КРУГИ ИСТОРИИ

Катынский крест

Так получилось, что я был в Катыни шестого апреля, за неделю до официального дня памяти расстрелянных здесь поляков. Хотелось неспешно побродить, увидеть все своими глазами. Я не знал, что на следующий день сюда приедут премьер-министры России и Польши, а в субботу собирается прибыть Лех Качиньский…
Здесь в сосновом бору под Смоленском захоронения интернированных поляков, убитых НКВД в апреле 1940 года, советских граждан, расстрелянных в этом же лесу еще в 1937–1938 годах, а также пятисот советских военнопленных, уничтоженных немцами в 1942 году, объединены в международный мемориал. Но когда находишься непосредственно на месте, впечатления единства не озникает.

На территории огороженного польского мемориала – как будто поляки «арендовали» кусок русской земли на кладбище под свою могилу – все написано только по-польски. В центре – колокол, католический крест, возвышающийся над несколькими курганами, на которых лежат чугунные, специально не покрашенные, ржавого цвета кресты, а по периметру могил – своеобразная «стена плача», где поименно назван каждый здесь погибший и похороненный – 4421 человек. Это военнопленные из Козельского лагеря. Лагерей было три. В Катыни, помимо узников Козельского, расстреляны 3820 человек из Старобельского лагеря и 6311 человек из Осташковского. Всего же были расстреляны 21857 человек – «лиц буржуазной Польши» (еще 7305 человек были расстреляны в лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии). Это были офицеры, чиновники, полицейские, врачи, учителя, профессора – «классово чуждые элементы» для советской власти, «цвет нации» для поляков.
Рядом с польской частью мемориала стоит православный крест, а вокруг него – с десяток или больше небольших братских могил с искусственными цветами. Никаких табличек, ни единой фамилии. Согласно написанному при входе в мемориал, здесь захоронены шесть с половиной тысяч репрессированных советских граждан, в основном в 1937–1938 годах, теперь говорят уже о восьми. Кто эти люди, сколько их было расстреляно здесь на самом деле, и там ли они лежат, где насыпаны курганы, не уверен. Музей был уже закрыт, и уточнить было не у кого.
А еще невдалеке от входа – между символическими воротами и красивыми мостиками – на небольшой площадке для торжественных встреч сбоку присоседился небольшой насыпанный холмик с плитой: здесь немцами были расстреляны около 500 советских военнопленных. Говорят, что на самом деле немцы в Катыни военнопленных не расстреливали, и эта версия возникла в период расследования комиссии Бурденко в 1944 году, когда сталинский режим пытался переложить преступление на плечи немцев.
Справа от этой даже не огороженной братской могилы стенд, рассказывающий об ужасах тоталитаризма и сталинских репрессий, а еще чуть правее раритетный экспонат – спецвагон для пересыльных зеков.
Все уместилось на одном небольшом пятачке – единой братской могилы сталинизма-тоталитаризма. Когда дело касается трагедий и преступлений, нам почему-то понятнее иметь одну братскую могилу, чем поименное кладбище. Наверное, оттого, что общее горе и коллективная ответственность нам привычнее, чем индивидуальная трагедия и персональная вина.
Мой приятель как-то обратил внимание на то, что в дореволюционных мемориалах, в том же храме Христа Спасителя, построенном в память о погибших в Отечественной войне 1812 года, поименованы только офицеры, а низшие чины (так и написано) – пронумерованы. При советской власти, похоже, остались лишь «низшие чины», но теперь даже и не пронумерованные, а «округленные».
Так уж повелось, что в России в силу определенных исторических обстоятельств и сложившегося менталитета человек никогда не представлял особой ценности. При большевистском режиме эта антигуманистическая традиция получила лишь дополнительное подспорье.
Вот почему так психологически сложно большинству из нас понять все поименное – голосование, поступок, мысль. Вот почему нам трудно понять, что кто-то не хочет побрататься даже в могиле.

…События последних дней вызвали всеобщее чувство солидарности с поляками. И россияне не стали исключением, что с благодарностью было принято Польшей. Есть робкие ожидания, что человечность растопит лед в российско-польских отношениях, а нынешняя польская трагедия на российской земле сплотит наши народы.
Я согласен с этими надеждами. Но как все же хотелось бы, чтобы людей объединяли не трагедии, а сотрудничество и взаимопомощь, чтобы причиной того или иного жеста доброй воли становилась не политическая конъюнктура, а благородство, чтобы канули, отжив свой византийский срок, всевозможные «дневники наблюдения» – кто когда поклонился, а когда преклонил колено.

И еще хотелось бы заметить, что траурные дни пройдут, а проблемы никуда не исчезнут. И одной из первых в их очереди останется Катынь.
В дни трагедии мы повели себя достойно, что оценил весь мир. Но по поводу расстрела в Катыни еще есть неразрешенные вопросы.
Это полное открытие архивов (пока открыто только 67 из 183 томов дела по Катыни, остальные по-прежнему закрыты. В них, по мнению бывшего главного военного прокурора Александра Савенкова, содержится государственная тайна), справедливое наказание, пусть и морально-правовое, всех ответственных за преступление – отдавших приказ и исполнителей (а это все члены сталинского Политбюро, высшие чины НКВД и около сотни палачей). И это принесение недвусмысленных извинений польскому народу, среди которого еще живы свидетели тех событий и потомки жертв.
По-моему, очень точно сказал об ответственности всего народа за преступление государства посол Польши в России Ежи Бар. В интервью Владимиру Познеру 12 апреля, в день единого российско-польского траура, он сказал – надо спросить у людей: если они не испытывают чувства глубокой сопричастности, значит, они несут ответственность, не чувствуя вины. Я несколько вольно, наверное, интерпретировал слова посла, но, думаю, суть понял верно: только покаявшись, можно протянуть руку и быть прощенным.
У Борхеса есть замечательный рассказ «Легенда». Такой маленький, что его легче прочитать, чем выслушать в пересказе. И все же: встречаются Каин и Авель уже после смерти Авеля. Не узнают друг друга. Костер разводят, разговаривают. И вдруг Каин видит шрам на лбу Авеля. «Да ведь это я тебя камнем», – вскрикивает он. «Не помню», – спокойно отвечает Авель. Тогда Каин понимает, что брат Авель простил его, потому что по-настоящему простить – значит забыть. «Тогда постараюсь забыть и я», – решает Каин. На что Авель отвечает: «Пока жива совесть, живы и грехи».
Прощение, как писал тот же Борхес в другом рассказе – «Молитва», очищает обиженного, но не обидчика, к которому оно почти не имеет отношения. Российское руководство предлагает Польше перестать оглядываться назад, забыть прошлые обиды, начать с чистого листа. Все правильно. Но обиды не забудутся, если не прощены. И на чистом листе всегда будут проступать черные пятна. Взгляд в будущее невозможен без честно проработанного прошлого. Без признания правды. И только тогда «битву за прошлое» можно оставить историкам, превратив поле брани в площадку для дискуссий. А народам завещать мир и уважение друг к другу.