ЧТЕНИЯ. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

«Размышляя о началах человека»

«Педагогика для всех» задала тот больший контекст, из которого возникла потом «педагогика сотрудничества» и другие культурно-педагогические, общественные феномены той эпохи.
При этом мне кажется, что «Педагогика для всех» недооценена в смысле точности временного попадания, выхода в свет. Есть книги – публицистические, философские, – для которых очень существенно быть опубликованными именно «тогда, когда». Они – неприметные, нескандальные – на самом деле и совершают некую черновую, можно сказать, подземную работу общественных перемен, незаметных, неощутимых перемен сознания, поведения, они устанавливают новые границы допустимого и недопустимого.
«Педагогика для всех», по сути, была – и остается – в этом смысле программной книгой, книгой-на-опережение, книгой-на-будущее, книгой-перестройкой. Ее значение гораздо шире, чем попытка предложить педагогику, альтернативную официальной советской; это попытка в принципе вернуть человечность человеческим отношениям, реализованная через самый существенный узел, самый существенный пласт этих отношений – отношения между родителями и детьми.
Это работа на поколения; прочесть можно и так и так, и все будет правильно.
Соловейчик, которого, думается, социальная философия интересовала не меньше педагогики (не случайно он осмысливал социальную механику советского строя в «Последней книге» и растолковывал читателям «Первого сентября» смысл экономических перемен в начале девяностых; не случайно здесь и появление самой газеты) и который одновременно был человеком практическим, человеком дела и человеком слова, творящего некое дело, – Соловейчик нашел, отыскал ход, способ; и педагогика в этом смысле привлекла его еще и тем, что через педагогику можно было сделать то, чего не получилось бы иным путем.
Мало какой взрослый человек станет читать книгу о том, что он неправильно, неточно по духу живет; он не ощущает свою жизнь как проблематичную для себя самого. Но вот у него появляются дети, и в отношениях с детьми возникают объективные – не обойдешь – трудности; их надо как-то разрешать, а привычные, его опытом и пониманиями вызванные к жизни способы не помогают или, хуже того, усугубляют эти трудности.
Тут возникает ситуация, в которой человек потенциально готов открыться, услышать чье-то слово или совет; именно эту ситуацию, вероятно, Соловейчик увидел и оценил как рабочую, точную, значимую – и невероятно богатую возможностями.
Советское время выработало жесткую аллергию на общие слова, какими бы прекрасными они ни были; и Соловейчик, имея в виду работу на человеческие отношения вообще, на измерение человечности в них, зашел через практическую, конкретную, в каждом поколении повторяющуюся ситуацию: родители и дети.
«Рабочесть», если так можно выразиться, этой ситуации в том, что в отношениях взрослый–ребенок не могут не изменяться обе стороны; это ситуация длящихся изменений, и весь вопрос в том, каковы будут эти изменения. Если хотя бы частично привить этим изменениям педагогическую культуру, «встроить» ее в них, но не назывно, а через подробное – и не научное – рассмотрение взаимодействий и взаимоувязок внутреннего мира человека («Так получается, а так нет» – любимая фраза Соловейчика), то это будет работа на два времени – на настоящее и будущее сразу.

Почему «Педагогика для всех» актуальна сегодня?
Здесь можно было бы ответить, что хорошие книги не стареют, но интерес и важность, разумеется, не в этом.
Сегодня мы имеем общественную ситуацию, во многом сходную с ситуацией начала и середины восьмидесятых.
Мы уже рассматривали, из чего складывается педагогическое время: из поколенческих проблем, существования – либо исчезновения – общих для всех гуманитарных ценностей и направленности образовательной политики, подвигающей школу в сторону авторитарности или в сторону очеловечивания.
Если применить эту раскладку к настоящему времени, получится следующая картина.
Поколенческие проблемы здесь будут тесно увязаны с культурным, гуманитарным контекстом. Хотелось бы избежать заплачек об утрате духовности, но нельзя не сказать, что материализм, материальное отношение к жизни, приоритет материальных ценностей – главенствующая примета времени; устав от идейности, от идей, идеалов – или унаследовав эту усталость, – люди живут в среде измеримых ценностей, но такая ситуация катастрофична для воспитания, для взаимодействия с детьми.
И речь не о том, что родители стали менее обращены к детям, стали относиться к ним сугубо прагматично; люди живут так, как они живут, и способны и на тепло, и на душевное участие, и на поступок; сложность в том, что в измененной общественной атмосфере и душевное участие, и тепло, и поступок получают несколько иную «начинку»; сложность в том, что изобильная литература о том, как родителям взаимодействовать с детьми, вся отвечает на вопрос «что делать, если…», который Соловейчик считал вопросом «мимо» – педагогика не про это.
Есть, вероятно, и сердечность, и привязанность, и желание добра ребенку; однако вне безоговорочного признания главенства нематериального в жизни все это – спонтанные, эпизодические реакции, имеющие лишь частное воспитательное воздействие. «Воспитание – это укрепление духа духом», – писал Соловечик. И заканчивал: «И никакого другого воспитания нет».
Но вернемся же к общей поколенческой картине и сведем ее с положением дел в школе. Положение это, как мы все знаем, аховое. Школа становится все более несвободной – и через это все более авторитарной; авторитарные, жесткие методы, увы, в ситуации несвободы – единственно действенные.
Но все вышеперечисленное – и касательно общества, и касательно школы – только умножает проблемы воспитания, проблемы взаимодействия взрослых и детей; и без возвращения к большему видению, данному в «Педагогике для всех», мы снова и снова будем проходить по порочному кругу причин и следствий – «не учится, грубит родителям, не ищет места в жизни, ничем не интересуется, не убирает дома», – проходить, все сильнее и сильнее закручивая гайки, обращаясь к разным специалистам и консультантам, способным что-то объяснить на уровне психологии, но не учитывающих большего: что главный вопрос педагогики, как писал Соловейчик, – что за человек воспитатель? И не в смысле склонностей характера или темперамента, а именно в смысле его становления, случившегося или не случившегося, в качестве человека как духовного существа.

