«Они приходят к нам по четвергам»

Умеем ли мы отличать малые способности от плохой подготовки или неудачно сложившихся для ребенка обстоятельств?
По-моему, не очень. В идеале все школы должны быть только хорошими. Но на практике способному ребенку, которого не развивают дома, невероятно трудно учиться в окружении детей, не желающих учиться. И порой очень рано, уже в школе, путь ребенка становится необратимым. Посмотреть хотя бы на наших абитуриентов…

Я работаю в высшей школе инженеров-информатиков в Париже. Кроме общего потока ребят, проходящих конкурс на первый курс, есть ручеек тех, кого мы принимаем только по отметкам и собеседованию. Они приходят не прямо после школы – учились где-нибудь год, не понравилось, хотят перевестись к нам. Ребята разные: и проучившиеся на подготовительных курсах в медицинский вуз и не прошедшие зверского конкурса – про этих заранее известно, что уж работать-то они умеют; и лентяи, которые хотят сменить вуз из-за неудач там, где учатся; и те, кто успешно отучился где-то два года и кого мы берем на третий курс. Кто-то приходит к нам только на собеседование, а кто-то на целый день, в который укладываются экзамены, собеседования, ролевые игры и сосиски, жаренные на решетке на полянке. Тех, кто проходит только собеседование, мы принимаем по четвергам, так уж повелось. А тех, кто проводит с нами целый день, – по выходным.
В последний четверг я разговаривала с несколькими очень любопытными ребятами. Сначала пришел темнокожий мальчик с манерами Гавроша. Он поучился на подготовительных курсах в медицинскую школу, не прошел. Обычное дело, но рассказывал об этом так: «Сам расхотел, не понравилась эта бодяга». Школу информатики, куда пошел потом, тоже стал ругать. Это сваливание ответственности на других мне очень не понравилось, и я сказала ему, что думаю. А он тут же заплакал горючими слезами. В жюри мы были вдвоем с преподавательницей французского (этот предмет у нас называется для важности communication), обе растерялись. А мальчик сквозь слезы стал рассказывать, что его старший брат вот-вот защитит докторскую степень по физике, а ему хоть домой не приходи. Я поинтересовалась, кто у него родители. Папа – механик в гараже, а мама – санитарка. Задала ему наш обычный вопрос, чем он занимается кроме учебы. «П-пишу-у-у», – говорит он, всхлипывая. Мы в один голос: «Что пишете?» А он: «Стихи-и-и». Тут мы оторопели, и я неуверенно так спрашиваю: «А читаете что?» – «Йетса». – «А на каком языке?» – «По-английски». Немая сцена. Потом, когда он вышел, решили, что возьмем его на первый курс. Ну как не взять человека, который читает стихи, да еще и по-английски? К тому же последний шанс у парня.
И сразу за ним вошел человек, который в коридоре, пока ждал, читал «Одиссею». Коллега спросила, для собственного ли он удовольствия читает или по заданию. «Для удовольствия». Этот интеллигентный мальчик учится в одном из лучших pr?pa, готовящих в школы экономики, и так ему эта экономика опротивела, а информатика всегда нравилась, что решил он все бросить и прийти к нам. В разговоре выяснилось, что больше всего он любит, как ни странно, читать романтиков XIX века, Шатобриана и Гюго. Еще экзистенциалистов любит, но «Сартра куда меньше, чем Камю». В кино ценит немецких экспрессионистов. Мы спросили, а уверен ли он, что не хочет на филфак? «Уверен, – говорит, – после филфака нет работы, а в информатике-математике вполне можно чем-нибудь приятным заниматься».
Пришел мальчик, который играет на ударных, а папа его пишет музыку и играет на электрогитаре. Слова пишет дядя, папин брат. Вдвоем с папой они играют по вечерам в кафе. Девочка, семья из Индии, но во Францию ее привезли младенцем, так она еще в школе сумела организовать фирму, торгующую по интернету индийскими побрякушками. В последние годы это очень заметно: появляется много самостоятельных хороших ребят. Плохих, естественно, тоже немало. Мало средних, впечатление большей поляризации.
Перед собеседованием каждый вытягивает билет с заданием истолковать какую-нибудь цитату или пословицу. Одному мальчику досталась на истолкование африканская пословица, в вольном переводе получится что-то вроде того, что людям нужны вожди, а вождям нужны люди. Сначала он порассуждал немного о различных возможных контекстах. Потом задумчиво сказал: «Давайте на минутку влезем в шкуру верующего, для простоты – католика. Кто у него вождь? Господь Бог? Или Иисус Христос? А каково же положение Папы римского? Получается, что у верующего пирамида вождей, при этом Папу можно потрогать пальцем, и эта возможность потрогать вождя низшего ранга укрепляет веру в более высокого вождя».
Другой рассуждал о том, что судно с десятью капитанами обязательно затонет. В процессе разговора его занесло в рассуждения о диктатуре, и он заговорил про Гитлера и Сталина и тут уж совершенно запутался, потому как сам же начал с того, что он согласен с тем, что на судне нужен один капитан.
Разговаривала я с очень застенчивой девочкой, занявшей двадцатое место в чемпионате Франции по скачкам. Начала она с того, что сказала, что ни за что, ни ради какой учебы не пожертвует лошадьми. Потом пришел мальчик, наполовину португалец. Отец у него пожарный, он с детства в клубе юных пожарных но не может решить, учиться ему на инженера или пойти в пожарные. Ведь если он станет инженером, все равно будет пожарным-добровольцем по выходным. Еще мальчик – очень простой, страстно хочет стать первым образованным человеком в своей семье. Честно сказал, что ему трудно излагать, а французский и философия – самые страшные предметы. Была девочка, которая любит стихи, особенно Бодлера, и арабский мальчик, поклонник Бальзака. Почти все ребята играют на каких-то музыкальных инструментах. А о «самых-самых» что и говорить. Вот один разрабатывает обучающую программу для изучения языков, во время работы с ней в разное время в разных местах экрана появляются слова, которые за день надлежит выучить. Другой уверял, что прекраснее алгоритмов Кнута ничего нет на свете. И вот что интересно: эти «самые-самые», помимо прочего, – приятные в общении люди…

Елена КАССЕЛЬ
Париж