ДРУГОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Ни один вопрос не считается глупым. Ни одна тема – запретной

В 9 классе я веду то, что можно было бы назвать дискуссионным клубом со свободным выбором тем: сами ученики говорят, что им интересно. Ограничения понятны – гуманитарные науки. Мы не говорим о физике или химии. Психология, политика, общественные вопросы, музыка.

Моя жизнь

Что же действительно волнует пятнадцатилетних детей? Тот список тем, который девятиклассники мне сформировали на четверть, достоин быть предметом социологического исследования:
Молодежная музыка. Эмигранты.
Почему мы видим сны? Надо ли ехать учиться за границу?
Компьютер: добро или вред? Что такое компьютерная зависимость?
Наркотики.
Вот о чем нужно было бы говорить на уроках обществоведения, а не анализировать структуру и целеполагание деятельности. Но о том, что действительно важно для подростков, в школе не говорят.
Примечательно, что на Западе этот курс существует. Он красиво называется философией, но дети не читают на нем никаких философских текстов. У них просто есть возможность высказаться на различные общественные, значимые для них темы.
Итак, говорим о том, что интересно детям.

Моя музыка

Первой темой была молодежная музыка. Домашнее задание: принести образцы той музыки, которую слушаете. Я послушал тяжелый металл, хип-хоп и еще что-то корейское с труднопроизносимым названием, когда поют сразу то ли восемь, то ли десять девушек, стриженных под горшок. Оказалось не так страшно. В ответ дал послушать арию Дона Базилио из «Женитьбы Фигаро» Моцарта. «Производит впечатление», – ответили они.
Думаю, правильно, чтобы подростки в школе давали на уроках послушать учителю ту музыку, которую слушают, чтобы они могли объяснить, почему эта музыка им нравится, что они испытывают, слушая ее.
Музыка – это больше, чем сознание, это глубокое подсознание. И в подобных разговорах есть и терапевтическое значение. Не будучи музыковедом, о самой музыке я говорить не пытался. Предмет нашего обсуждения – сами дети.
Первое.
Можете ли вы объяснить, какие чувства испытываете, слушая эту музыку? Успокаивает она вас, бодрит? В какое состояние приводит? Что такое «нравится» по отношению к музыке? Задача больше чем искусствоведческая – попытаться объяснить, что такое «нравится» и «почему мне это нравится».
Второе.
Как вы думаете, музыкальные пристрастия человека с возрастом меняются или остаются неизменными? Какую музыку вы слушали пять лет назад? Что слушают ваши родители? И как думаете, вы через 10–15 лет будете слушать то же самое или что-то другое?
Маленькая, неуверенная попытка выйти за пределы. Отнестись к собственному опыту не как к единственно возможному абсолюту. Даже не критически, просто посмотреть на себя со стороны. А ведь раньше я слушал другое. Попсу. И родители слушают другое. Может быть, та музыка, которая для меня сейчас кажется абсолютной, – пристрастие, очень ограниченное по времени?
Третье. Я слушаю музыку, потому что она нравится мне или моему окружению? Или просто я принадлежу к молодежной группе, которая слушает эту музыку? Почему некоторые слушают металл, а некоторые – хип-хоп? Действительно ли человеку она нравится? Действительно ли это мои собственные чувства, а не чувства, навязанные мне окружением?

Мое тело

Неделю назад, когда я опять спросил у своих девятиклассников, о чем мы будем говорить на этот раз, они сформулировали две темы: «Однополые браки» или «Суицид». «На ваше усмотрение, Рустам Иванович». Звонок с урока спас меня от этой неприятной ситуации. На перемене, выпив чашечку кофе, собрался с духом. «Что ж, согласен, – сказал я им в начале урока, – пусть – однополые браки». (А что ж мне еще оставалось выбирать, «Суицид»?)
Дети, которые спокойно и несколько сонно говорили о музыке и иностранных рабочих, встрепенулись. Может быть, даже слишком. Не готов я был с моим гуманитарным образованием говорить на эту тему. Какой может быть об этом разговор? Не проводить же, в конце концов, голосование: «Поднимите руки, кто считает, что это физиологическая проблема, отклонение, а кто считает, что это следствие дурного воспитания?» Глупо. Но что ж? Видя такое оживление, уже не мог свернуть в сторону.
Понятно, что когда вся Европа обсуждает вопросы легализации однополых браков, как будто там поговорить больше не о чем, нет ни экономического кризиса, ни потока эмигрантов, ни голодающего «третьего мира», что ж удивляться тому, что наши пятнадцатилетние поставили передо мной этот вопрос. Но, как мне кажется, я сумел их переиграть. Приняв, думаю, к некоторому удивлению девятиклас­сников, эту тему, я развернул поток этого специфического интереса в свое русло.
– А почему, собственно говоря, эта тема вам интересна? Почему вам неинтересны проблемы голодающей Африки или коррупции в России? Почему вам не интересна тема – что там Африка – нищеты в России? Или образования и отношений с родителями? Почему вас волнует именно это?
Инициатива перешла на мою сторону. Пауза была длинной, на этот вопрос ничего ответить они не могли. Это не просто был трюк и перевод стрелок. Именно – попытка подумать. Потому что думать о самом гомосексуализме нет смысла. Разговор исключительно о самом себе, и вопрос стоит так: почему я так думаю и почему я так чувствую?
Они ничего не смогли ответить. Пришлось отвечать мне. Говорить о том, что в пятнадцатилетнем возрасте в организме происходят серьезные изменения и они чувствуют себя уже не так, как два года назад, ощущают это новое состояние, не могут его понять, не понимают, что происходит с его природой, и вопрос сексуальности, очевидно, волнует их больше, чем какие-либо другие вопросы. И в связи с этим вопрос: какой я? такой, как и все? или чем-то отличаюсь? И страх чем-то отличиться, быть не таким, как другие. Слушали внимательно. Наверное, соглашались. Ясное дело, слушали молча. Не могли же они сами говорить об этом.
И вторая грань проблемы: откуда вы это узнаете? Из книг? От родителей? В своей среде? Из средств массовой информации? Вот тема для разговора, вполне философского: как средства массовой информации создают проблему, даже когда ее нет?
Вот так мне удалось отойти от физиологического разговора на эту тему. И даже не потому, что я боялся, язык не поворачивался, а потому, что мне кажется, сам вопрос однополых браков и гомосексуализма не значит ничего. Вопрос даже не в том, что я думаю об этом, а почему я так думаю.

