КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Держаться до конца. И еще один день

Киношники, когда говорят о кино с актерами и придуманной историей, называют его не «художественным», а «игровым». Словом «художественное» они пользуется редко, и обычно им обозначается кино очень высокого качества. А в наши дни такое качество отличает чаще документальные фильмы.

 

Такое ощущение, что игровое кино исчерпало все сюжеты и новое находит только в области экспериментов с общественной нравственностью. Тогда как неигровое кино в последние годы пережило революцию, связанную отчасти с технологическим прорывом, отчасти – с тем, что оно стало востребовано очень большим количеством продвинутых зрителей. Во многих странах документальное кино идет в широком прокате и собирает полные кинотеатры. В нашей стране у документальных фильмов такой популярности нет, и поэтому настоящие шедевры современной документалистики можно пока увидеть только на фестивалях – например, в программе «Свободная мысль» Московского кинофестиваля, который в этом году прошел в 32-й раз.
Эта самая популярная у зрителей программа традиционно показывает все лучшее из мирового документального кино за год.
«Мы стараемся, чтобы у программы каждый год было свое лицо, – рассказывает ее куратор режиссер-документалист Сергей Мирошниченко. – Она составляется как кинофильм, непохожий на то, что было раньше. В этом году явно заметна такая тенденция: люди решительнее противопоставляют себя серой стороне нашей жизни. Много фильмов про личность, способную что-то преодолеть, исправить».

«Героизировать войну – преступление»

В основе документального фильма режиссера Андрея Звягинцева «Виктор Астафьев. Веселый солдат», 2010 – рассказ писателя о своем фронтовом опыте. Фильм был снят в 2000 году – за два года до смерти писателя. Он совершенно без затей сделан, но интересен тем, что опровергает привычные представления о героике Великой Отечественной войны. Показали его не в основной документальной программе, а в параллельной, всего для нескольких зрителей. Интервью дополняется вставками из книг Виктора Петровича, но можно было бы и без них – слишком по-кликушески их читает какой-то молодой актер. Напялив нелепую шапку и перекосив лицо, артист изображает того нелепого бойца, какой, по астафьевским воспоминаниям, и составлял основу нашей армии. Но это тот случай, когда слова куда выразительнее игровых приемов.
Астафьев пошел на фронт добровольцем, хотя у него была бронь, как у железнодорожника. Решающим толчком послужил вид составов с трупами эвакуированных ленинградцев – они умерли от голода в дороге. На фронте патриотичный порыв молодых новобранцев быстро свели на нет, за пару месяцев их довели до состояния апатичных доходяг. Большинство от безысходности в первые же дни попадали в плен или погибли.
Перед отправкой на передовую им выдали какую-то детскую одежду, которую ни разу не поменяли. Обмундирование они так и не получили: «Какая-то сука украла эти 10 тысяч комплектов». Приходилось постоянно зарываться в землю, в топкую грязь украинского чернозема в полтора метра глубиной. Солдатские поддевки превратились в коросту, которую невозможно было снять. Одолевали вши, полуголод. Душил абсурд всего происходящего. Каждого постоянно преследовала одинаковая мысль: «Поскорее бы уже убили, что ли!» Писатель вспоминает, что одна молоденькая медсестра поначалу смеялась над ними, когда они при свисте пуль в страхе зарывались в грязь. Но однажды при ней начался массированный обстрел, все залегли. Когда обстрел закончился и все стали подниматься, юбка у девушки оказалась вся мокрая, она обмочилась. Писатель рассказывает об этом, чтобы показать, что все то мужество, какое обычно демонстрируют в кино, к реальности не имеет никакого отношения. Самое страшное его военное воспоминание – переправа через Днепр. Бойцов просто подвели к реке и сказали: «Вперед! Переправляйся, кто как может!» Кто набивал плащ-палатку сеном, кто хватал какое-нибудь бревно. Многие не умели плавать, вода была ледяная, стеной сыпались бомбы, пули. Погибли при переправе 300 тысяч человек. Для тех, кто заставлял так форсировать широкую реку, по словам Астафьева, жизни солдат ничего не стоили. Командование рядовых не считало за людей. Это были просто штыки, даже «солдатами» их стали называть только после войны. Больше всего сам Астафьев боялся танков. Всю дорогу они видели трупы, раскатанные гусеницами в фанеру. Это зрелище отшибало весь героизм. Истории Зои Космодемьянской, Александра Матросова, по словам писателя, – голая пропаганда. Амбразуру закрыть своим телом невозможно, она широкая. С другой стороны, попасть в нее гранатой, как показывают в кино, очень трудно. Матросов скорее всего забежал сбоку и хотел наклонить дуло пулемета, чтобы успели подойти наши, но фашистский пулеметчик (а фашисты были много здоровее советских полуголодных солдат) просто вырвал пулемет из его рук и мгновенно перерезал очередью.
Астафьев говорит, что победили только за счет того, что завалили немцев своими трупами и залили кровью. Ничего славного в этой войне не было. И героизировать эту и любую другую войну – преступление.
Оборотни реальности
Дебютная работа режиссера Яэль Херсонски «Неоконченный фильм» повествует о том, как во время войны нацисты снимали ленту о Варшавском гетто. Пленки с этими съемками были обнаружены в архивах рейха и долгое время считались документальными.
Однако режиссеру с помощью живых свидетелей – одного из операторов этих съемок и выживших жителей гетто – удалось выяснить, что жизнь гетто, показанная на экране, была тщательно срежиссирована съемочной группой. Нацисты средствами кино старались спровоцировать ненависть к жертвам геноцида. Ставили сцены благополучной жизни в гетто – с ресторанами, красивой музыкой, красивыми девушками. И тут же показывали страшные документальные кадры – детей-нищих и лежащие на улице трупы, на которые никто не обращает внимания – ни голодные дети, ни сытые красотки. В постановочных сценах участвовали обычные жители гетто, которые надеялись, что эта роль как-то облегчит их участь. Через несколько месяцев они оказались в одной могильной яме вместе со всеми остальными.
Фильм Херсонски показывает, как легко имитировать факты. Что даже при работе с документальными материалами, чтобы отличить правду от лжи, нужны чуткое сердце и профессиональный глаз. Херсонски, который много лет работал монтажером на телевидении, мастерски вскрывает замысел оборотней, монтировавших пропагандистскую сказку из пронизанной жутью реальности. И даже обнаруживает их самих, случайно попавших в кадр, размытых, тенеобразных. Некогда властителей мира – убийц, мучителей, кукловодов – теперь безобразных и беспомощных на суде потомков.

