КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Искусство социальной кройки

Однажды в кулуарах философской конференции в Оксфорде, среди ученой публики в строгих костюмах и галстуках, появился странный персонаж в шортах и с рюкзаком за плечами. Он явно ошибся адресом, и один из участников решил ему помочь: «Боюсь, здесь собираются философы». «Я боюсь того же самого», – отозвался человек в шортах. Его звали Людвиг Витгенштейн. Кажется, больше никто из участников конференции не удостоился титула первого философа ХХ века. Хотя все они были одеты правильно. На этом можно бы и закончить все разговоры о том, что такое дресс-код и действительно ли он так важен. Но отношение к тому, кто и как одет, действительно открывает тайны национального подсознания. 

Больше, чем дресс-код

В последнее время нашей одеждой и внешним видом кто только не озаботился: научить россиян одеваться (а заодно – стричься, причесываться, краситься) обещают православная церковь и телеведущие Первого канала, писатели-юмористы и политики. Как будто у всех этих людей и общественных институтов, которые они представляют, нет других, более важных дел, чтобы следить за тем, что сограждане ходят в мини-юбках или тренировочных штанах.
Хотя, может быть, и правда нет и для них, и для нас ничего более важного. Потому что, как и многое другое, дресс-код у нас «больше, чем…».

Ни тулупов, ни азямов

Россия – пожалуй, единственная страна, которую насильственно переодели. Общенациональный дресс-код у нас однажды уже вводили, специальным царским указом, когда горожанам всех сословий, кроме духовного, было предписано «носить платье Немецкое верхнее Саксонския и Французския, а исподнее камзолы и штаны и сапоги и башмаки и шапки Немецкия, и ездить на Немецких седлах… А буде кто с сего Его Величества Государя указу, станут носить платье и штаны и сапоги и башмаки и шапки Русские и Черкесские кафтаны и азямы и тулупы, также и на Русских седлах ездить: с тех людей в воротах целовальникам имать пошлина, с пеших по 13 алтын и 2 деньги, с конных по 2 рубли с человека; также и мастеровые люди станут делать и в рядах торговать: и тем людям за ослушание их, учинено будет жестокое наказание». К учиненным жестоким наказаниям относилось, видимо, и показательное битье плетьми. Публичное вырывание бород «с кровью» и укорачивание длинных одежд «до пупа» с помощью топора считалось и не наказанием даже, а так – воспитательной мерой. Но «перерождение умов посредством штанов и кафтанов», по гениальной формулировке Ключевского, как было, так и осталось с петровских времен одной из главных отечественных утопий. Способность одежды выражать некие смыслы, быть своеобразным языком проявляется, да и то далеко не всегда, если эти смыслы есть. Люди, носившие одежды галантного века в Европе, уже задумывались над тем, что такое свобода, равенство, братство, цивилизация и прогресс, права человека и гражданина, наконец. Русские люди, наспех и под угрозой наказания переряженные в те же одежды, вынесли из нового дресс-кода главный опыт – такая обыденная сторона жизни, как смена гардероба, может стать еще одним способом унижения человеческого достоинства. Одежда оказалась прекрасным проводником насилия в повседневность.

