ВРЕМЯ НА ВЕСАХ НАШИХ РАЗМЫШЛЕНИЙ

Дети темных аллей

Пусть мир во зле лежит, пусть
тьма царит кругом –
Я верю, высшему внушению
послушен,
Что храм красы стоит и цел,
и неразрушен,
Что светлый Бог Добра живет
во храме том…

Арсений Голенищев-Кутузов

Два года назад я написал о русском поэте Серебряного века Арсении Голенищеве-Кутузове. С тех пор мне хотелось взглянуть на те места, на те темные аллеи, откуда явился в русскую поэзию этот грузный и нежный человек, отторгнутый современниками и забытый потомками. Аллеи эти мне хорошо почему-то представлялись – липовые, полные застенчивого сумрака и уютной древности.

Звонок по мобильному:

– Помните, вы писали про нашего графа?

– Какого графа? – не понял я.

– Арсения Аркадьевича.

– Голенищева-Кутузова? Помню, конечно.

– Тогда приезжайте! Встречаемся в Кимрах, у библиотеки, в полдесятого утра, и едем в Печетово.

– А что случилось?

– Война двенадцатого года!.. Печетово… памятная доска… дедушка…

Связь пропала, и я остался в недоумении: а дедушка-то при чем тут?

* * *

Я приехал в Кимры рано утром. Город лежал как неживой. Сумеречно, глухо. На память пришли строки:

Светает. Я один. Все тихо. Ночь уходит

И тени за собой последние уводит…

Впрочем, Арсений Аркадьевич в этих местах не только мечтательно бродил по аллеям, но и был предводителем дворянства. О газовых фонарях, дорогах и земской больнице, наверное, хлопотал.

Но оказалось, что памятную доску в Печетове открывают не поэту Голенищеву-Кутузову, а его деду, участнику войны 1812 года. Я с трудом скрыл свое удивление: в истории фигура  Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, деда поэта, выглядит несколько мрачновато. В 1825 году он стал генерал-губернатором Петербурга, сменив на этом посту убитого на Сенатской площади генерала Милорадовича. Николай I назначил Голенищева-Кутузова руководить казнью декабристов, и тот не отказался.

Вот и мне отказываться было поздно. Пусть, утешал я себя, и не тот Голенищев-Кутузов, пусть дедушка, но – аллеи! имение! графские развалины! – вот куда я влекусь мечтою давней…

В «газели» кимрской администрации меня, как московского гостя, усадили впереди, рядом с водителем и заведующей отделом культуры Маргаритой Аркадьевной Пучковой.

Асфальт быстро закончился, пошла разбитая грунтовка, подобная стиральной доске. Солнце бежало над лесом, и наконец-то позади осталась чудовищная свалка вдоль Ильинского шоссе и сами несчастные Кимры скрылись из виду…

Можно было вздохнуть и вспоминать любимые стихи, и любоваться на осень, проезжая сквозь девичий строй берез, посаженных здесь после войны школьниками и фронтовиками.

Но почему-то всё стояли перед глазами кимрские темные улочки с редкими вставками ярко освещенных магазинов и коммерческих ларьков. Право же, несчастнее Кимр трудно что-то найти в 130 километрах от Москвы. Бываю здесь на протяжении двадцати лет и каждый раз уезжаю с перевернутой душой.

Славный городок на берегу Волги, застроенный в конце XIX – начале XX века красивейшими особнячками в стиле модерн, в 1990-е годы оказался фактически захвачен наркодельцами и криминалом. И сегодня он лежит в руинах. Повсюду полусгоревшие или полуразрушенные здания. На центральной площади в витрине бывшего магазина среди битого стекла, окурков и бутылок сидит котенок и неотрывно смотрит на прохожих, будто спрашивая: вы люди или уже нет?

Психологи, а вслед за ними и наша газета, не раз напоминали: «В классе не должно быть ничего поломанного. Поломанная вещь вызывает у детей безотчетную агрессию». Но как быть учителю там, где не одна вещь поломана, а вся окружающая среда превращена в пепелище? Там, где нормой стал пьяный хаос, а чистый и аккуратный школьный класс воспринимается детьми как диковинка?

Почти двадцать лет молодежь здесь сидела на игле. Целое поколение ребят проводили на кладбище. И теперь кажется, что на кимрских улицах почти нет ребятишек. Маргарита Аркадьевна не соглашается со мной: «Детей стало больше».

