ГОД УЧИТЕЛЯ ЗАВЕРШАЕТСЯ. НО ВРЕМЯ УЧИТЕЛЯ НИКОГДА НЕ ПРОХОДИТ

Одинокое вечное дело

Замечательный подарок педагогам преподнесло издательство «Форум» в Год учителя: вышла в свет дилогия о судьбе выдающейся учительницы Юлии Ивановны Фаусек.
Первая книга – «Русская учительница. Воспоминания Монтессори-педагога» составлена ученым-психологом Дмитрием Сороковым на основе неопубликованных рукописей, архивных материалов и публикаций 1900–1920-х гг. Здесь отражены 50 лет жизни героини – детство, учеба в гимназии и на Бестужевских курсах, встречи с выдающимися людьми своего времени. Фактический автор – сама Юлия Фаусек. Вторая книга – «Русская учительница. Семейные истории и метод научной педагогики» написана Дмитрием Сороковым. В ней документально реконструирован педагогический метод Юлии Фаусек на фоне ее повседневной жизни и жизни ее окружения. Читать эти два тома – не начитаться: тут и мемуары, и документы, и портреты; и наука, и практика, и живая педагогическая мысль. Но главное впечатление по прочтении – восхищение: какими же интересными, благородными, мужественными и содержательными были российские учителя в старое время…

«Работать вы умеете, а это главное»

Сначала было стремление. Юлии Фаусек, рожденной в 1863 году, непросто было стать тем, кем она хотела, – зоологом. Но стала. Первым в истории науки женщиной-зоологом, членом Общества естествоиспытателей при Петербургском университете.
Но тут пришло сомнение. Ей в какой-то момент показалось, что для науки она не годится. Тогда Юлия Фаусек пошла преподавать в гимназию, лучшую в Петербурге, Стоюнинскую.
«Как практикантка поначалу не получала никакого вознаграждения, с девяти до трех дня я работала в гимназии, в три ехала на курсы, где в зоологическом кабинете трудилась до пяти, от шести до девяти вела урок за 30 рублей, дома готовила кое-что на урок в гимназию. Зато по воскресеньям я мчалась в Эрмитаж, иногда – в оперу».
Уроки в гимназии она получила лишь через год, тогда же обзавелась новыми учителями-педагогами: Владимир Стоюнин, Петр Лесгафт, Александр Герд.
«Помню, как Стоюнин, испросив разрешения, поприсутствовал на трех моих уроках. Я принесла кучу препаратов, развесила таблицы и старалась блеснуть своими знаниями – и блеснула так, что сама себе понравилась. После звонка Стоюнин догнал меня в коридоре, взял за косу, потрепал немного: «Хорошая девочка, а бить надо. Надо!» Я страшно смутилась, готовясь заплакать, решив, что все брошу. А он повел меня в свой кабинет и мягко, но по-отечески категорично разбранил всю нелепость моих уроков, несмотря на то, что меня хорошо слушали: “Вы много знаете – хорошо, вы хотите, чтобы ученицы много знали – это очень хорошо. Но вы показываете слишком много предметов, внимание учеников рассеивается. Вызывая к себе интерес, вы не даете никакой активной работы их уму. Подумайте. И давайте поработаем над планами ваших уроков вместе. Что-что, а работать вы умеете, это главное”».

«Покончить с неуважительным отношением к личности ребенка»

Обстановка в гимназии была строгая, но демократичная. Наказания не допускались, оценки не ставились. Ученицы носили одинаковые голубые сатиновые халаты поверх повседневной одежды и тапочки – их оставляли в школе. Учителя по субботам и понедельникам собирались вместе, чтобы говорить о детях. Не вообще – а основательно, согласно правилам педагогической антропологии, разработанным Петром Лесгафтом. Его работа «Школьные типы» была настольной книгой и для Юлии Фаусек: «Я конспектировала ее и возвращалась к ней в трудные минуты жизни, сейчас понимаю, что общалась с уникальным человеком, создателем и носителем гуманной педагогической системы».
Суть педагогики, по Лесгафту, – наблюдение и распознавание, а не воспитание. Он признавал метод, а не методики и технологии. Метод – целостный и ценностный посыл; одну отправную мысль: ребенок развивается сам, а педагог внимательно всматривается в происходящее. (Только с этой позиции можно перестать удивляться записям в дневниках учителей того времени, где, например, в графе «возраст» обозначалось, сколько ребенок прожил лет, месяцев и даже дней на момент разговора о нем.)
«Метод научной педагогики, – пишет Юлия Фаусек, – состоял в том, чтобы в процессе наблюдения за ребенком уметь тщательно разделять: что дала этому человеку природа, что дала ему окружающая среда и что он сам из себя сделал».
Педагогический глазомер развивал и сам обычай ведения дневников индивидуальных наблюдений (строго обязательно, их были пачки и пачки), и лесгафтовская классификация школьных типов: лицемерный тип, честолюбивый, добродушный, мягко-забитый, злостно-забитый, угнетенный.

