МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Битва за Дюма, или Тайный стеллаж под церковными сводами

Начало шестидесятых, мы с другом шлепаем по грязи в резиновых сапогах с высокими голенищами. Сапоги куплены совсем недавно и почти новые, грязь редко брызгает до колен. Но у меня в сапоге дырка, проколотая гвоздем, – это на прошлой неделе мы лезли с Аликом через забор. Почему Алику всегда везет, а мне нет? Это ведь пытка, когда жидкая холодная грязь постепенно обнимает пальцы ноги. Да и Тереза опять будет ругаться за то, что от моих портянок остаются на полу мокрые грязные следы.
А идем мы с Аликом в клуб, в библиотеку. По дороге мечтаем добраться до заветного стеллажа с приключенческими книгами – Тереза никого к нему не подпускает. А мы бредим дальними странами, поисками сокровищ и опасными приключениями. Надо только добраться до моря и… нет, сначала до стеллажа.

– Да тише ты! – прерывает мои разглагольствования Алик. – Смотри, забрызгал мою книжку. Глянь: вся обложка в пятнах – теперь мне конец!

Это точно. Сейчас придем, и Тереза по ней будет его спрашивать, допытываться, читал он ее или нет. Я советую вытереть книжку о штаны, но тут вижу, что и мои книги забрызганы, и вовсе замолкаю.
Молча входим в библиотеку. Библиотека, надо сказать, помещалась в здании бывшей церкви, на втором этаже колокольни, покрытой в советское время плоской железной крышей, успевшей за минувшие десятилетия поржаветь и прохудиться. Во время сильных дождей с потолка капало, и некоторые стеллажи накрывали клеенкой.
Окно в библиотеке церковное, полукруглое, во всю комнату. Осторожно заходим, вытираем сапоги о влажную мешковину, расстеленную у порога, прикрываем за собой массивную высокую дверь, стараясь ею не хлопать – библиотекарь Тереза Михайловна не любит резких звуков. В печке уютно потрескивают дрова, в помещении плавает терпкий сизый дымок. Вдохнешь его, и… сразу ты на таинственном острове у костра!
Тереза сидит за старинным, с пузатыми ножками, столом. На нем лежат какие-то документы, газеты с постановлениями, брошюры с рекомендациями по воспитанию подрастающего поколения – то есть нас с Аликом. Все серьезно. Рядом с горкой документов блестящая фаянсовая чернильница на матерчатой салфетке, на подставке школьная ручка с пером-«звездочкой», аккуратно очищенным о самодельную перочистку. Свет настольной лампы ярким пятном отражается в седых волосах библиотекарши, играет двумя огоньками в стеклах ее очков. Редко увидишь Терезу с художественной книгой в руках – разве что когда берет ее с полки и подает читателю. По обязанности, а также из-за перестраховки она постоянно изучает постановления пленумов, конференций, рекомендации министерства и прочую важную информацию. Это она называет «не отставать от жизни».
А мы что – торопливо снимаем сапоги, ставим их на влажную тряпку, подходим к хлипкому деревянному барьеру, останавливаемся. Приподняв очки на лоб, Тереза поочередно оглядывает нас: ведь только позавчера книжки обменивали!

– И чего вам дома не сидится, грязь только разносите?

