МОЙ УЧИТЕЛЬ

Математика в стиле джаз

Праздник последнего звонка уже прошел в каждой школе, но искренние слова благодарности учителям не рассеялись в воздухе. Они приняты в сердце, запечатлены душой. Но и другая сторона праздничной линейки – ученики – вряд ли поставила точку в своих отношениях с учителями в этот день. Ведь порой трудно предугадать, где, когда нахлынет на тебя воспоминание о любимом учителе, и через это ты опять начинаешь что-то важное понимать. 

На днях я вспомнила своего учителя математики, услышав в парке звуки живого джаза. Необъяснимо и внезапно.
…1977 год, я учусь в школе. Каждый учебный день начинается с плановой проверки: звеньевая с блокнотиком проверяет у девочек чистоту воротничков, в это время медсестра в коридоре выстраивает мальчишек в ряд и пытается захватить двумя пальцами волосы у них на затылке – если длиннее дозволенного, может и постричь в срочном порядке, случаи были.
Потом уроки. Маленькая опрятная женщина с пучком на голове и очень тихим голосом – у нее всегда все в порядке: мел, доска, отметки, отношения, шкафы, которыми она заведовала. В глухой тишине она ровным голосом что-то диктует, раз в десять минут останавливаясь: вам понятно? Если вдруг сквозь эту пелену проскальзывало что-то живое, она вполголоса нараспев называла фамилию – Бара-анов… Смирно-ова – и снова ты в стеклянном стакане, завернутом в вату.
И вот однажды в срочном порядке в класс вошел Другой. Только падение метеорита в раскрытое окно класса могло бы произвести потрясение, подобное появлению Александра Ивановича Кармишина. Стремительно влетает – высокий, молодой, в огромных очках, как у итальянских эстрадных певцов. И волосы до плеч, и стиляжный батник в синий цветочек, и чернильного цвета джинсы, какие мы тогда видели только на картинках…
Александр Иванович не дал нам возможности собой полюбоваться и сразу начал:
– Те, кто хочет получить тройку, могут садиться за последние парты, я дам вам задания. Те, кто понимает математику, пусть сядут за первые парты, с вами я буду работать.
– А мне по зрению положено, – пискнул кто-то.
– Захотите – поднапряжетесь, переберетесь вперед, а пока – карточка, – парировал учитель.
И у нас началась совсем другая жизнь. На урок стало невозможно опоздать: упустишь первые три слова – потеряешься. Левая половина доски исписана примерами для общего развития, вокруг правой летают Александр Иванович и несколько учеников, они спорят, стучат друг другу мелом по доске, мел оседает у Кармишина на очках, на волосах, но ему не до того, он рад, что «вроде бы разобрались» и уже стирают с доски , как вдруг он кричит:
– Стойте! Я понял! Есть еще способ!
И снова все сбегаются к доске, начинают следить за движением белого комочка в его руках. Чистый свинг, чистая живая импровизация, только в роли нот у нас числовые выражения.
В общем, если ты пропустил урок, восстановить его уже невозможно, как и повторить. Списать ход урока из чужой тетради – гиблый номер, в этой тарабарщине, которая на уроке была музыкой, ничего не поймешь. Не припомню, озвучивал ли Кармишин тему урока, объяснял ли новый материал. Осталось ощущение, что он был выше любых формальностей. И все же, несмотря на возраст и модный стиль одежды, он ни одной минуты не казался нам своим и близким. Наоборот, вокруг него все время сиял какой-то загадочный нимб, и была какая-то надменность в том, что кроме математики его ничто не волновало, не заботило. Он ею упивался, купался в ней и тащил нас туда же. Три часа в неделю – праздник.
Скажу прямо, у нашего Кармишина был скверный характер – никакого послабления, скидок на непонимание, отсутствие на предыдущем уроке и прочее. Он несся вперед, и наша задача была – любыми силами устремляться вослед и запрыгивать в этот поезд, а уж если получалось – стараться не вывалиться из движения. О похвалах и пятерках никто не думал.
Естественно, при такой скорости мы быстро въехали на вершину математики средней школы и перешли к заданиям физтеха. Все было на вдохновении – мы решали, и казалось, что достижимо все. Но и такое бывало: три урока подряд все, что писал на доске Кармишин, казалось мне китайской грамотой, я не могла вставить ни слова в его текст, и мне хотелось плакать от бессилия. Но вдруг на четвертом по счету занятии что-то щелкнуло, знаки сложились в логичный математический текст, я поняла, что учитель будет говорить и писать дальше… и это было огромное, невероятное счастье.
Не буду скрывать – мои чувства разделяли не все. Были недовольные, раздраженные, кого-то мучила зависть к его вызывающей искренности. В кабинет директора протоптали тропинку жалобщики: плохо объясняет, непонятно. Ему это передавали, и он распинался перед нами:
– Я объясняю, как могу, жаль, что у вас в голове это не стучит, не отзывается.
Да, было: двойки в четверти у одних и блестящие победы у других. К слову, половина из нашего класса поступили без подготовительных курсов в МИФИ и на физтех. Однако вот – двойки же ставит, как можно. Надо подходить индивидуально, работать со слабыми. Но Кармишин не мог изменить свой внутренний ритм. Такого переучивать – только портить. Такого либо принять целиком, либо никак.
Александр Иванович ушел из школы после двух лет работы. И хотя сама я жизнь с математикой не связала, считаю, мне крупно повезло!
…Он, конечно, был человеком джаза. За сто шагов мы узнаем таких людей, непредсказуемых, спонтанных, излучающих почти осязаемое удовольствие от процесса импровизации. Манифест джаза – примат процесса над результатом. Любование самим ходом мысли без желания непременно куда-то прийти. Незаученность, готовность увестись, последовать за случаем.
Александр Иванович, кстати, всегда храбро велся за подсказками учеников, ловил все возможности складывающейся ситуации, обращал внимание на то, что кажется не важным. Но лад держал. Еще любил синкопировать, расставлять неочевидные акценты, допускать хлопок между двумя другими хлопками.
Но, как и джазмен, Большой учитель не способен утратить индивидуальность, стать «как все», подчиниться внешнему диктату. Нет, он всюду находит люфт, чтобы хлопнуть в ладоши тогда, когда все остальные только готовятся к хлопку. Разумеется, мирные отличницы, хранители традиций к таким непримиримы.
Учителю-джазмену всегда мало четырех тактов, он уводит все дальше, срывает с места, заставляет танцевать в этом немыслимом ритме. «В чем нет свинга, в том нет смысла» – так звучит на русском языке текст песенки Дюка Эллингтона.
В Америке и сегодня о джазе говорят, что он отбрасывает общество к примитивности тамтамов, дескать, это нравится только дикарям и детям. Но проверено на себе – стать мало-мальски культурными людьми нашему классу помогла счастливая встреча с Александром Ивановичем Кармишиным, учителем-джазменом, настоящим математиком.