Ненаказуемые преступления

Это, конечно, не повод валить все наши проблемы на Петра Первого. Или, скажем, на советскую власть. Вся история человечества – вечный конфликт сил, подавляющих личность, и личности, сопротивляющейся этим силам, конфликт человека с механизмами расчеловечивания. Просто внутри этой общей банальной схемы у нас есть свое уникальное место.
Так получилось, что русскому человеку всегда есть с чем сравнивать. Что такое обрезанные полы и выдранные бороды по сравнению с тысячами смертей на строительстве одного только Петербурга? Да и что такое эти смерти на фоне тогдашней истории, если заглянуть на полтора столетия назад, а там – опричнина, Новгород, утопленный в крови… И уж тем более смешно говорить о страданиях юных стиляг и хиппи, которых ловили и стригли под дружный комсомольский гогот. Или о слезах тринадцатилетней девочки, которую волоком, за шиворот, завучиха тащит в туалет – смывать несмывающуюся французскую тушь. Все эти мелочи – смех, если учесть, что происходят они в стране, где 20–30–40 лет назад был ГУЛАГ. Как и многое другое: любое «тащить и не пущать», оплеуха ребенку или оскорбительное слово – ничто на фоне всеобъемлющего насилия, через которое прошла нация на своем историческом пути.
Бытовые, повседневные преступления против личности в такой системе отсчета неразличимы, а потому ненаказуемы в принципе. И наверное, в этом истинные корни отечественного хамства, отечественной бестактности, отечественной невоздержанности на слова и действия. Наш хам невинен, как младенец или животное, – он не осознает, что творит. Его главный аргумент: «А что я сделал (сказал) такого?» И это правда, потому что его представленная о таком отличаются от мировых стандартов.

Что это на тебе напялено?!

В книге воспоминаний Ирэн Андре­евой, одной из создательниц советской модной индустрии, есть эпизод из 60-х годов, когда до СССР докатилась мода на сапоги-чулки. Дело было на всесоюзном семинаре по направлениям моды, председательствовал замминистра легкой промышленности, а сама Андреева должна была делать доклад, то есть пришлось выйти к трибуне. «И вот во время моего короткого марша замминистра увидел на мне чудо-сапоги. Ничуть не стесняясь полного зала специалистов – человек 600–700, съехавшихся из всех республик,  – и включенного микрофона, он закричал мне вслед: «Что это на тебе напялено?» С нами, холопами, всегда на «ты». Видимо, чтобы место знали. «Где?» – «Да на ногах, я спрашиваю?!» – «Сапоги-чулки, разве вы таких еще не видели?» – «Вон со сцены! Иди переодень что-нибудь приличное, тогда будешь доклад делать!»
В конце концов выступить все же разрешили, показ новых моделей прошел на ура, и даже грозный зам сменил гнев на милость настолько, насколько вообще на это был способен. Но сама ситуация – узнаваема до слез.
Здесь работает национальная культурная норма, причем не в книжке по этикету записанная, а реальная. Согласно этой норме нет ничего такого в том, чтобы сделать замечание по поводу внешнего вида. Да еще публично. Да еще незнакомому человеку. И даже в обращении на «ты» только воспаленное воображение нервной дамочки может усмотреть презрение барина к холопу. Это уж скорее отеческое желание поучить, а тут – подумаешь, какие мы нежные…
Каждый из нас хотя бы раз в жизни слышал по отношению к себе бессмертное «что это на тебе напялено» (варианты – «как ты подстрижен, посмотри на себя», «куда это ты так размалевалась», «тебе это не идет»). Неудивительно будет, если при этом едва ли не каждый второй эти слова произносил в сходных обстоятельствах.
Интересно, приходило ли кому-нибудь в голову, что поймать человека на улице и насильно постричь или грубо одернуть в присутствии других людей – все это вещи наказуемые? Притом наказуемые в самом конкретном смысле – без всяких кивков на Божий и высший нравственный суд. И за то и за другое и по советским законам можно было привлечь к административной хотя бы ответственности, а то и к уголовной. А сейчас тем более можно.
Много ли было таких обращений?