Спрашиваю о судьбе Центральной районной библиотеки имени А.Фадеева – как раз у ее дверей мы встречались ранним утром. Красивое старинное здание в самом центре города пришло в страшный упадок. Невольно вспоминается название первого фадеевского романа: «Разгром». Ремонта в библиотеке не было с 1985 года. На первом этаже, где размещается детская библиотека, ребятишек уже стараются не заводить в читальный зал – со стен валится штукатурка, на потолке протечки от дождей, повсюду трещины. Библиотекари пытаются прикрыть всю эту нищету и позор картонными стендами да старенькими портретами классиков, но от такой стыдливости становится на сердце еще страшнее и горше.

Маргарита Аркадьевна соглашается и рассказывает, как пытается достучаться до своего начальства, но бюджет района хронически пуст. Вслед за фабриками и заводами умерло льноводство, птицеводство, животноводство... И правда: по пути в Печетово, за полтора часа дороги, я видел лишь двух коров и небольшую отару овец. Немногих здешних фермеров доконала африканская чума свиней – преду­преждающие о ней плакаты стоят здесь вдоль дорог, довершая бедственную картину.

В самих Кимрах бюджет худо-бедно пополняется, но городская и районная администрации, мягко говоря, не дружат, поэтому городу нет дела до районных библиотек.

Одна из последних обсуждаемых тем на кимрских интернетфорумах: в здании, где еще недавно была детская музыкальная студия, расположилось… похоронное бюро.

* * *

Первое, что мы увидели, добравшись до Печетова, – величественный храм Святого великомученика Димитрия Солунского с двумя колокольнями. Специалисты говорят, что он был построен по образцу Преображенского всей гвардии собора в Санкт-Петербурге. Храм возвели в 1830-е годы на средства Павла Васильевича и окрестных помещиков в память о павших в Отечественной войне 1812 года.

Очевидно, что эта война была для графа главным событием в жизни. Он прошел ее с первых дней и до самого конца. Именно Павел Голенищев-Кутузов был послан Александром I в Петербург с вестью о взятии Парижа и завершении войны.

Семейный склеп Голенищевых-Кутузовых в Димитриевском храме был разрыт и разграблен в 1960-е годы. Очевидно, целью мародеров была наградная сабля Павла Васильевича. Она пропала бесследно.

Кстати, в имении Голенищевых-Кутузовых не только храм напоминал о войне 1812 года, но и две наполеоновские пушки, которые Павел Васильевич привез с войны в качестве трофея. Два раза в год – на Пасху и на престольный праздник – по приказу барина пушки производили салют.

Традиция эта, говорят, соблюдалась и при Арсении Александровиче. Вообще-то по наследству усадьба перешла поначалу не к нему, а к его старшему брату. В 1876 году брат оказался в долгах, имение Шубино было назначено к продаже за долги. 28-летний Голенищев-Кутузов в эту пору был в свадебном путешествии за границей. Узнав о том, что грозит родовому гнезду, молодые срочно вернулись в Россию и выкупили его.

Храм в Печетове закрыли в 1930-е. Там сначала хранили зерно, потом солили кожи. Сейчас невозможно войти в храм без слез – часть крыши сорвана, стены с фресками позеленели от плесени, фрески разрушаются, пол в алтаре частично провалился, старинный иконостас, восстановленный было нынешним настоятелем храма отцом Михаилом Бакуном, вновь разграблен и зияет пустотами. Один Тихон Задонский скорбно взирает на нас, и невозможно смотреть ему в глаза.

Помню, и в советскую пору больно ранили заброшенные провинциальные храмы, но тогда совесть как-то обманывалась новостройками: вот дом культуры или магазин – почти как в городе, а вот светлая школа, и из нее выбегают веселые дети…

Сегодня заброшено все, что досталось от предков. То, что еще недавно отрицало друг друга – «царское» и советское, – подверглось одинаково варварскому разорению. Вот и в Печетове почти впритык к гибнущему храму с покосившимся крестом стоит кирпичный двухэтажный универмаг с выбитыми окнами и дверьми. А еще чуть подальше – закрытый на замок большой клуб.

Глазу утешиться ну совершенно не на чем. Только если задрать голову и посмотреть в небо. Или на старые дубы и липы. И строки, еще недавно казавшиеся легкой музыкой юности, наливаются тяжестью пророчества: «Меняют люди адреса, // Переезжают, расстаются, // Но лишь осенние леса // На белом свете остаются…» (Геннадий Шпаликов).