Отсюда – из вопроса «что за человек воспитатель?» – возникает тот заход, который Соловейчик заявляет в самом начале книги, – что она будет размышлением «о началах человека».
Это серьезный заход, философский и антропологический; когда Соловейчик пишет в предисловии о попытке найти «корень человечности», мы можем понять его неверно, потому что человечность зачастую ассоциируется с гуманностью, с сострадательностью и даже с жалостью. Но, думается, Соловейчик пишет строго о другом: о попытке отыскать источник того в нас, что определяет нас как человеческих существ – в противоположность различным, пользуясь термином Мамардашвили, «антропоидам».
Отыскать источник – и понять, каков возможный путь наших внутренних изменений, путь, при котором нам не приходилось бы сознательно переделывать себя, – такой вариант Соловейчик отвергает, он связан с самонасилием, пусть и ради чаемого блага, а блага тут не получится, – путь, на котором сами повседневные педагогические практики, практики поведения в качестве взрослого и в качестве воспитателя, ситуативно понятные и, в общем, действенные, – одновременно в длительном времени переменяли бы внутренне нас самих.
Собственно, «Педагогика для всех» и есть исследование таких практик, исследование, как возможно и чем строится человеческое – от слова «человечность» – поведение в отношениях с детьми и шире – в отношениях вообще.
Педагогика ведь и есть область отношений; и не случайно Соловейчик вводит минимум понятий, использует – тут даже можно было бы составить частотный словарь – минимум существительных; слова «дух», «человечность», «душа» и прочие высокие слова он употребляет очень аккуратно; его рабочий инструмент в книге – глаголы, то есть некие принципы действий и взаимодействий.
Итак, «размышляя о началах человека». То есть о том, какое понимание человека необходимо и существенно для педагогики; но и здесь Соловейчик берет не «человека вообще», а «человека-в-отношениях»; он – про педагогику.
В контексте темы хотелось бы сказать о том, какие из этих размышлений – размышлений «о началах» – особенно важны именно сегодня.
Соловейчик начинает книгу о воспитании с мысли: «воспитание – это научение свободе». Книгу о воспитании – с сюжета свободы. Это такой силы переворот, что он почти остается незамеченным; мало кто видит жесткую смысловую сцепку в том, что размышление о свободе – первое, первичное.
А ведь на самом деле именно здесь, в этой точке, уже фактически дан весь смысловой объем будущей «Педагогики для всех».
Мы привычно, думая о педагогике, думаем о том, кого мы хотим воспитать: ответственного, умного, сильного, доброго и т.д. А Соловейчик говорит: человека свободного. Значит, в том числе и свободного от наших мыслей и намерений, каким ему быть.
И вся вольтова дуга книги выгибается по фигуре парадокса: воспитать свободного человека – означает воспитать его в его свободе, воспитать – не воспитывая, не посягая (не случайно Соловейчик отдельно писал о принципе «не посягай» и постулировал «воспитание без воспитания»).
Мы иногда думаем, что «воспитание без воспитания» – это такое незаметное воспитание, в котором педагогические намерения воспитателя скрыты от воспитуемого, а педагогические ходы происходят как бы исподволь, вроде бы естественным течением вещей. Но Соловейчик говорит о другом: о том, что вышеописанное – тонкое педагогическое шулерство, а действительное воспитание не содержит в себе намерения воспитывать.
В высоком измерении жизнь человека есть утверждение – всей этой жизнью – правды, добра и справедливости; Августин называл Бога «жизнью жизни», то есть подчеркивал, что внутри обычного существования есть еще какое-то, как бы тавтологическое, но оно-то и есть самое существенное; и если мы берем эту формулу – «жизнь жизни», то мы видим, что мы далеко не всегда в полном смысле слова живем, в полном смысле слова живы; так вот – ровно настолько, насколько мы, по Августину, живы – ровно настолько мы и есть настоящие воспитатели; тогда каждое наше слово или действие лишь частью принадлежат нам, а частью – тем высоким идеалам, чьим претворением они служат; и уже не мы воспитываем – воспитывают те высокие, условно скажем, сущности, явления, которые через нас сходят в жизнь.
Только так и разрешается парадокс воспитания свободы: через наше собственное, в нашей жизни данное служение свободе, добру, справедливости; через наше собственное усилие бытия, которое и есть единственное на самом деле средство воспитания. Это, может быть, интуитивно чувствуют те, кто говорит, что воспитывать надо на собственном примере, только они не до конца понимают природу и труд этого примера.
Вот, наверное, те вещи, которые хотелось бы сказать – бегло, кратко – о «Педагогике для всех». Все остальное скажет она сама; перечтите ее, если уже читали; прочитайте, если еще не встречались; эта книга – действительно для всех, и каждому найдется в ней место, понимание, слово.
Спасибо!