Страшная тетка. Посади такую за прилавок продавщицей, и мужики перестанут покупать в магазине водку. Алик кладет на барьер две тощие книжицы, которые он принес сдавать. Я свои все еще держу в руках, прилаживаясь положить их на барьер так, чтобы библиотекарша не заметила свежие, только что высохшие капельки грязи, которые я тщетно пытался стереть с обложек о телогрейку и штаны.
В печке сквозь щели видны веселые оранжевые огоньки – разгораются дрова, весело потрескивают. На стене портреты вождей, стенды с рассказами о достижениях партии и о скором построении коммунизма. На другой стене – портреты русских писателей. В сумерках зала, среди облачков дыма, плывущих от печки, различаются стеллажи с книгами, к которым Тереза запрещает ребятам приближаться и уж тем более копаться там, нарушая строгий порядок.
Но самым трудным испытанием для школьника, принесшего в библиотеку книги, был, конечно, пересказ их содержания. Тереза требовала рассказывать все, что ты запомнил при чтении книги, задавала вопросы. Слушала сбивчивые ответы, хмурила брови, словно строгая учительница.
Ей это было вроде развлечения, а нам нужна была подготовка. Уроки учи-учи, а тут еще какой-то пересказ. Да и книги-то она всучивала какие-то свои: тут тебе и передовой опыт пионерских организаций, и записки юных туристов, и биографии вождей, и повести о жизни детей в братских странах социализма. Что бы ты ни выбрал, она «в нагрузку» давала еще что-то по своему усмотрению, «полезное».
Пока я переминался с ноги на ногу, Алик, заикаясь, пересказывал книгу о детях Китая. Вторая Аликова книжка была гораздо интереснее – рассказы М.Зощенко о Ленине, я ее читал. Алик, видимо, читать не стал и, чтобы как-то выкрутиться, сочинял на ходу: маленький Володя «кокнул» графином вредного мальчишку по фамилии Керенский.

Тереза от таких слов в ужасе закрыла лицо ладонями:

– Замолчи сейчас же!

Так она испугалась, что запустила в Алика тонкой брошюрой.

Алик нагнулся было, чтобы ее поднять, но неожиданно передумал:

– А я вот возьму да и скажу папе, как вы тут швыряетесь политической литературой.

Тут библиотекарша уже побледнела, стала подниматься со стула, но как раз в это время запищала дверная пружина: на пороге появилась долговязая фигура с костылем, в строгой шинели и полувоенном картузе – Пал Иваныч! Пришел-таки, вреднючий старикашка!
Дело в том, что когда мы с Аликом собрались в библиотеку, Пал Иваныч увязался за нами, а с ним и мой дед засобирался, но мы с Аликом быстро пошли вперед, так что про них вовсе забыли.

– Что же вы меня не подождали? – Ветеран строго взглянул на нас с Аликом. Мой дед, видимо, с ним по дороге рассорился. Пал Иваныч без страха прошел к барьеру в грязных хромовых сапогах, сохранивших на голенищах остатки первоначального блеска.

На ходу он ткнул пальцем в стенд с портретами членов Политбюро:

– Это еще что за оппортунизм?

Тереза окаменела, лицо ее пошло пятнами. Она умоляюще взглянула на Пал Иваныча, сложила ладони на груди:

– Перестаньте, прошу вас…

Но старик не унимался, выкрикивая привычное «почему то… почему се», наконец:

– Почему не допускаете детей к книгам? Они имеют право читать всё!

И понеслось: за это он, Пал Иваныч, сражался с белогвардейцами, вынес в плену неимоверные пытки, томился двадцать лет в Чадлаге. Все молчали, замолчал и он. Потом переключился, воздев в воздух тонкий, криво сросшийся указательный палец:

– Хотя книги, товарищи, дело страшное, страшное дело, за них можно поплатиться не только здоровьем, но и жизнью!

Тут взгляд его упал на «Рассказы о Ленине» Зощенко:

– Мне было бы странно читать про Володю Ульянова, которого я лично знал. И беседовал, вот как с вами, пил чай из тонких стаканов в красивых подстаканниках. Тогда еще можно было обратиться к вождю в качестве ходока – как нарисовано вон на той картине.

Тереза оцепенела до посинения:

– Изыди, бес!.. – Она машинально перекрестилась на стенд с портретами членов Политбюро.

– Долой книжный концлагерь! – не унимался старый большевик.

При слове «концлагерь» лицо Терезы сделалось уже багровым.

– Я сейчас Полину позову, уборщицу! – выдавила она из себя странную угрозу.

И уже я, сам не зная почему, заступился за библиотекаршу:

– Да перестаньте вы, Пал Иваныч, пришли – выбирайте себе книгу, вон их сколько!

Тереза тем временем выдохнула и распахнула скрипучий барьер, отделяющий стеллажи от прихожей, взглянула на нас с Аликом и вдруг положила каждому на плечо свою пухлую горячую ладонь:

– Можете пройти… туда.