* * *

Глядя на все это, начинаешь чувствовать какое-то вязкое бессилие. Тут невольно вспомнишь о барине, о Павле Васильевиче, и вообще об институте военных губернаторов, назначавшихся императором в самые беспокойные регионы. И Павел Васильевич ведь не только подавлял свободомыслие. В Петербурге он завершил возведение здания Главного штаба, отстроил и открыл Мариинскую больницу на Васильевском острове и театральное училище. При нем (а он губернаторствовал всего четыре с небольшим года) было построено пять мостов, началось строительство зданий Александринского театра, Сената и Синода, трех институтов...

Таким же крепким хозяйственником он был и на своих землях в Тверской губернии. И это очевидно даже два столетия спустя – в деревнях Сельцы и Шубино люди и сегодня (!) живут в каменных домах, построенных для своих крестьян Павлом Васильевичем. И это вовсе не вросшие в землю лачуги, а крепкие красивые дома из красного кирпича, в которых зимой тепло, а летом прохладно.

И сегодня тут нет ни одного жителя, будь то местный или дачник, кто бы не знал о Кутузове и не говорил с гордостью: «Мы – кутузовские». Когда в 1980-е годы здешние деревни были еще полны народу и молодежь ходила на гулянье в другой район, то там их, бывало, встречали кличем: «Бей кутузиков!» Но кутузики были крепкими орешками, все как один ходили служить в армию и в обиду друг друга не давали.

На открытии памятной доски Голенищеву-Кутузову вдруг кто-то вспомнил пожары 2010 года: как подошел огонь к деревне Неклюдово и как первыми бросились сражаться с огнем школьники. Благодаря им деревню отстояли.

В избе, где помещается печетовская администрация, я увидел выцветший стенд, посвященный Гене Воронову – шестикласснику Печетовской школы, который в 1973 году погиб, спасая колхозное поле от огня. Пожар начался от упавшего на поле высоковольтного провода.

Рядом со стендом – табличка на дверях: «Печетовский фельдшерско-акушерский пункт». Дверь распахнулась, вышел невысокий человек с чемоданчиком. Мы поздоровались. Я понял, что передо мной врач, и спросил, можно ли посмотреть его медицинское хозяйство. Он пригласил пройти – в двух комнатах, отведенных под медпункт, было очень чисто, очень скромно и очень холодно. Вспомнилось чеховское Мелихово – Антон Павлович в таких же комнатках принимал крестьян.

Я спросил о проблемах с оборудованием, достал блокнот, готовясь записывать.

– Проблем нет, – сказал доктор.

Я удивленно посмотрел в его строгие серо-голубые глаза.

– Совсем никаких проблем?

– Никаких.

Я растерянно затих.

Доктор добавил:

– Мне надо на вызов, извините.

Мы простились в коридоре. Доктор ушел.

 «Какой-то странный, – подумал я, – ведь голые стены, нищета, а он – “проблем нет”».

Я стал дальше читать на стенде про Гену Воронова. Библиотекарь (печетовская библиотека в этой же избе) спросила:

– А вы доктора-то нашего видели?

– Видел.

– Так это младший брат Гены.

* * *

Сейчас в Печетове школьников не осталось – школу «оптимизировали» шесть лет назад. Местных ребят перевели учиться за тридцать пять километров в Неклюдово. Уютное и аккуратное здание Печетовской школы администрация пыталась продать фермерам-пчеловодам под мини-гостиницу, но сделка не задалась. Порос бурьяном школьный двор, недавно воры сняли проводку. И только в интернете МОУ «Печетовская основная общеобразовательная школа» еще «как бы» живет. Один из образовательных порталов дает снимок Печетовской школы, сделанный из космоса, и предлагает: «На данной странице Вы можете оставить отзывы о Печетовской основной общеобразовательной школе». Есть даже телефон школы: 6-09-19. Такая же история с соседней деревней Паскино – школы лет шесть как нет, а Всемирная сеть не в курсе и сообщает, что в Паскинской школе есть историко-краеведческий музей.

После «оптимизации» школ из Печетова и Паскина уехали все семьи, где были школьники. Ведь только это и держало людей – работы в этих местах и так давно нет.

Переехал в село Малое Василево и многодетный отец Михаил, ведь у него уже и внукам сейчас нужна школа. Государство, как и в 1920–1930-е годы, стало детонатором распада и запустения на селе. Тогда закрывали храмы, сейчас – школы, а результат один – сокрушение основ русской деревни.

