нас, и даже хуже – но мы же не собираемся с них брать пример. Поэтому мы более внимательно смотрим на тот опыт, который дал результат. Например, я внимательно изучала проблему издания школьных учебников. Еще недавно для многих это было одним из самых проблемных полей: создание честной конкуренции за право издавать учебники. Ведь школьный учебник – это возобновляемый продукт, производить который очень выгодно. И есть методы того, как действенным образом снизить здесь коррупцию, выстроить эффективную и прозрачную систему конкурсов и тендеров, добиться того, чтобы в них участвовали те, для кого учебники печатаются: школьники, родители, педагоги.
О.Л. У нас тоже проводятся аналогичные конкурсы, однако они все чаще оказываются лишь новыми звеньями коррупционной цепочки. Существуют ли сегодня в России эффективно действующие механизмы борьбы с коррупцией именно в системе образования?
Е.П. Их трудно создать и еще труднее заставить работать. Мы выросли в культуре жестко заадминистрированного образования и понимаем, что все блоки в нем взаимосвязаны. Если нужно вывести кого-то на чистую воду, взрослые боятся, что после этого их ребенку будет хуже. Вступает в силу родительский инстинкт, и родители отказываются от решительных действий. Они боятся, и небезосновательно! Если мама попытается разоблачить начальника управления образования, который все деньги потратил на ремонт в своей квартире, ее ребенка могут затравить плохими отметками, и никто его не защитит. Потому что у людей нет ощущения значимости каждого отдельного человека, нет понимания того, что защищать можно и нужно каждого. Все все видят, все все знают, но живут в коридоре ужаса, и поэтому никто ничего не делает.
О.Л. Является ли ЕГЭ эффективным способом борьбы с коррупцией? Ведь именно эта цель озвучивалась как главная при введении этого экзамена.
Е.П. Мне нравится ЕГЭ как концепция, но не нравится, как он проводится. Единый, независимый экзамен нужно вводить, чтобы никакие личные отношения не могли повлиять на итоговую оценку выпускников. Единый экзамен позволяет объективно оценить знания, ведь в конце работы необходимо проверить, насколько эффективной она была. Но у нас вертикальность системы превратила его в истину в последней инстанции. Родители и выпускники в последние годы учебы в школе больше думают не о том, чему они учатся и как они учатся, а о том, как половчее составить перечень сдаваемых ЕГЭ. И старшеклассник, который еще толком не решил, кем он хочет стать, уже должен точно знать, какие экзамены он будет сдавать, чтобы этим неизвестно кем стать. На самом деле я вообще не понимаю, почему система решила, что в свои 16–17 лет молодой человек должен раз и навсегда решить, кем он хочет быть? Почему он обязан забивать себе голову узкими знаниями в одном направлении? Молодой человек должен получать разнообразные знания, искать, общаться, жить полной, активной, насыщенной жизнью, пробовать, ошибаться. А система ЕГЭ практически не дает права на столь естественную в этом возрасте ошибку.
ЕГЭ из простого инструмента унифицированной оценки знаний превратился в идола и священную корову – ведь теперь от него и только от него зависит будущее вступающего во взрослую жизнь человека. Одиннадцатый класс, который для меня, как и для многих других, был самый любимый в школе (интересные предметы, с тобой говорят как со взрослым, много друзей, еще больше планов и стремлений), превратился в каторгу. Да еще и с возможностями манипулирования результатами. Вводить ЕГЭ имело бы смысл только после того, как была бы создана и принята всем обществом человекоцентричность всей системы образования, а отчетность в ней является лишь инструментом измерения эффективности и качества. ЕГЭ – это лишь инструмент, который отражает все пороки даже не самой системы образования, а всего уклада общественных отношений.