2010 ГОД СОЛОВЕЙЧИКА
Книга на мамином столе
Когда мне было тринадцать лет, я решила начать новую жизнь и учиться с увлечением. Не вообще с увлечением, а так, как писал в своей книге Симон Соловейчик. Ради этого я, сова, даже на время стала жаворонком. Идея делать уроки рано утром перед школой поразила своей простотой. Это означало, что после школы их можно было честно не делать.
День сразу увеличивался, становился длиннее, и это несмотря на занятия в «музыкалке» и иностранный язык четыре раза в неделю. Для полного комплекта не хватало только фигурного катания – обязательного для воспитания гармоничной личности конца 70-х – начала 80-х. Городок был маленький. Зато имелся кружок бальных танцев, где меня с трудом терпели, но все же не выгоняли. Так что вроде бы книжка про учение с увлечением была адресована вовсе не мне – примерной девочке, у которой весь день и так был расписан по минутам. Книжка вообще была не моя, а мамина, лежала на ее столе. Мама работала в школе. Как я сейчас понимаю, стать учителем она никогда не мечтала. Всю жизнь ей хотелось рисовать. Наверное, она могла бы стать хорошим книжным графиком. Или художником-прикладником. Моя теперешняя память о маме – расписанные ее рукой доски, плошки, тарелки. Просто в послевоенной юности так сложилось – пойти в художественное училище не рискнула, а пединститут в соседнем городе давал дело в руки.
«Как бы ни был увлечен человек историей, спортом или математикой, он должен быть достаточно культурен, чтобы все необходимые дела встречать без отвращения», – писал Симон Соловейчик, которого читала мама.
Это понимание культуры как ежедневного усилия воли ошеломило. Тринадцатилетнему уму оно показалось даже оскорбительным, едва ли не конформистским. Пылесосить без отвращения? Может, еще посуду мыть? Ненавистную алгебру учить с увлечением? Навязывать себе любовь к тому, чего просто никогда не можешь полюбить? Ну уж нет! Я готова была обвинить маму в том, что это она занимается самоутешением, заклинает свою неслучившуюся жизнь, потому что в юности не смогла совершить поступок… Только со временем до меня дошло, что великий нонконформист Соловейчик говорил вовсе не о том. Он говорил о необходимости внутреннего строя, без которого невозможно обрести свободу. О том, что культура – это выстроенность в самом высоком, почти божественном смысле слова.
Но как-то так случилось, что, злясь на маминого настольного Симона Соловейчика, я все же следовала его советам. Уроки, которые можно было сделать сегодня, теперь не тяготили душу, даже отложенные на завтра. В освободившееся время я могла спокойно читать любимые книжки, которых не было в школьной программе. А по утрам делала домашние задания за одним столом с мамой, которая отныне тоже проверяла тетрадки с утра пораньше. В свое свободное время она стала вести кружок прикладного искусства, который просуществовал около двадцати лет. В кружок к ней записывались ее ученики, которые ее любили. Она была хорошим учителем, которым вовсе не мечтала стать.