«С восторгом перед душой ребенка»

Педагогика рассматривания – она и об умении взрослого рассматривать самого себя. «Что сухо, скучно, что не развивает – то не нужно, и учителю надо иметь мужество усомниться в своих действиях», – пишет Юлия Фаусек. Это о том, что преждевременной и непосильной механической нагрузкой мы можем вовсе отвратить детей от радости труда. А педагогам надо позаботиться о том, чтобы дети умели сами себя спасать работой в трудное время.
«Умение работать точно и честно, не терять времени, преодолевать трудности, с любовью и терпением проделывать необходимую в любом творчестве черновую работу, относиться с интересом и уважением к работе других – вот главные результаты школьного обучения», – читаем в записях Юлии Фаусек. Несомненно, но важнее другое: эти качества следует не прививать, а выводить из природы ребенка.
Я совершенно убедилась, что даже маленький ребенок не есть существо только играющее, но и мыслящее. Дети познают мир с упорством, радостью, они способны доводить свои стремления к познанию до чрезвычайных высот, причем через упорную работу».
И далее, конечно, о создании «благоприятных обстоятельств развития», обстановки свободно организованного труда. Как раз то, на чем стоит педагогика Марии Монтессори, – но задолго до личной встречи с ней в Италии.
А там вот что: «По моим наблюдениям, дети в саду Монтессори всегда предпочитают работу, а не игру. В условиях свободного выбора – работа, а не игрушки».

В обществе Позена и Эйнштейна

Научное мышление, знание языков, общая эрудиция, эстетическая развитость, широчайший круг общения – все это русская учительница первой четверти XX века. Века злого в своем начале, трудного и голодного, отнявшего у нее и мужа, и сыновей, а позже и возможность заниматься делом своей жизни. Но есть в человеке то, чего не отнять: умение оставаться собой в любых ситуациях. Из ее записей: «Подобное возможно при условии четкого представления целей, мобилизации личных ресурсов, самоограничении – всего того, что на житейском языке называют закалкой характера».
И многие замечательные люди своего времени, бывшие в ее окружении, – Гаршин, Ярошенко, Плещеев, Куинджи – очень часто находили в ней опору. К ней заходила Анна Ахматова. А однажды ей довелось ехать в одном купе с Эйнштейном.
«Всю дорогу мы беседовали о разных пустяках. Вдруг перед расставанием он долгим взглядом окинул мою корявую фигурку и произнес: “А знаете, ведь вы – по-настоящему счастливый человек. Ибо привязаны к великой цели, а не к людям или вещам”».
Тогда она не смогла осознать смысла сказанного, просто записала в блокнотик. Да и в последующие годы – мытарства по устройству Монтессори-садов в России были такие, что не до самоанализа. Но в самом конце жизни Юлия Фаусек записала:
«Как ни странно, Эйнштейн был прав. Я по-прежнему привязана к известной мне цели, в работу по Монтессори вся моя жизнь стеклась… хотя многое из того, о чем мечтала, не получилось».

«Хотя бы и без счастья, но с радостью»

Неповторимость каждого – педагогам этот посыл знаком, но почти никогда он не воплощается. Удобнее работать, поставив общую задачу, предоставив один сценарий, всех усреднив. Но тогда чуткость к различиям стирается очень быстро, начинает зарождаться произвол. В этом смысле записки Юлии Фаусек весьма поучительны: она все время соскальзывает со штампа. Например: «Если сегодня мне не все удается, может быть, не удастся никогда». На самом деле, правда: что-то у тебя никогда не получится, но это же не трагедия. Плохо – пустые фальшивые ориентиры, подстраивание под них, особенно – настраивание на них детей».
В последние дни жизни она пишет: «Мой отец перед уходом в свое последнее плавание написал в блокноте с видами Неаполя на обложке: “Дочь, надо научиться жить – хотя бы без счастья, но с радостью. Надо быть сильной, как силен капитан, которому некому передать управление”. Поэтому – буду работать. Может быть, пригодится коллегам».

«Чтобы нас узнали те, с кем встретиться не было суждено»

Из этой книги: «Неведающие люди в звании педагогов в немалом числе попадаются и в наше время. Они берутся решать вопросы педагогики на основании личных предпочтений или опыта с собственными детьми, или личных измышлений, не имеющих ничего общего с наукой о воспитании…» Можно не продолжать, мы и так видим, как страдают дети, умаляется детство, сходят на нет природные задатки – чаще всего из-за произвола и невежества взрослых в отношении детей. Из-за прекращения педагогической традиции – тоже.
Между тем лепной майский жук над входом в некогда знаменитую гуманистическую школу Карла Мая в Петербурге и сегодня «сидит» на своем месте. Помнят ли нынешние девиз учителей этой школы: «Сперва люблю – потом учу», начертанный по-латыни. Наверное, ведь память о настоящем отношении к учительству, конечно же, есть. Она разлита вокруг, просто мы не можем ее заметить, порой не знаем, куда смотреть.
Но смотреть – важно.
Не случайно Дмитрий Сороков, автор и составитель дилогии о русской учительнице, закончил презентацию книги такими словами: «У Мориса Метерлинка в “Синей птице” об отношении живых и ушедших говорится: “Всякий раз, как вы о нас подумаете, мы просыпаемся и снова видим вас”».
Хочется добавить: и помогаем.