* * *

Читатель скажет мне: да сколько можно плакать, скажите лучше, что делать. Хорошо, попробую сказать (хотя, наверное, это будут очевидные вещи, которые приходят в голову каждому, кто ездит по нашей глубинке).

Среднерусской провинции, где нет нефти и газа, самой уже не выбраться. Поэтому с земством, о возрождении которого так горячо пекся двадцать лет назад Александр Исаевич Солженицын, мы опоздали. Время упущено. Те сильные, самодостаточные люди, на которых могло бы опереться земство, – они или уехали, или погибли.

И сейчас остается одно – вернуться к забытому явлению под названием «шефство». Казалось бы, это слово должно быть любимым у нашего гражданского общества, и странно, что его не слышно ни в СМИ, ни на митингах, нигде. Может, оттого, что оно звучит как-то по-советски? Тогда давайте назовем это «патронатным сотрудничеством» или еще каким-то привлекательным современным термином. Главное, чтобы все чувствовали суть этого доброго явления. Этого живого делания, где можно, к счастью, обойтись без власти и без чиновников.

Здесь закрутиться все может с очень простых сердечных движений. Вот столичный банк берет на буксир костромскую глубинку, создавая рабочие места и привлекая инвестиции. Вот московский храм, сияющий новенькими куполами, принимает под опеку дальний вятский приход. Вот престижная московская гимназия с воодушевлением берет патронат над сельской школой в тверских лесах…

Кто-то закричит: нельзя поощрять иждивенческие настроения! Пусть лучше меньше пьют! Сами дошли до такой жизни, пусть сами и выбираются!..

Но тогда у нас не будет одной страны для всех. Будут Рублевки и Барвихи для немногих – и нищие резервации для всех остальных. Будет беда.

* * *

Во всей бывшей кутузовской округе осталась одна воцерковленная бабушка – Антонина Александровна Базанова. Во время войны ее, девчонку-подростка, арестовали за неявку на разработку торфа и отправили на воркутинские шахты. Когда война закончилась, девушку отпустили домой. Непосильная, надсадная работа отозвалась на здоровье, детей уже быть не могло. Было от чего обидеться на Бога и на людей, но не найти сейчас в округе более радостного, отзывчивого и приветливого человека, чем баба Тоня. С весны до осени она нянчится с детьми дачников, и они обожают ее.

В Кимрском районе есть замечательный праздник, которого нет, кажется, нигде в России. Каждый год 30 сентября, в день святых Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, в Кимрах отмечают человека не за какие-то успехи и тем более не за популярность или богатство, а просто за то, что он – хороший человек. Праздник так и называется – День хорошего человека. Быть может, в этом году очередь дойдет и до тети Тони Базановой? На открытие памятной доски она пришла из своей деревни Сельцы, обнималась с печетовскими подругами, плакала и любовно глядела на ребятишек Неклюдовской школы, всю церемонию стоявших в почетном карауле у портрета генерала от кавалерии Павла Васильевича Голенищева-Кутузова.

Портрет нарисовал художник Юрий Михайлович Рылеев с литографии Джорджа Доу. У кимрского художника генерал получился как-то добрее и мягче, чем на литографии, где он уж очень воинственный. Портрет раньше висел в Печетовской школе, напоминая ребятам о том, кто они и откуда.

* * *

На днях моя знакомая, вернувшаяся из Франции, рассказала мне, что в одном небольшом прованском городке она увидела странное название улицы: «Улица Пропавших в России». Оказывается, улица названа так в память наполеоновских солдат, не вернувшихся из похода в Россию. Многие из них не погибли, а именно пропали на русских просторах – замерзли, умерли от голода, сгорели в пожарах…

Такая улица могла бы быть в каждом нашем городе и в каждой деревне – в память о русских людях, пропавших в своей же стране.

В 1917 году исчезла из своего имения вдова поэта Арсения Голенищева-Кутузова графиня Ольга Андреевна, и до сих пор никто не ведает ее судьбы. А потом пропавших с каждым годом становилось все больше и больше. Исчезали навсегда в лагерях и на войнах священнослужители, крестьяне, врачи, учителя…

Вьется под сводами печетовского храма – высоко-высоко, там, где фрески с ангелами, – какая-то белая птица. Очевидно, влетела через дыру в кровле, а обратной дороги найти не может. И не знаешь, как ей помочь…