КРУГИ ИСТОРИИ

Подневольные дороги эпохи

«Живая история. Страницы жизни Капиталины Петровны Оглоблиной-Аксеновой» (Ксения Звягина, Маргарита Лаврова)

…В 1930 году по решению тройки по ликвидации кулачества при Брянском окружном комитете ВКП (б) отец Капиталины Петровны был раскулачен. Капиталине в это время было 6 лет, но она помнит, как к ним пришли мужчины, выгнали всех из дома: отца, мать, братьев. Семью повели на вокзал. Там уже было много народу, взрослых и детей.
Подъехал поезд. Всех посадили в товарные вагоны по нескольку семей в каждый, а куда повезут – никто не знал. В вагоне были нары и сено. Тут же находился «туалет»: стояло ведро. Поезд останавливался редко, в вагоне было душно, мучал запах мочи и пот. Когда поезд останавливался, мужчины выбегали за кипятком, который продавался на станциях. Кипяток был главной «едой» для сосланных. Запомнила Капиталина Петровна, что уезжали они по теплу, а приехали в Пермскую область зимой.
…В бараке, где они жили, было холодно. Многие умирали, не получая медицинской помощи и еды в достаточном количестве. «Нашу семью горе тоже не обошло стороной. Сначала сыпным тифом заболела младшая сестра Оля, потом брат Анатолий. Так они и умерли друг за другом. Тиф и «испанка» свирепствовали в этом селе. Чтобы не умереть с голоду, старшая сестра Елизавета нанялась на работу нянькой в одну местную семью, а мы с мамой собирали в лесу травы, грибы, ягоды. А еще я ходила далеко в лес на местную речку ловить рыбу. Мама давала мне вилку и мешочек. Вода в речке была чистая, прозрачная, холодная. На дне лежали камни. Я заходила в речку, переворачивала их, и там была какая-то тонкая рыбка. Прокалывала ее вилкой и складывала в сумку. Запах этой рыбы и тины остался у меня на всю жизнь. До сих пор не могу есть рыбу, наверное, переела ее тогда, в детстве».

«Солдата расстреляли, семью сослали…» (Борис Скрябин)

…Иван Пикалов был мобилизован в ряды действующей армии 18 июля 1941 года. Иван Митрофанович служил красноармейцем-кузнецом 936-й отдельной эксплуатационно-телеграфной роты.
3 января 1942 года красноармеец Иван Пикалов был арестован Особым отделом НКВД Брянского фронта и 22 января осужден военным трибуналом 121 стрелковой дивизии по статье 58-1 б УК РСФСР, приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 31 января. Об этом мы узнали из справки о реабилитации И.М.Пикалова, выданной военной прокуратурой Московского военного округа 27 июня 2001 года.
Расстреляли не враги, а свои… Но семье ничего не сообщили.
Семья была в полном неведении о том, где находится муж и отец двух детей. А поздней ночью 10 апреля 1942 года к его жене Татьяне с двумя малыми детьми (Валентину было пять лет, а младшему Лене два года) постучали в окно. Пришли двое военных и представители местной власти со страшным обвинением: «Изменник Родины твой Иван, а вас, как семью изменника, в ссылку».
Валентин Иванович вспоминает: «Потрясенная горем, мать упала на пол, кричала не своим голосом: За что? Отправляйте меня одну или тут же расстреляйте. Я мужа на войну проводила, за что же детей терзаете, какой с них спрос?»
«Нас посадили в телегу, глубокую, обшитую досками по краям, с небольшими узелками. Мы отправлялись в страшную неизвестность под конвоем солдат особого отдела. Хорошо помню, как нас увозили, но совершенно не помню, что со всеми нами происходило», – вспоминает Валентин Иванович.
…Конечная железнодорожная станция – Томск. А дальше везли на санях, приходилось менять лошадей. Мать боялась, что возница бросит их в глухой тайге, шла рядом с ним. Входить в избы обогреться, попить кипятку дозволялось только с разрешения конвоя на краткие минуты, чтобы не держать обозы.
«Поселили нас сначала в старую баню на две недели на карантин, затем жили в бараке, а потом перешли на квартиру», – вспоминает Валентин Иванович.
…На всю жизнь запомнил Валентин Иванович смерть своего родного брата Лени: «Ленька был маленьким, светящимся от истощения, я его любил и старался хоть какую-то лишнюю крошку отдать ему. Мы ходили к железнодорожной станции, где проходили товарные составы, которые в те дни провозили жмых. Мы с другими ребятами тоже побежали на станцию собирать по откосам ссыпающиеся куски жмыха, но тот день был неудачным. Стоял лютый мороз, и, по-видимому, Ленька в своей худенькой одежонке перемерз, вечером у него резко подскочила температура. Он начал бредить, а поздно вечером вернулась с работы мамка. Она была такая веселая: впервые за время нашего пребывания в ссылке она принесла с пекарни целую буханку хлеба. Она стала звать Леню: сынок, сынок, глянь, какой гостинец я принесла. Но у Лени уже начались судороги, он умер от менингита».
…Иван Митрофанович Пикалов был в 1992 году полностью реабилитирован. Как рассказывает Валентин Иванович, к справкам о реабилитации мужа, своей собственной и сына Татьяна Тихоновна отнеслась как будто бы безразлично – считала, что на государство обижаться нельзя, ведь судило нас не нынешнее правительство, а с прежнего какой спрос?

