КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Тяжесть лейки в руке

Современный человек привык числить себя прагматиком и постоянно задавать вопрос «а зачем мне это нужно?». При этом он не отдает себе отчета в том, что живет в замечательном и сложном мире, который состоит из огромного количества вещей ненужных и бесполезных. Или, точнее, таких, с которыми не согласуется привычное представление о пользе. Вот, например, выращивание цветов – в саду и дома…

Забытый японский рассказ

Название и автор читанного давным-давно рассказа забылись, а деталь, точнее, даже мгновенная фиксация ощущения, запомнилась: женщина поливает розы на закате и чувствует тяжесть лейки в руке. Что в этом такого особенного, объяснить невозможно. Помню, что рассказ был японский. И кажется, за плечами у героини была долгая и не самая радостная жизнь. Но именно тяжелая лейка почему-то примиряла и с этой не самой радостной жизнью, и с жизнью вообще, и все становилось понятно и правильно, как в те редкие минуты, когда божественное устройство мира кажется несомненным.
Наверное, в этом ощущении и состоит смысл такого древнего и, по сути, бесполезного занятия, как цветоводство. То есть с полезными растениями – съедобными, лекарственными, идущими на корм скоту – все ясно. Но всякий раз поверить в то, что красота – такая же потребность человека, как желание есть или пить, оказывается непросто. Да и потом – что значит «красота»? Кактус эхинопсис – колючий ребристый бочонок – красив? Или полусорняки наподобие душистого табака с растрепанными белыми соцветиями, те самые, которыми зарастают палисадники брошенных домов?
Речь ведь даже не об эстетике, а о каком-то обязательном симбиозе человека и бесполезного. 

Чудеса света

Разведение декоративных растений в саду и возле дома началось одновременно с историей городов. Земледельцу, живущему на природе, незачем было окружать себя лишними грядками и цветочными горшками – хватило бы сил на злаки, фрукты и овощи. А цветов, живописных деревьев и кустарников и так вокруг полно, если вдруг захочется полюбоваться. Но стоило появиться первому мегаполису древности – Вавилону, и он сразу прославился своими висячими садами. Знаменитые сады Семирамиды были созданы не для того, чтобы кормить горожан фруктами. Чудом света они стали прежде всего для самих жителей Вавилона. Весь город был сделан из кирпича и асфальта – улицы, стены, жилища. Любая сорная травинка, которую безжалостно вырывает с грядок старательный огородник, в древних асфальтовых джунглях приобретала другое значение. Археологические находки, подтверждающие то, что у вавилонян были цветочные горшки, неизвестны, но они, судя по всему, были у древних римлян, которые жили уже в других джунглях – бетонных.
Это и есть наша тема – значение сорной травинки (ну, может, листья чуть более занятного разреза или цветы чуть поярче) в истории человечества.
Самыми древними из прирученных бесполезных растений были лотос и роза. Первый – водяной сорняк, растущий на болотах, вторая – кусачий дикий куст, одно название – шиповник. Правда, из стеблей нильского лотоса египтяне вроде бы делали муку, а в плодах шиповника полно витамина С, но выведенные сорта сразу же утратили все полезные свойства. Много ли плодов собирают с декоративных роз? Зато оба цветка стали священными. Буддийский лотос и христианская роза превратились в важнейшие символы великих религий. Впрочем, и римлян с их росалиями – праздниками роз – забывать не стоит.
Вообще – здесь без каламбура не обойтись – цветоводство процветало именно в местах наименьшей практической заинтересованности. Главными цветоводами Европы, как известно, были и остаются голландцы. Стоит ли пересказывать великую историю Нидерландов, где каждая вторая пядь земли в буквальном смысле принесена на плечах, в плетеных коробах и ведрах. А другая половина той же земли – плодородная низинная почва – вообще на вес золота. И в эту драгоценную землю, куда можно было бы посадить столько пшеницы, ячменя и картошки, голландцы закапывали вывезенные из Турции луковицы тюльпанов… История тюльпанов в Голландии в принципе ставит под вопрос все прагматические экономические теории. Луковицы, которые конвертировались в золото и бриллианты, луковицы, которыми играли на бирже, как пакетами акций, луковицы, которые похищали, как бесценные реликвии… Впрочем, и сегодняшний национальный цветочный бизнес продолжает традицию, распространяя ее на весь мир: маленькая Голландия остается лидером мировых продаж эфемерности. Потому что ничего более недолговечного, чем цветок, пожалуй, и не придумать.

