МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Розы, срисованные с шерстяного платка

Воспоминания о детстве людей старшего поколения в нашей почте появляются не часто, оно и понятно. Но, бывает, пытливые внуки возьмутся записывать их рассказы о пережитом. И когда это происходит, становится ясно, насколько всем нам это нужно и важно. Знать, чем люди жили, за счет чего выживали, как время формировало характеры и отношения, как складывались судьбы.
Такие тексты-свидетельства очень дороги нам, и сегодня мы публикуем записи Натальи НАРЫШКИНОЙ, сделанные ею со слов бабушки. 

Дом

Родилась я в 1928 году в Рязанской области, деревня называлась Фабричный поселок. Была легенда о том, что жители этой деревни состояли из людей, проигранных барином в карты, а были эти люди с какой-то фабрики из Подмосковья, поэтому, дескать, «фабричные» сильно отличались от населения соседних деревень своим образом жизни. Это и правда было заметно в школе, где учились дети со всей округи.
Дом у нас был чистый, деревянные полы скоблили ножом по субботам, стены были оштукатурены и выбелены, висели две большие картины – три медведя Шишкина и олень, откуда-то выглядывающий. Много цветов было в комнате, а еще – большие часы с боем и гирями, которые каждый день надо было подтягивать. А у окна – стол, за которым мы делали уроки: если было надо, он раскладывался.
Грудные дети качались в люльке, она была подвешена к потолку в удобном для мамы месте. По мере того как мы подрастали, нас укладывали спать на полати. Это деревянный настил, на который можно взобраться, только влезая на печку, палати выше уровня печки приблизительно на полметра. Спали мы там все вместе. Но была одна проблема – слезть оттуда в темноте. С полатей, кроме хода на печку, был пролет прямо до пола, и вот младшие, когда им надо было спуститься по нужде, клянчили у старшего брата: покажи, где край. И он, ворча, давал нам правильное направление.
Помнится, по выходным, когда нам, детям, не надо было идти в школу, мы утром, слезая с полатей и печки, чтобы пописать, видели, что родителей уже нет в их большой кровати, которая стояла у окошка, и мы ныряли в нее, еще теплую, собирались и блаженствовали, так мы были счастливы, баловались. Потом приходили родители – время вставать к завтраку. Это осталось на всю жизнь – теплая постель родителей.

Время

Родители мои сошлись уже в возрасте во второй брак. У папы было четверо детей от первого брака: три мальчика и девочка. Первая жена умерла. У мамы был сын от первого брака, муж погиб на германской войне. Потом у них стали рождаться дети, нас было четверо, я предпоследняя. Еще до нашего рождения отец отправил своих детей из деревни подальше, потому что в деревне уже раскулачивали зажиточных, а у нас была большая семья, и отец имел 80 соток земли, в хозяйстве – лошадь, коровы, овцы, куры, гуси. И он подлежал раскулачиванию. Уже после того как у отца отняли лошадь, корову, часть овец, на колхозном собрании решили нас сослать в Сибирь.
У отца случился сердечный приступ, с тех пор он стал инвалидом-сердечником. Врачей, конечно, не было, а тяжелую деревенскую работу он делать не мог. В колхозе работала только мама. За работу ничего не платили, это было что-то вроде оброка – за 40 соток земли, которые нам оставила власть. Дохода никакого, все облагалось налогами. С коровы мы сдавали почти все молоко государству. Бесплатно. Куры тоже облагались: мы должны были сдавать яиц больше, чем они могли снести. С овец, свиней, гусей – мясо. А сама я первую в жизни мясную котлету съела в 5 лет, когда лежала в больнице, – и то меня угостили родственники, живущие в городе.
Правильно отец сделал, что отправил своих старших из деревни – дал им по три рубля на руки и отправил. Только он их больше никогда не увидел. Знаю, что один оказался в Алма-Ате, в письме просил у отца его фото, а взамен прислал ему хлопчатобумажный костюм. Потом в этом костюме, он еще новый был, мама отца и похоронила. Это было в 1935 году, в тот год я пошла в школу.
Отец был грамотный, умный, хозяйственный. За землей ухаживал с толком. Был у нас замечательный сад, яблони, вишни, сливы, смородина. А колодец – прямо за домом на огороде. Вся деревня ходила к нам за водой. Отец мог бы здорово помочь колхозу, но в председателях был человек из бедноты, он не любил зажиточных и образованных, а отец служил в царской армии и имел какой-то чин. И вот когда отец попросил у него работу в колхозе, несмотря на больное сердце, председатель предложил ему возить с фермы навоз на поля. Папа согласился, потому что не мог выдержать того, как много работает мама. Он вышел на работу и уже к обеду почувствовал себя очень плохо. Его на этой же навозной телеге и привезли домой без сознания. Пришел ветеринар, стал делать искусственное дыхание, но было поздно. После смерти папы мама нас, маленьких, взяла к себе на большую кровать. И позвала к нам жить бабушку Дарью.

