КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ
Экзаменационные билеты в один конец, или Сколько литературы должно быть в курсе литературы
Мне вспомнился эпизод, рассказанный однажды Симоном Львовичем
Соловейчиком. Попал он как-то на заседание то ли педагогической
кафедры, то ли самой АПН. Минут через двадцать поймал себя на том, что
не понимает ровным счетом ничего из речей выступающих. Открытие было
ошеломляющим: как-никак педагогика – его профессия. А через месяц ему
пришлось присутствовать на конференции физиков в Новосибирске. В физике
он разбирался слабо и заранее смирился с тем, что придется поскучать
час-другой. Но через некоторое время, к собственному удивлению,
обнаружил, что ему не только понятен предмет разговора, но что он
способен оценить даже разные точки зрения.
Что-то случилось в нашем королевстве – мы разучились просто
иясно
излагать мысли и факты. Это свидетельствует либо о том, что
происходящее потаенно и ужасно и четкой артикуляции не поддается, либо
о том, что наши мысли кривые и робкие. Так или иначе с реальностью мы
находимся в чрезвычайно сложных отношениях, а потому стараемся ее и
вовсе избегать.
Одна из форм этого отчуждения – формализованная речь
профессионалов. Включите «ящик» (впрочем, большинство его практически
не отключает). Что мы услышим о бедах, болезнях и преступлениях? В
тюрьмах у нас не люди, а «тюремный контингент», преступник не череп
проломил жертве, а «избил с особой жестокостью» или «причинил средней
тяжести вред здоровью». Руководители затопленного края, палец о палец
не ударившие ради спасения жителей, виновны в халатности, повлекшей
«смерть двух и более человек». Проворовавшийся чиновник обличен в
«злоупотреблении служебным положением» или же он «нанес ущерб в особо
крупном размере». Бедный больной пребывает «в состоянии средней
тяжести». И так далее. Ох уж эта «средняя тяжесть» и «особо крупный
размер»!
Понимаю, что есть медицинские и юридические формулы. Последние
четко соотносятся к тому же с той или иной статьей Уголовного кодекса.
То есть для судебного разбирательства они необходимы. Так же и
«состояние средней тяжести» для врача является, возможно, вполне
конкретным определением. Но мы не специалисты, существа, представьте,
эмоциональные. Объясните нам по-человечески. Не могут. Отвыкли. Кроме
того, так легче. Нет опасности сказать лишнее, показаться чересчур
субъективными. Да никто и не просит их делиться собственными
переживаниями. Они – лица при должности, только и всего.
* * *
Теперь о сленге научном. Здесь, вообще говоря, все довольно
просто. Еще в университете я заметил, что чем выше научная квалификация
профессора, тем увлекательнее его лекции. Выдающиеся литературоведы
Эйхенбаум и Берковский писали о литературе языком прозы. При этом
сквозь тома и тома изучателей другого ранга невозможно продраться.
Специалист, у которого нет своей мысли или хотя бы отваги на
собственное мнение, педантично придерживается принятых терминов и
формулировок. Он слабо владеет материалом, а потому, естественно,
становится рабом чужой концепции.
Чем беднее и неувереннее мысль, тем сложнее и запутаннее
формулы, тем ужимчатее стиль, уподобляющийся стилю упадочного рококо.
Совершенно как «московские девицы» в фамусовском монологе:
...И точно,
можно ли
воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и
дымкой:
Словечка в простоте не
скажут,
все с ужимкой…
Вероятно, это заметил не я один. Приведу забавный эпизод из
книги
Михаила Левинштейна «Дух Физтеха»: « – Обсудим бесконечномерный
континуум Ферми-частиц, волновая функция на котором определена всюду,
кроме, быть может, нескольких особых точек, – запел Б-ский.
– Минуточку, одну минуточку, – прервал его мой сосед. И,
помолчав секунд 15, спросил: – Это что – электрон в потенциальной яме?
Лицо Б-ского брезгливо перекосилось. Он тоже помолчал и с
видимым усилием выдохнул наконец: «Да!». Снова помолчал и продолжил,
быстро набирая первоначальный темп и на глазах расцветая:
– Предположим также, что волновая функция в начале координат
равна нулю...
– Одну минутку, – снова прервал его сосед. – Это что –
электрона в потенциальной яме нет?
На секунду мне показалось, что Б-ского стошнит. Он несколько
раз сглотнул. Затем с очевидным омерзением выдавил: «Да!»
Еще 2–3 обмена аналогичными репликами, и вопрос как-то сам
собой прояснился. Б-ский замолчал, встал и вышел».
* * *
Все эти цитаты и соображения пришли мне в голову при известии
о попытке создания единого учебника по литературе. К сожалению,
характер этого будущего учебника представить нетрудно. Достаточно
заглянуть в билеты по литературе для девятого класса.
Ну, например: «Слово о полку Игореве» – сюжет и проблематика
поэмы. Вообще-то бог с ним! Можно в разговоре назвать «Слово» и поэмой.
От избытка чувств, например. Но ошибка вкралась в билетную формулу. Как
дальше объясняться с жанрами, непонятно.
Надо сказать, что с «проблематикой» у авторов вопросника
полный затык. «Столкновение тьмы и света в проблематике баллады
В.А.Жуковского «Светлана». «Письмо Татьяны Онегину» и его роль в
раскрытии проблематики романа А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Умри, но на
последний вопрос я не могу ответить. Как и описать «образ возлюбленной
в лирике А.С.Пушкина». Наш «потомок негров безобразный» влюблялся
часто. На беду свою, всякой возлюбленной посвящал стихи. А они,
избранницы поэта (настоящая неприятность для экзаменаторов), были очень
разные. Я бы экзекутора спросил, боясь показаться назойливым и наглым:
вы кого имеете в виду? Ризнич, Карамзину, Волконскую, Ушакову,
Собаньскую или Гончарову? Мало мне бы не было, я думаю.
