ИМЯ В ПЕДАГОГИКЕ

Никитины

Скажи «Никитины», и кивать начинают даже люди, далекие от педагогики. И ассоциации самые правильные: легендарная многодетная семья, развивающие игры и игрушки, здоровый образ жизни, хорошие пособия для занятий с детьми.
И хотя самим Никитиным сегодня кажется, что «все заглохло», а продолжателей дела Бориса Павловича и Лены Алексеевны нет, на самом деле их роль в становлении практической семейной педагогики в нашей стране переоценить невозможно.
Кто написал первую книжку по наблюдениям за развитием детей в конкретной семье? 1963 год, между прочим. Кто заразил общество идеями раннего развития и предъявил проверенные на себе материалы и методики? Кто впервые убедительно сказал, что в ребенке, даже младенце, надо видеть Человека?
Задать вектор развития педагогической мысли на десятилетия, построить свою школу внутри семьи и сделать ее открытый, постоянно обсуждаемой – площадкой для дискуссий и экскурсий – это, знаете ли, не для «продолжателей». Это для героев-подвижников. Им – безмерная благодарность.
В канун 1 сентября мы встретились с Леной Алексеевной Никитиной. В этом году ей исполнилось 80 лет!

Государство светлых глаз

В кривых переулках лесопарковой зоны города Королева я шла «по телефону», меня «вела» Анна, дочь Бориса и Лены Никитиных, и вот она сама показалась на повороте – ух! точная копия Бориса Павловича.
Дальше все было стремительно: резные ворота в обширный двор, сказочный деревянный терем под старыми елями, а под навесом – коляски, коляски, коляски, велосипеды, велосипеды, велосипеды… самокаты, ролики, скутера – всего много. Тут живут две семьи детей и внуков Никитиных. Тут детские светлые никитинские глаза – россыпью: Оля, Валя, Максим, Маша, Варя… нет, всех мне не запомнить.
Лена Алексеевна Никитина ждет, сидит на высоком крыльце:
– Я сейчас и сосчитать всех не могу, Аня знает. Вот 26 внуков и 3 правнука. Только бабушкой я хорошей не стала, знаете почему? Чтобы быть хорошей бабушкой, надо в детстве иметь бабушку. У меня ее не было.
Сам собой напрашивается перенос: а чтобы быть хорошей мамой?..
Да, мама Лены Алексеевны была человеком внимательным и требовательным – она была учительницей. Очень хорошей: Евдокию Александровну знал весь поселок Болшево. Педагогическое поприще избрала и дочь Лена. Сначала была школа в Алтайском крае, все первые ученики – незабываемые:
– И вот приезжает как-то один из них в Москву, мы встретились, и он говорит: хотите, я вам прочту ваши стихи, которые вы нам тогда читали? И читает, с чувством читает. Я была потрясена, заплакала.
Ее ярко-голубые глаза светятся, ветер шевелит листья крупной южной акации, разросшейся вокруг ствола березы.
– А-а, и вы заметили? Они разговаривают друг с другом! Шепчутся.
– О чем?
– О своем о чем-то. Это мое любимое место, у меня и окно сюда выходит.