Звезда над крышей больницы

В России почти не знают современных документалистов, а в Польше всенародной любовью пользуются неигровые фильмы Марцеля Лозинского, Кшиштофа Кеслевского, Павла Лозинского.
На нынешнем кинофестивале новые работы режиссеров Лозинских, отца и сына, показывали одним сеансом. Отец представил 14-минутную пронзительную ленту о неисполнимых мечтах – о письмах, которые оседают в отделении неотосланной почты в городе Колюшки. На конвертах этих писем написано только: «Маме и папе», «Небеса. Богу»… А сын в своей новой работе – «Химия» вторгся в область, которая окружена житейскими фобиями и зрительским неприятием, в палаты «ракового корпуса».
Все привыкли, что больница – это запахи старости и смерти, раздраженные медсестры, отчаявшиеся люди. А Павел Лозинский в палате, где люди лежат в ожидании сеанса химиотерапии, обнаружил и там такую любовь и такую человечность, какие сейчас редко увидишь в кино – в куда более громких и помпезных проектах.
Режиссер-документалист Сергей Мирошниченко комментирует: «Ты смотришь эту картину и вдруг задумываешься о Боге и о том, как может быть силен человек, о том, как воспитаны люди в Польше, каков их внутренний мир. Там люди, которые предстоят перед ужасом, умеют так разговаривать и общаться между собой, обычные люди, что за этим чувствуется многолетняя традиция веры. В них нет суеты, а есть такое благородство».
50-минутный фильм снят почти исключительно на крупных планах. Создателей фильма в нем самом обнаружить невозможно. Зрителю начинает казаться, что он незримым духом парит между говорящими.
«– У вас все готово к свадьбе?
– Да, только костюма еще нет. Жду, когда перестану худеть от химиотерапии».
«У меня боль началась в Страстную пятницу… Если Христос тебя любит, то взваливает на тебя крест».
«Надо держаться до конца и еще один день… Вот этот наш боксер – сколько раз его били, а он все выходит и выходит на ринг…»
Говорят о меланоме и лекарствах, об отрыжке и лейкоцитах, но и – о душе гитары, о надежде и вере. Выпадают волосы, но заметней становятся глаза. Очень редко так вплотную видишь лицо человека. Здесь самые разные люди: боцман, зеленщица, врач «скорой помощи». Из их жизни выброшены все обычные сюжеты, исключительно важным становится просто разговор – именно сейчас, именно с человеком, который рядом.
«Мечтаю, чтобы отросли волосы. И борода».
«Я попросила главврача, чтобы дожить хотя бы до свадьбы сына».
«С такой болезнью смельчаков не бывает».
Может, для того и посылается испытание болью, чтобы люди поняли, как уязвимы их близкие, и начали разговаривать друг с другом, брать за руки, замирая, прислушиваться к дыханию. Чтобы почувствовали каждую обыденную секунду – с листьями на дереве и птицами над клиникой.
Так знаете, почему надо жить? «Потому что каждый день разный, – отвечает один из героев фильма, – и каждое утро, когда я просыпаюсь, в окне над крышей отделения горит звезда».