«Свои или чужие? Эвакуированные ленинградцы в Челябинске, 1941–1948» (Мария Шардакова)

…Мы стоим напротив школы № 48, где в 1941–1945 годах располагался один из эвакопунктов Челябинска. На фасаде школы открыта мемориальная доска, ее текст гласит: «Здесь в годы Великой Отечественной войны нашли приют ленинградцы, прибывшие в Челябинск на Кировский завод делать танки».
Первое время эвакопункты справлялись с прибывающими, успевали их разместить, но затем из-за нехватки жилья в Челябинске стали возникать серьезные проблемы с расселением <…> поэтому приняли решение о «разгрузке города от эвакуированного населения», по которому всех, кто не имел отношения к производству, стали размещать в сельскую местность. Большую же часть эвакуированных обеспечивали жильем за счет «уплотнения» местного населения.
«Подселение…» Это слово не вызывает приятных воспоминаний у многих людей. Конечно, челябинцы к приехавшим относились по-разному, многие с сочувствием и состраданием. Например, так об этом пишет П.П.Костин: «На другой день после прибытия меня и Фому Шелехова с человеком из домоуправления и милиционером повели на подселение, на улицу Тракторную. Можно было и без милиционера, потому что хозяева Марамзины встретили нас приветливо, когда им сказали, что мы из блокадного Ленинграда. Потом мы жили как одна семья. Они очень хорошие люди».
Но вот в архиве натыкаемся на ранее не опубликованные документы и видим, как много горя людям принесло это подселение! «При вселении в дома по уплотнению отношение некоторых из местных жителей было явно враждебное. Смотрели как на приехавших из другого государства, которые нарочно приехали – мешать жить», – отмечалось в документе.
Встречаются и такие случаи, зафиксированные в документах: «Работающий мастер, орденоносец тов. Волков был вселен на 7 участке в доме 21 кв. 31 ком. 2 к гражданке Ходовой, которая с момента въезда (с середины ноября) по настоящее время ведет травлю семьи тов. Волкова. Из-за отсутствия питания жена тов. Волкова не может кормить досыта грудного ребенка, последний плачет, происходят скандалы. Нарочно открываются форточки, раскле­ены окна. В результате ребенок находится в тяжелом болезненном состоянии».
«Кстати сказать, понятие «эвакуированные» для многих из местных было труднопроизносимым и часто в качестве «синонима» использовались слова ”жиды“, а в лучшем случае ”москвичи“», – вспоминает челябинец К.П.Беляевский.
Для нас это было очень странно, так как подавляющее большинство приезжих были ленинградцами, а не москвичами.
…Уже после разгрома немцев под Москвой среди эвакуированных началось радостное оживление – скоро домой! Однако за подписью наркома И.Тевосяна на все заводы черной металлургии 10 мая 1942 года был послан приказ: «В последнее время имеют место случаи возвращения работников на заводы, с которых они ранее были эвакуированы, по распоряжению отдельных работников наркомата, а также по инициативе директоров эвакуированных предприятий. В связи с тем, что многие из этих переводов являются необоснованными, а в отдельных случаях приносят прямой ущерб делу, ослабляя важные участки работы, приказываю: запретить возвращение эвакуированных работников без моего личного разрешения или разрешения заместителя наркома тов. Бычкова».
И не случайно появляется распоряжение Совнаркома СССР «Об освобождении жилой площади местных советов и предприятий, занимавшейся ранее рабочими и служащими, эвакуированными на Восток». У людей возникают вопросы: «Как будет доставляться имущество? Кировский завод считается ли эвакуированным? Каким порядком можно будет выехать в Ленинград, если разрешен выезд из Челябинска?»
Настроение эвакуированных резко ухудшилось: «Нас обманули», «Постановление об имуществе – это грабеж», «Теперь имущество отобрали, жилплощадь отняли. Что же мне защищать? Создали условия хуже крепостного права», – такие выражения мы прочитали в документах.