Два дерева

Лена Алексеевна начинает разговор с этого воспоминания:
– Это было начало девяностых, у Бориса Павловича обострился застарелый туберкулез, он таял на глазах, и мы с ним поехали лечиться в Калмыкию. Только вдвоем, без детей, впервые за много-много лет. Мы все время гуляли, разговаривали. Но убедить его принимать лекарства было невозможно: характер. Не понимает, что и зачем, не принимает. И это целая история, как мы искали и нашли там же хорошего специалиста, который оказался не нужен санаторию, но который сумел нас поставить на ноги. И те семь лет, прожитые после, Борис Павлович считал самыми счастливыми, самыми плодотворными.
Какой знакомый расклад: как официальной медицине не нужны талантливые врачи, так и официальной педагогике – люди, думающие самостоятельно. Они неудобны. А то, что знают дело и спасают, – не важно. Такие люди сами находят друг друга и поддерживают, Лена Алексеевна с благодарностью называет имена многих. Иных уже нет на свете.
И все-таки хочется спросить: непросто, наверное, находиться рядом с талантливым человеком постоянно? Лена Алексеевна улыбается:
– Без Бориса Павловича моя материнская судьба не состоялась бы. Но мы, конечно, спорили. Я не всегда с ним соглашалась. Только в нем была такая увлеченность, всегда столько идей, дел, что наши разногласия – мелочи. Шили-мастерили постоянно. Тогда был дефицит всего, мы все время изобретали. Наш первый батут состоял из куска брезента и резинок от эспандеров. Для всех снарядов Борис Павлович строго просчитывал нагрузку, техника безопасности была на первом месте. То есть мы думали и делали, делали и думали. Сейчас мне жаль, что мало было между нами духовного общения. Мне его не хватало. Борис Павлович жил проектами, они шли один за другим, а поговорить по душам все не удавалось. И потом: всегда толпы экскурсантов, бывало, по сто человек приезжали – посмотреть, поговорить. Ни к чему это было, как мне теперь кажется.
Неоткрытые дверцы
Не новость: в педагогике Никитиных люди по-прежнему замечают лишь внешнюю сторону: спортивные снаряды, закаливание, карты наблюдений, развивающие интеллектуальные игры – «раннее опережающее развитие» – то, что на виду. Смотрите, получается, и вы так делайте. Но тут слепое подражание может сыграть с неофитом злую шутку. В этом убеждаешься, когда слушаешь Лену Алексеевну Никитину. Тысячи незримых «мелочей» формировали уникальную воспитательную среду.
Лена Алексеевна рассказывает:
– Мы вечерами читали всей семьей. Читала я – вслух, с чувством, с выражением. И мы осиливали целые романы, как «Три мушкетера», например. У нас тогда часто отключали электричество, и наготове была керосиновая лампа. Тогда читать становилось еще интереснее, мы любили, когда гас свет. Хотя старшие дети давно читали сами, они садились слушать. Помню, я спросила сына: зачем? Он ответил: когда слушаешь, как будто идешь по местности не спеша, все рассматриваешь; а когда сам читаешь, будто едешь на машине, все мелькает очень быстро.
Воображение, эстетическое чувство, внимательное отношение к природе, забота друг о друге, организация быта в доме (тогда – с минимумом удобств) – вот эти крупинки повседневной жизни детей во многом и обеспечивали результаты, которыми знаменита педагогика Никитиных.
В разговор вступает Анна:
– Сейчас почему-то вспомнилась история присуждения родителям звания почетных академиков Петровской академии наук и искусств. На заседание для вручения звания, диплома и прочих регалий почетного академика был приглашен папа, его работы тщательно изу­чали. А мама просто его сопровождала. Папа выступал как обычно, увлекательно рассказывал, и тут кто-то из присутствующих задал вопрос из области психологии семейной жизни. А он: «Это вопрос не ко мне, за эти темы у нас отвечает Лена Алексеевна». Мама вышла, стала говорить. После ее выступления кто-то предложил дать звание почетного академика и ей. И в самом деле присвоили. На том же заседании!
Лена Алексеевна машет рукой, видимо, этой истории значения не придает. Говорит:
– Сейчас думаю: зачем я работала? Но тогда все работали, никто не жил только ради детей. Никто их не баловал, не делал за них то, что они могут делать сами. Утром Борис Павлович уходил на работу в школу, а я шла к себе в библиотеку во вторую половину дня. И ничего, справлялись.

Взвесь себя!

У Лены Алексеевны я нахожу объяснение парадоксу современного «ответственного родительства»: детей воспитывают-воспитывают по всем правилам, а как что-то доверить им – нет, не надеются: ребенок сам ни дорогу не перейдет, ни еду не разогреет, ни рыбок не покормит.
У Никитиных было так:
– Детей во дворе дома, на площадке всегда было много, приходили все, кто хотел. И вот какие-то мальчишки полезли на дерево. Борис Павлович говорит: стоп! На дерево может лезть не каждый, а только тот, кто сможет провисеть на одной руке двадцать секунд. И всех – к турнику. И точно: не каждый смог, потому что это непросто. Но такой запрет был ребятами принят: надо знать свои возможности. Вот на изучении и развитии собственных возможностей у нас все и строилось. Сначала дневники наблюдений за развитием каждого ребенка вели мы, а потом дети сами подключались: начинали отмечать рост своей силы, выносливости, скорости. Еще бы, каждому интересен он сам, другое дело – забота о способе замеров, о системе замеров, это дело взрослых. Борис Павлович многое придумал, что-то нашел, что-то адаптировал. Это целая энциклопедия.
То есть до сих пор не усвоен основной урок педагогики Никитиных: дело не только в том, доверяем мы детям или не доверяем что-то делать самостоятельно, а в том, обучаются ли они при этом навыкам самопознания и саморегуляции. Звено, которое очень часто выпадает как из разговоров о воспитании ответственности, так и из практики.