В этом случае меня бы погубила сметливость, в другом –
тупоумие и некоторое не совсем уничтоженное чувство стыда. Вот вопросы,
которые мне в лоб задают экзаменаторы: «Помещичья Русь и ее
представители в поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души». Облегчение
(существенная опечатка!) общественных и человеческих пороков в баснях
И.А.Крылова. Почему образ Ярославны из «Слова о полку Игореве» вошел в
галерею классических образов русской литературы? Каковы жизненные
принципы Митрофана и отношение к ним автора?»
Про Митрофана понятно: принципы плохие и отношение автора к
ним плохое. Но неужели для этого меня вызвали к столу? Про «галерею»… А
кто вам сказал? И уж если и так, то, правда, почему? Про Крылова,
отвечу, естественно, не читая. Но стыдно. Гоголя тоже читать не
обязательно: Собакевич, Коробочка, Плюшкин и так у всех на слуху. Нет,
конечно, если вы меня держите за дебила, то почему бы и не сыграть. Но
при чем здесь, с вашего позволения, великая русская литература?
Литература вообще при чем здесь?
Или вот еще: «Образ Татьяны как художественное отношение
автора». «Образ» как «отношение», да еще «художественное» – это выше
моего понимания. При этом задачка-то, вероятно, простая. Авторы вопроса
имеют в виду, что Татьяна у Пушкина «русская душою». Ну так бы и
спросили. Впрочем, вряд ли эта просверлившая мозг цитата стоит труда
как преподавателя, так и ученика.
И так почти все вопросы. Либо статичная дидактика, не
способная заставить работать мысль, типа «Мир природы и мир человека в
поэзии Лермонтова» или: «Идея и образы стихотворения Некрасова
”Железная дорога”». Либо псевдоинтеллектуальная загогулина:
«Философская тематика стихотворения Есенина ”Не жалею, не зову, не
плачу…”». Все вопросы, замечу, обновлены в январе 2013 года. Работают
товарищи.
* * *
Я меньше всего хочу свести статью к точечным уколам в адрес
авторов билетов и потенциальных авторов будущего учебника. Дело это
трудное, попыток было множество, в том числе и среди настоящих,
вдохновенных профессионалов. Назову по памяти учебник под редакцией
Д.К.Мотольской, под редакцией В.Г.Маранцмана, сравнительно недавно
вышедший учебник И.Н.Сухих. В них много удач, но и они, к сожалению,
небезупречны. Впроброс пересказанный малоизвестный эпизод, несколько
редких слов на странице, философский или эстетический изыск, не
рассчитанный на оптику и читательскую оснащенность школьника.
Шумно был встречен в печати двухтомник «Литературная матрица».
Что говорить, среди авторов Андрей Битов и Людмила Петрушевская, Сергей
Гандлевский и Владимир Шаров. Учебник хвалили многие, в том числе сами
авторы.
Задача перед авторами и редакторами стояла, безусловно,
благородная. Вот лишь некоторые отзывы: «Задача была в том, чтобы
показать русскую классику с нетрадиционной и нетривиальной стороны.
Писатели хотели не делать анализ произведений, а как более
пристрастные, глубокие и необычные читатели открыть их для нас». «А мы
предложили воспринимать классическую литературу не как музей из пыли и
бронзы, а как некий живой процесс». «Литературоведы пишут обычно
довольно скучным языком, и школьный учебник, написанный
специалистами, получается слишком строгим для подростков. Нам же
хотелось сделать книжку, которая будет пристрастная, яркая
и по языку, и по оценкам, чтобы школьники поняли, что
русская литература – это не музей, а что-то живое
и кровавое».
Многие статьи я читал с интересом, но, боюсь, и в этот раз не
вышло учебника для школьника. Каждый из авторов вправе написать эссе
под условной рубрикой «Я и Пушкин (Гоголь, Толстой, Некрасов)». Разве
не любопытно как минимум прочитать эссе Петрушевской о Пушкине? Однако
для этого необходимы два условия: у читателя должно быть свое
представление о Пушкине и свое представление о Петрушевской. Ученик
этим условиям, очевидно, не отвечает. Также нет у него досуга
разбираться в двух статьях о Некрасове с диаметрально противоположными
оценками, которые редакция полемически поставила рядом. Азарт
литераторов понятен, но предназначен он не для этих страниц.
Я нашел только один отзыв о двухтомнике, в котором он
оценивается реально, без излишних упреков и восторга: «Книгу нельзя,
конечно же, назвать учебником. Это скорее сборник оригинальных статей,
причем не для детей, а для тех взрослых, кто, несмотря на все усилия
школьной программы, не потерял интерес к русской классике».
* * *
Предвижу упреки: люди талантливые, любящие литературу и
знающие в ней толк – чего же вам еще? Расскажу. Разговаривать с
12–14-летним подростком – особый труд. Не дискредитировать предмет, но
и не вещать с кафедры. Поднять ученика до текста, опираясь на его
житейский и психологический опыт. И на его словарный запас. И на его
предпочтения и представления о хорошем и плохом. Это входит в профессию
учителя, но это входит и в профессию автора учебника.
Надежды на то, что завтра появится идеальный учебник, прямо
сказать, немного. Да и может ли вообще учебник быть идеальным? Но это
значит только одно: учебников должно быть много. Чтобы была возможность
выбора как для учителя, так и для ученика.