Обвиняются жертвы

Если верить недавним заявлениям о. Всеволода Чаплина, которые наделали столько шума, униженные-оскорбленные виноваты сами. Оказывается, жертвы изнасилований провоцируют насильников тем, что не соответствуют их представлениям о том, как должна быть одета «настоящая» женщина, то есть их представлениям о дресс-коде. А уж если мы перейдем на наш микроуровень ненаказуемого насилия, то сама героиня сюжета спровоцировала большого начальника на оскорбительное поведение, потому что нарушила законы советского дресс-кода. Тем более она была злостной нарушительницей. В ее книге полным-полно похожих историй: как, например, еще в 70-е годы на совещания в министерство в брюках не пускали (и не в джинсах, а в деловом брючном костюме). Так тоже сама виновата – надо было юбку надеть…
И вообще – народ сам виноват. Катастрофически не умеет одеваться.
Пожалуй, до всеобщего оживления разговоров на темы «общенационального дресс-кода» и памятного заявления представителя церкви, кое с чем хотелось бы и согласиться и даже кое о чем позлословить вслед за ревнителями хорошего вкуса. И вот теперь я ловлю себя на том, что ничего не скажу ни о мини-юбках на очень корпулентных и очень не юных дамах, ни о стразах, ни о каблуках-шпильках и колготках в сеточку, ни о пресловутых «трениках», резиновых шлепанцах и «бермудах», и вообще – ни о чем цветастом, блестящем, кричащем. Ну кроме того, что все это есть. И если это кто-то носит, то пусть носит. До тех пор, пока не разонравится и не придет в голову надеть что-то другое. Причем именно само придет, по внутреннему убеждению, а не потому, что кто-то сказал «нельзя». Или, что еще веселее, – «я тебя больше не люблю, потому что ты так одеваешься…»

Дресс-код нелюбви

Предъявлять претензии создателям телепередачи «Модный приговор» в том, что они назвали свою программу именно так, смысла нет. Как и большинство российских развлекательных проектов, это аналог, в настоящем случае – американского телешоу «Суд моды». С той только разницей, что отечественный и американский телезритель совершенно иначе воспринимает судебную власть и ее функции.
Средний американец (или европеец) привык через суд доказывать свою точку зрения и защищать свои права. Наш человек идет не в суд, а именно «на суд» – за приговором, который падает на его голову, как карающий топор. В отечественном сознании суд – не место установления истины, а часть системы наказаний, сросшаяся с ней раз и навсегда.
 Понятно, что изначально никто ни о чем подобном не думал, да и в целом – велик ли спрос с телешоу, выходящего в дневное время. Разумеется, это всего лишь игра и не более того. Каких только игровых судов не помнит история прошлого века – суды и над литературными героями, и над религией, и над мировым империализмом.
И все же – суд игрушечный, а терминология вполне настоящая: обвиняемый, обвинитель, защитник. Обвиняют, как правило, близкие люди. Дочь обвиняет мать: одевается не по возрасту. Муж – жену: не умеет красиво одеваться, я готов с ней развестись (серьезная причина – кивает жюри, то, что в этом браке есть маленький ребенок, причину менее серьезной не делает). Молодой человек бросил подругу, потому что она одевается не так, как ему хочется. Ради правил игры можно и умолчать, что разводятся, скандалят, бросают друг друга только по одной причине – потому что не любят. Любимого человека принимают таким как есть, даже если он одет – нелепее не придумаешь, это только добавляет нежности. Но об этом тоже пусть никто лишний раз не задумается.
«И что же вам мешало изменить ее по своему образу и подобию?» – участливо спрашивает сторона обвинения у «истца», бросившего подругу. Впрочем, по только им известному образу и подобию девушку изменяют невидимые миру, как боги, стилисты. Девушка ступает на подиум в новой, неудобной и непривычной, одежде на негнущихся ногах. Дальше – публичное обсуждение того, что «напялено». Но потом-то все будет хорошо. Любимый вернется, а может быть, он уже и не понадобится, потому что такая красавица достойна другого мужчины. Сразу, как в сказке, состоится карьера. А что еще нужно для карьеры – только соответствие правильному дресс-коду. «Надо же, получился совсем другой человек!» – умилится телезритель – на 99 процентов телезрительница, оторвавшись от экрана, и будет абсолютно права. Только что на глазах у всех человека дружно заставили перестать быть собой. А собственно, что такого?