Три кита…

Под этот разговор весьма кстати разворачивались удивительные картины. Кто-то из мелких детей сам вышел за калитку, кто-то приехал на велосипеде, кто-то мусорный бак освобождает. Взрослых не видно и не слышно. Маша, сама кроха лет шести, уверенно несет на руках трехмесячного братца, поднимается к нам, и они усаживаются на ступеньках лестницы. Парень спокоен, радостно водит глазами, а девочка свободно принимает участие в разговоре. Я спрашиваю ее: «Может, ты и обед готовить умеешь?» – «Я нет, а вот Валя помогает, она уже в школу ходит». То есть тут все серьезно, всяк при своем деле, и Маша не поиграть с ребенком вышла, она нянчится по-настоящему. Мама-то как раз уехала на велосипеде с одним из девяти своих детей. Мама – Люба, самая младшая дочь Никитиных.
А Лена Алексеевна невозмутима и ровна:
– Что-то в последнее время взрослые стали усиленно печься о том, чтобы их детям было легко жить. Мы тоже старались, чтобы у наших детей было больше игрушек, инструментов, бумаги, красок. Сейчас я вижу в этом просчет. Избыток. И от него – небережливость, поверхностность в привязанностях. Надо бы учить искать увлеченность в малом, в простом. Это вырабатывает умение напрягаться и внимательно относиться ко всему, что делаешь. Тогда в любом труде можно найти радость.
Видимо, для того чтобы мысль о ценности напряжения-преодоления не вызвала у меня сомнения, Лена Алексеевна вдруг откуда-то достала и выложила передо мной три маленькие книжечки: «Вот здесь все мое». Понятно, конечно, что дело не в самих книгах, а в том, кто и как их читает, но все же неожиданно: «Народная педагогика», «Домострой» и очерк жизни хлебороба советских времен Терентия Семеновича Мальцева…

…и три демона

Лена Алексеевна комментирует:
– Детей сегодня всячески спасают от работы. Взрослые их развлекают, увлекают, ублажают. А Борис Павлович мечтал создать трудовую школу, как у Макаренко, в то же время наподобие Пушкинского лицея. Он называл это «новой школой» и предпринял немало попыток ее создать, но все провалились. Вы не знаете почему?
Знаю, конечно. Попытки вписать в жесткую и безжалостную систему человеческий подход заведомо обречены. И потом: любой стоящий педагогический опыт держится личностью. Ключ без права передачи. Но Лена Алексеевна со мной не согласна:
– Не такая уж это утопия, если опираться на традицию, порядок (системность) и здравый смысл. Вот этот Мальцев, настоящий богатырь, мог подкову разогнуть, но говорил: «Если не для дела, я ни рукой, ни ногой не пошевелю». То есть высший смысл в том, чтобы приносить пользу другим. Это значит, делать свою работу на высшем уровне, «лучше не могу». И это прививается с детства, с первых стараний ребенка. И тут три помехи: равнодушие взрослых, снисходительность, незаслуженная похвала.
Так-то оно так, но неясно, где кончается родительское спокойствие и начинается равнодушие? И про похвалу: а какая – заслуженная? Тонкие материи. Но только со стороны. Никитинская педагогика конкретна: «Все, что вы делаете вместе с детьми: играете в интеллектуальные игры, ходите на лыжах, моете посуду, складываете оригами… – создает ту единственную атмосферу вашей семьи, которая развивает вас, ваших детей и ваши с ними отношения».
Родитель, который искренне включен в детскую жизнь, этически точен, ошибается редко.

Час семьи

Вдруг Лена Алексеевна заговорила об этом:
– Я все хочу выяснить, когда были введены пенсии. Их ведь раньше не было, и не было того, что брошены старые родители или чтобы дети жили на пенсию стариков. Я вот не помню, какая у меня пенсия, она мне не нужна. Я в этом доме у детей поживу, в том… У меня в каждом есть своя комната, есть все, что душе угодно. А 10 декабря все наши дети и внуки собираются в нашем старом доме: у нас День семьи. В этот день мы познакомились с Борисом Павловичем, был 1957 год.
Над крыльцом замирает пауза, и тихо-тихо. Полстолетия туда, полстолетия сюда, годы, дни, часы, минуты:
– Однажды мы встречали Новый год у бабушек, а потом часов в пять утра возвращались домой. Целый час мы брели по сказочной алмазной дороге, и небо смотрело на нас звездами. Мы шли одни в целом свете. И, остановившись у калитки, слушали тишину. И как было хорошо нам вместе!