«В Германии осталась наша молодость…» (Владислав Камышов)

…Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «В начале войны мне было 17 лет. Работала сандружинницей в госпитале. Эвакуироваться не удалось. Через несколько месяцев оккупации мне пришла повестка явиться на сборный пункт. Я побежала к отцу за помощью, хотя на тот момент он был в разводе с моей матерью. «Папочка, спаси меня, ты же видишь, какие они звери здесь, что же будет там, в Германии?» К моему ужасу, отец сказал: «Ты не беспокойся, езжай как все, а когда закончится война, тебя обменяют на какого-нибудь пленного немца. Дурочка, хоть Европу посмотришь». От этих слов мне стало плохо».
«Нас привезли работать на шахты Рура. Очень тяжело было работать на угольном конвейере. Пыль разрушала легкие. На ленту конвейера подавали уголь с забоя. Работницы перебирали его руками. Особенно было трудно, когда попадались пудовые глыбы. Их надо было разбить ломом до того, как они упадут вниз. Отвлечься, поправить платок, перебинтовать руку было нельзя. К концу смены все валились на пол в изнеможении».

«Как мы выжили» (Татьяна Симонова)

…На мой вопрос об освобождении Мария Ермолаевна рассказала следующее: «После освобождения мучения наши не закончились. То страдали от немцев, а теперь от своих. В лагерь приезжали какие-то военные с допросами. Мы рассказали о себе, как попали в Германию, сообщили о том полицае из села Старое Хмелевое, который нас направил на эту каторгу. Но домой нас никак не торопились отправлять. А тут еще наши мужчины стали нас обижать. В лагере женщин было четыре тысячи, мужчин – шесть тысяч. И от этих мужчин не было женщинам никакого покоя. Женщин ловили и насиловали. Повезло только тем, у кого был постоянно один мужчина, который считался ее мужем». Мария Ермолаевна после возвращения родила девочку, которая прожила всего два месяца и умерла. Ее отец был узбек по национальности. Марии Ермолаевне также пришлось назвать его своим мужем там, в американском лагере, потому что он защитил ее от насильника. Он приезжал за Марией Ермолаевной после войны, хотел на ней жениться, но мать не разрешила, потому что он был другой веры.
На мой вопрос, каким было их возвращение на родину, Мария Ермолаевна долго ничего не отвечала, не могла вымолвить ни слова. Ее сын принес лекарство. Мы уже собрались уходить, но она остановила нас и снова стала рассказывать. 14 октября 1945 года прибыли домой. А через несколько дней приехал их допрашивать человек из НКВД по фамилии Уваров, какого звания – она не помнит. Когда он вызвал Марию Ермолаевну и задал несколько вопросов, на которые она уже раньше отвечала, он стал уговаривать ее следить за остальными, прибывшими из Германии, и докладывать ему обо всем подозрительном. Мария Ермолаевна сначала не соглашалась, но Уваров стал ее запугивать, и она согласилась. «Об этом я никому никогда не рассказывала, – призналась женщина. – Два года я «служила» ему, докладывала про своих односельчан. Но что можно было о них рассказывать? Я придумывала всякую ерунду. Например, кто когда опоздал на работу. Через два года от меня отстали. Уваров вызвал, дал подписать какие-то бумаги, предупредил, чтобы никому ничего не рассказывала. Вот я всю жизнь и молчала».