Моя жизнь

Про однополые браки я уже рассказал, следующая тема у меня – суицид. Выбора нет. Конечно, немного страшно. Но с другой стороны, мы же понимаем, что этот вопрос постоянно вертится в голове старшеклассника. Если они готовы про это говорить, если готовы прилюдно задавать вопросы друг другу: «А ты сам не думал о самоубийстве?» Наверное, нет ни одного философа, который не говорил бы об этом. Вот, начинаю готовить фрагменты из Монтеня. Из главы «Философствовать – значит учиться умирать».
Психоаналитики бы сказали, что эти разговоры – перевод из подсознания в сознание. И что это хорошо для психического здоровья: вывести из подвалов подсознания то, о чем обычно не говоришь, о чем боишься думать, что тебя беспокоит и мучает и что, в конце концов, видишь в поведении. И единственный путь освободиться от этих страхов – говорить об этом.

Ничего не записывать и ничего не запоминать

Я не философ. И немножко робею от слова «философия». Ничего не знал, да и не знаю сейчас о молодежной музыке и с трудом отличаю один стиль от другого. И уж точно ничего не знаю о гомосексуалистах.
Обычно в школе задают вопросы: «Что ты знаешь об этом, что помнишь?» Это ведь обычные школьные вопросы. Я таких вопросов не задаю. Вопросы скорее другие: что ты думаешь об этом? Раньше говорили: «Если мы не будем в школе обсуждать с детьми волнующие их вопросы – мы вытесним ребят в дворовую компанию, в подворотню». Теперь и подворотни нет. Только виртуальное пространство. А оттуда трудно выбраться. Возможность вот так посидеть за «круглым столом» и поговорить о молодежной музыке, отношениях со взрослыми и той же однополой любви, наверное, чего-то стоит.
«Что ты думаешь об этом?» Вопрос нужный и полезный. Но есть одно «но». Произнеся вслух, что ты думаешь, трудно бывает потом отказаться от этой мысли, если даже она не очень удачна. Слова как бы затвердевают на воздухе. А в следующий раз они будут говорить: «Это же мое мнение! Вы не даете высказаться! Препятствуете, так сказать, свободе выражения!»
Главный наш вопрос не «что ты думаешь?», а «почему ты так думаешь?». Попытка сделать шаг в сторону и посмотреть на самого себя и на свою мысль со стороны – отстраниться от себя и выйти за пределы обычного здравого смысла. Думаешь ли ты, что будешь эту музыку слушать всегда, что она действительно тебе нравится или это принято слушать в определенной компании? Почему в одной и той же возрастной группе есть люди, которые терпимо относятся к проблеме однополых браков, а есть те, что агрессивно настроены?
Таким образом, мои представления оказываются на расстоянии от меня. Я смотрю на них со стороны, могу в них сомневаться, могу критически к ним относиться, я начинаю думать о своей собственной мысли.
Философ Александр Пятигорский говорил своим английским студентам: «Уберите тетради! На моих лекциях не надо ничего записывать! И не надо ничего запоминать». Я очень хотел повторить своим девятиклассникам эти слова. Действительно, на этих уроках не нужно было ни записывать, ни запоминать. Чужие слова и мысли неинтересны, не имеют никакого значения. Значение имеет лишь то, что ты думаешь сам, собственные мысли. Что же такое этот урок, если не философия?