В сумерках зала последний заветный стеллаж был почти неразличим. Мрачные церковные своды сверкали каплями отпотевшей влаги. Тысячи сверкающих капель – словно звезды на круглом небосклоне. Мы с Аликом, ошалев от неожиданной удачи, никак не могли сдвинуться с места.

– Идите!.. – повторила она твердым голосом. Я почувствовал толчок в спину, Алик тоже качнулся – это Тереза настойчиво, со скрытой злобой нас подталкивала. Я обернулся: в глазах ее сверкали страх и ненависть.
Алик первым помчался по коридору между бесконечными, как нам казалось, стеллажами. По крашеным доскам пола топали маленькие ноги в носках. На полу виднелись высохшие полосы от швабры уборщицы, но ощущение было такое, что здесь не ступала нога человека.
Вот наконец стена в крупных мазках мела с проступившим рельефом старинных тонких кирпичей. Так и есть – все полки «тайного» стеллажа забиты книгами приключений! Пространство между стеллажами оказалось таким узким, что даже мы с Аликом протискивались боком, ощущая всем телом твердые корешки вожделенных книг. Желтые тома Майн Рида, красные корешки Дюма… И тут же Вальтер Скотт, Жюль Верн, Фенимор Купер! И все это нетронутое, нечитаное! У меня дыхание захватило, и стало жарко под стареньким свитером. Мы с Аликом как во сне взглянули друг на друга. На лице моего приятеля возникла и застыла какая-то кривенькая улыбочка. Примерно такое же выражение лица было, наверное, и у меня. Остановившись напротив Майн Рида, Алик плечом потихоньку оттискивал меня в сторону. Я подвинулся.
Поначалу книги не хотели вытаскиваться – так плотно они стояли на полках. Но вот с писком вытащилась одна, вторая пошла уже легче. Затем с хрустом вытащилась вся стопа. С таким же приятным треском распахивались нетронутые спрессованные обложки.

– Осторожнее там! – чуть ли не со стоном воскликнула Тереза.

Алик все настойчивее оттеснял меня от полок с Майн Ридом, отыскивая «Всадника без головы» – он давно мечтал его прочесть. Я еще отошел и вытащил книгу Дюма, взглянул на обложку: заветные «20 лет спустя»! Если растрепанных «Трех мушкетеров» нам удалось раздобыть с рук и залпом по очереди прочесть, то продолжение этой замечательной эпопеи мы нигде не могли раздобыть.

– «Двадцать лет спустя!» – торжественно воскликнул я, и бывшие церковные своды отразили мой неузнаваемый голос.

Я понюхал обложку книги – да, она точно пахла далекими странами и приключениями. Тисненные золотом буквы, скрещенные серебряные шпаги. Давно мне так не везло!
Алик рванулся ко мне. Деревянные высокие стеллажи скрипели, покачивались, книжки с верхних полок одна за другой посыпались на пол. Книги, казалось, текли водопадом, стукали по нашим стриженым затылкам и макушкам, вышибали из глаз искры. Но Алик намертво вцепился в мои «Двадцать лет спустя». Пришлось двинуть ему в скулу – его пальцы разжались, книга опять моя! Но Алик не думал сдаваться…
Мы и не заметили, что Тереза уже прибежала, гребень почему-то слетел с ее седых волос и мотался, зацепившись за три волоска, а Пал Иваныч, тюкая костылем, тоже шел сюда и кричал: «Позор юным анархистам!» Теперь и он был на стороне библиотекарши и ругал нас всем запасом своего революционного красноречия: «Ах вы, поросята оппортунистические!»
Было тесно, накренился соседний стеллаж, книги посыпались и с него, и мною вдруг овладел ужас: сейчас все книги рухнут на меня, и я задохнусь под их тяжестью. Бросив свои кровные «Двадцать лет спустя», я с воплем ринулся вперед, перелез через Алика, которому книжный водопад намертво зажал ногу, но книгу мой друг из рук все равно не выпускал.
Последнее, что я видел в библиотеке в тот день, – Пал Иваныч, уперев руки в бока, громко хохотал:

– Смотрите! Дети в книгах купаются! Век просвещения настал! Дожили!