Случаи

Мы, дети, росли сами. Конечно, нас кормили, но взрослые были заняты хозяйством. Малышня бегала за старшими детьми, а те норовили от них убежать.
Мне было около трех лет, соседский мальчик еще меньше меня, мы побежали к речке, а бережок был крутой для нашего возраста, и мальчик сполз с бережка прямо в воду и лежит лицом вниз, вижу – не поднимается. И я как-то догадалась о неладном, стала кричать, говорить-то не умела еще, какая-то тетя пришла, вытянула мальчика, отрясла, и он ожил. Она сказала: «Беги домой».
Настойчивость приходилось проявлять, отстаивать свое место в жизни. Старшая сестра с подругами собралась в соседнюю деревню фотографироваться, туда приехал фотограф, это была невидаль. Они пошли, а меня не берут – я за ними. Они – бежать, и я бегу, реву, и всю дорогу так. Они встали вдвоем фотографироваться, и я тут как тут, впереди, нареванная. Эту фотографию я увидела уже большой.
Как-то – тоже рассказывали – уснула прямо на дороге у дома. Дорога земляная, пыльная, для лошадей. В этой темной пыли я любила играть, ну и, уставши, уснула. А сосед ехал в телеге по этой дороге, и вдруг лошадь остановилась. Никак не хочет дальше идти, сколько он ее ни заставлял. Пришлось ему встать и посмотреть, в чем дело. И на дороге он нашел меня. Лошадь спасла мне жизнь.
Осенью мы продолжали бегать босиком, до первой болезни. Я в 5 лет заболела по-серьезному, воспаление горла, – крупозная дифтерия. Нарывы перекрывали дыхание, я умирала. Папа взял в колхозе лошадь и повез меня в районный центр, приехали ночью, разбудили хирурга, и он сказал, что нужна немедленная операция. Я плакала, но отец меня сразу оставил, потому что ему к утру надо было вернуть лошадь. В общем, в горло мне поставили трубку, я долго не могла разговаривать. Потом горлышко зашили, и все почти забылось. Но вот как-то уже в школе, на уроке пения, где мы разучивали патриотические песни хором, учительнице вздумалось проверить нас по одному, кто как поет. А петь я не умела, да и вся шея у меня в шрамах. Дошла очередь до меня, я встала и молчу. Не пою. Учительница сердится, ругается и так и сяк – молчу. Не хочу быть посмешищем для всего класса. Тогда она категорично:
– Завтра приходи в школу с родителями!
На другой день мы пошли с мамой в школу, а она так стеснялась, так она была плохо одета, было ей стыдно. Но она все объяснила, уладила, а я до сих пор не могу забыть, что поставила ее в неловкое положение, подвела.

Запасы

Мама вставала рано, на таганке разводила огонь, варила картошку, и мы ее ели с грибами, без хлеба. С собой в школу ничего не давала – нечего было. Питались только картошкой и грибами. Грибы заготавливали бочками, и все съедали. Их еще надо было набрать. По лесу ходили долго и далеко, брали только маленькие, молоденькие и возвращались только с полными лукошками. Грибы собирать было непросто, потому что вся деревня промышляла этим. На огороде помидоры не вызревали, огурцы склевывали куры, которые тоже голодали, так что летом с огорода мы съедали, что успевали, и на зиму ничего не оставалось.
Сделаем уроки и идем на каток. Коньки остались от старших папиных детей. Ну а мы, кто поменьше, катались на санках, сделанных из корзины, – сверху дно обмазывалось навозом и поливалось водой. И получались замечательные санки.
Зимой много читали. Маленькую библиотеку школьную быстро всю прочитывали, менялись книгами. У нас дома была большая книга Гоголя, «полное собрание сочинений». И я всю ее прочла еще маленькой. Вспоминаю, как любила читать из-за спины старшего брата. Он принесет от товарища какую-то интересную книгу и быстро читает, чтобы отдать. А я еще так быстро читать не умела, но стояла за спиной у него и читала, а когда он перевертывал страницу, я не дочитывала, но все равно схватывала мысль.
Было желание рисовать. Как-то с маминого шерстяного платка я срисовала цветными карандашами шикарные розы, эта картиночка долго висела у нас под часами и соседям нравилась.
Дров на зиму запасали много. На большую печку и голландку маленькую, которая зимой топилась целый день. За сухими ветками для нее мы с мамой ходили в лес, их много надо было. Я еще маленькая, мало уносила. Шла тихонько за мамой, а маму за ее большой вязанкой и не видно. Это так запомнилось. Ну, а дома – и пилить, и колоть – пришлось всему научиться, когда старшие уехали на учебу.
Учиться косить я начала лет с 9, по-моему. Косила около и вокруг дома, младшая сестра граблями собирала, потом бежала за мамой, и она таскала эту траву к дому, где ее и сушили. Много надо было сена корове, на всю-то зиму!
Весной при таянии снегов вдоль нашей деревни образовывался бурный поток, идущий с полей и из леса, и нам, детям, в это время давали весенние каникулы в школе, дороги становились непроходимыми. Ну, а женщины деревни пользовались случаем: начиналась большая стирка всего, что накопилось за зиму. Стиралось и тонкое белье, льняное, и дерюги, у кого какое было. У моей мамы были дерюги. Это когда старая ткань рвется на ровные полоски, а потом ее надо на станке соткать. Дерюга служила вместо простыни. И вот женщины полоскали свое белье в студеной талой воде, тут же, на снегу, били его ребристой колотушкой, и так несколько раз. Потом укладывали на мокрый снег и давали стечь воде. И так вдоль ручья раскладывали каждый свое белье: днем солнышком сушат, а ночью морозом…
…Вот каково было наше детство. Не помню, чтобы нас били. Мы и так хорошо слушались. И выросли все работящие, честные.