Сказка не про Дюймовочку

В любом добротном исследовании о тюльпанах будет обязательно приведена вот такая легенда – не нидерландская, а английская, родом из графства Девоншир. Жила-была одна добрая женщина, которая разводила тюльпаны. Однажды она заглянула в чашечку одного из цветов и увидела там крошечную девочку. Начало, конечно, напоминает сказку про Дюймовочку, и это уже вопрос филологический – знал ли Андерсен эту историю. Правда, хеппи-энда в ней, увы, нет, хотя начиналось все так чудесно: феи из местного леса облюбовали тюльпаны в качестве колыбелек для своих детей. За это они раскрашивали цветы в самые немыслимые краски и радовали женщину удивительными ароматами. Пока была жива хозяйка сада, дружба фей и человека продолжалась, но после ее смерти дом и сад унаследовал племянник, который был настоящим прагматиком: тюльпаны он вырвал вместе с луковицами и всю землю засадил овощами. Правда, вырастить ему ничего не удалось. Каждое утро он находил свою рассаду искромсанной и помятой, и вообще в его замечательном огороде все было перевернуто вверх дном. И уже наследники этого наследника продали нехороший дом вместе с землей, а заодно и пустили на дрова местный лес – пристанище фей. Но тогда на несколько миль в округе в палисадниках домов и садах перестали расти тюльпаны. На всю Англию и, конечно, на весь мир эта незадача не распространилась. Но с тех пор тюльпаны потеряли тот самый волшебный запах – подарок фей – и совершенно не пахнут…
Разумеется, тюльпаны не пахнут вообще, но сказочная история уловила тот самый сверхсмысл, который изначально присутствовал в истории цветоводства: все, что кажется пустой и бесполезной забавой, – свидетельство мировой гармонии и справедливости, а прагматизм опасен и вреден, и за него рано или поздно придется расплатиться.
Или, может быть, речь о другом – о невероятной сложности понятия пользы. Одной из самых влиятельных культурологических теорий до сих пор остается та, согласно которой все грандиозное строение человеческой цивилизации возникло как сфера обслуживания основных потребностей – в еде, питье, сне, продолжении рода, безопасном убежище. И как бы далеко мы ни находились сегодня от этих первоначальных задач, при желании их можно обнаружить в самых утонченных проявлениях цивилизованного образа жизни. Эту теорию очень любят разного рода прагматики и циники. Но, похоже, она не срабатывает даже применительно к такому невинному занятию, как разведение цветов. Или мы далеко не все знаем о тех самых основных потребностях, которых, вероятно, в десятки раз больше.
Вот ведь абсолютная банальность – человеку нужны трава, цветы, деревья. Даже если он их не ест, не укрывается ими от дождя и так далее. Они ему просто зачем-то нужны, и если их ему не хватает, он разбивает сад или насыпает землю в цветочный горшок и берет в руки лейку…

Араукария Степного Волка и фикус Оруэлла

Правда, нельзя не сказать и о том, что двадцатый век поставил под сомнение высокий смысл этих простых человеческих занятий. Цветы в палисадниках, а уж тем более домашние растения на окнах и в квартирах вдруг оказались символами мещанства, пошлости и плохого вкуса. Произошло это не просто так. В девятнадцатом столетии цветоводство стало массовым хобби и тем самым превратилось в один из видов разрешенного нонконформизма, позволительного несогласия с прозой жизни. То есть в конечном счете еще одним подтверждением того, что выше этой прозы, этой сермяжной правды жизни, все равно не прыгнешь, и все духовные потребности могут быть сведены к выращиванию цветочков в свободное от забот о хлебе насущном время.
И вот уже Гарри Галлер, знаменитый Степной Волк из романа Германа Гессе, застывает перед араукарией на лестничной площадке в оцепенении, как ему кажется, перед «тайной мещанства»: «– Видите, – продолжал Галлер, – эта площадочка с араукарией, здесь такой дивный запах, что я часто прямо-таки не в силах пройти мимо, не помешкав минутку. У вашей тетушки тоже все благоухает и царят порядок и чистота, но эта вот площадочка с араукарией – она так сверкающе чиста, так вытерта, натерта и вымыта, так неприкосновенно опрятна, что просто сияет. Мне всегда хочется здесь надышаться – чувствуете, как здесь пахнет? Как этот запах воска, которым натерт пол, и слабый привкус скипидара вместе с красным деревом, промытыми листьями растений и всем прочим создают благоухание, создают высшее выражение мещанской чистоты, тщательности и точности, исполнения долга и верности в малом. Не знаю, кто здесь живет, но за этой стеклянной дверью должен быть рай чистоты, мещанства без единой пылинки, рай порядка и боязливо-трогательной преданности маленьким привычкам и обязанностям».
И сколько бы Галлер ни убеждал своего собеседника в том, что у него и в мыслях нет иронизировать и подтрунивать над этим мещанским порядком, сам он тут же заявляет, что и дня не смог бы провести в такой квартирке с араукарией. Вообще слова «мещанство» и «мещанский» («бюргерство» и «бюргерский» на языке оригинала) он повторяет постоянно, в том числе и отстраненное: «Моя мать была мещанка».
Это сейчас бедный Степной Волк кажется уязвимым и нелепым в этих своих пафосных разглагольствованиях по поводу растения в кадке, и именно поэтому в нем обнаруживается что-то неискоренимо человеческое. Но тогда, в начале прошлого века, он был призван покорить читателя своим сверхчеловечеством.
Так же пафосно воевал с «фикусом в кадке» Маяковский, а вся молодая советская цивилизация – не только с фикусами, но и с геранями, бальзаминами и прочими свидетельствами «преданности маленьким привычкам и обязанностям». Впрочем, оборотную сторону этого пафоса сумел разглядеть молодой Оруэлл, который написал иронический роман «Да здравствует фикус!». В нем он рассказывал о таком же ненавистнике всяких разных мещанских фикусов, который решает отказаться от буржуазного образа жизни и его мелочных условностей во имя высокого творчества. Говорят, что герой во многом автобиографичен. Через несколько лет Оруэлл написал «Звероферму». Так что это такой через себя пропущенный опыт того, что царство антиутопии начинается с пафосного отказа от человеческих слабостей.
В нашем веке фикусы, бальзамины, клумбы с петуниями и тюльпаны в палисаднике вроде бы окончательно реабилитированы. Ландшафтный дизайн и фэн-шуй вошли в моду и стали очень прибыльным делом, как и индустрия садового и домашнего цветоводства, начиная с продажи семян и заканчивая светящимися цветочными горшками на солнечных батареях. Но и отрицание человеческих слабостей, и безграничное им потакание – не главное. Главное в конечном счете все та же тяжесть лейки в руке, когда поливаешь цветы на закате…