МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Мой брат – китайский мудрец

«С бега почты»

Еще в детстве я обзавелась ничем не подкрепленной самоуверенностью – благодаря младшей сестре. Например, я очень любила читать песенник сестры. Она записывала песни на слух, и от этого они приобретали загадочные и заманчивые очертания. Я спрашивала:
– Что это такое – «в ответ открытка с бега почты»? С какой такой почты и с какого такого бега?
– Ну как… открытка, – вздернув подбородок, отвечала сестра. – Обыкновенная открытка. Непонятно, что ли?
– А что, понятно? Рыбачка направила к берегу баркас. И говорит Косте: все вас знают, а я вижу в первый раз. Ну? Открытка-то тут при чем?
– Очень просто, – сухо объясняла мне сестра. – В тот раз ей Костя ничего не ответил. Обиделся. А потом послал ей письмо. Открытку. Почтальон прибежал, кинул ей открытку прямо в баркас и побежал дальше. Письма разносить.
– О Господи. Не было никакой открытки. Что ты думаешь, Костя такой человек, чтобы обижаться на ерунду? Он сказал ей все это сам. Открыв «Казбека» пачку. «Казбека». Пачку. Понятно?
Но сестра была упряма и не думала сдаваться…

Девчоночий политес

Двоюродная сестра – это иногда даже лучше, чем родная. С ней, с двоюродной, не надо делить родителей, не надо бороться за первенство и нет смысла скандалить, когда ей купили новую игрушку, а тебе нет. Она не дает тебе повода ни для ревности, ни для горестных воспоминаний о том, как было хорошо, когда ее еще не было. То есть, фактически ее не за что ненавидеть, хотя при этом она тебе все равно родная! Сестра, которая, безусловно, в сто раз ближе, чем любая подруга.
Подруга – это же такое существо, которое сегодня не шутя готово пожертвовать ради тебя жизнью, а завтра, глядя в зеркало на свои тощие, торчащие в разные стороны мышиные косички, скажет тебе, скривив губу: «Нет, ну надо же, какая у меня сегодня прическа дурацкая! Прямо совсем, как у тебя!» И ты не сможешь оттаскать ее за эту самую ее прическу, потому что если ты это сделаешь, то всем покажешь, как тебя задело ее ехидство, и дашь ей повод и дальше действовать в том же направлении. Нет, с подругой такой номер не пройдет, а вот с сестрой, хоть бы и с двоюродной, – пожалуйста, сколько угодно! Потому что с сестрами можно драться, это всем известно. Они надолго не обижаются. Они же сестры.

Загадочное существо

А вот двоюродные братья? Мой собственный двоюродный брат оказался, как я узнала впоследствии, вообще троюродным, но это меня ничуть не огорчило. Я все равно его любила – он был яркой личностью. Он был толстым, нежным, интеллигентным ребенком, и потому бабушка никогда не выводила его на прогулку, не имея в свободной руке длинного увесистого прута. Впрочем, с некоторых пор она остерегалась применять это орудие устрашения по прямому назначению, поскольку убедилась, что месть не заставит себя долго ждать, и она будет ужасной. Хомяк, которого в недобрый час подарили моему братцу, тоже об этом знал. Он уже бывал у бабушки за шиворотом, и не один раз. Когда мне рассказали про это дело, восхищение мое было безграничным, хотя хомяка, безусловно, было жаль.
Брат артистически скрывал свою негодяйскую сущность за благолепной внешностью и показным смирением. Он всем улыбался, был рассудителен и вежлив и охотно помогал нам с сестрой нянчить кукол на заднем дворе. Когда взрослые почему-то – до сих пор не пойму почему – стыдили его и говорили, что это женское дело, он бил себя в грудь пухлым кулаком и говорил с убедительной слезой на длиннющих ресницах: «Ну сто вы! Мне мозно! Я зе тозе зенсина!»
Взрослые тревожно переглядывались. Они не знали, что это всего лишь подлая маскировка. Ради достижения своих целей этот тип мог перевоплотиться хоть в женщину, хоть в самого черта. Нянча наших кукол, он входил к нам в доверие и, во-первых, усыплял бдительность родителей, а во-вторых, получал доступ к клюкве в сахаре, шоколадному печенью и «Мишкам на Севере», которых моя бабушка доставала по великому блату. И в том, что он не был «зенсиной», мы с сестрой не сомневались по многим причинам.

Мужской склад ума

Много позже я изумленно таращилась на него из-за книги. Ему ведь столько же лет, сколько и мне! Почему же он все это знает, а я – нет?
– Кость, смотри, какой дядя красивый на картинке!
– Сама ты дядя. Это не дядя. Это грузин.
– Ну все равно, какая красивая у него одежда!
– Подумаешь! Знаешь, какая она неудобная? В ней же жарко, небось, как не знаю в чем! В Грузии же сорок градусов жары! Там из-за этого апельсины растут. Думаешь, они просто так бы росли?
– А Грузия – это страна, да?
– Сама ты страна! Это республика.
– А-а-а… Понятно. А республика – это что?
– Это то, из чего делают страны. Возьмут несколько республик, сложат вместе, и делается страна. Ты что, не знала, что ли?
Он очень много знал и охотно делился своими знаниями с окружающими. Так, однажды, когда я увидела в конце какой-то книжки странный заголовок «Вместо заключения», он мне объяснил, что автора хотели за что-то посадить в тюрьму, а потом простили и вместо этого велели написать длинную-предлинную книжку. Такое, типа, наказание специальное вместо заключения. Когда же я повторила все это при большом скоплении взрослых, он больше всех хохотал, наслаждаясь моим конфузом.

Независимость просто героическая

Он не был храбрецом. Но он был скептиком, даже циником, что делало его способным на отчаянные и дерзкие поступки. Он запросто мог пойти ночью в лес или даже на кладбище, а один раз вернулся из церковных развалин, которые исследовал вместе с друзьями, весь залитый кровью, с пробитой головой. Но беспокоило его только то, что об этом могут узнать родители, поэтому он быстро кинул мне футболку, чтобы я ее застирала, а сам сел к зеркалу и, вызывая во мне почтительное содрогание, сам стал заливать пробоину йодом и заклеивать ее пластырем. На мой вопрос, как это получилось, он хмуро ответил:
– Сверху кирпич сорвался и меня звезданул. Думаешь, что? – просто так звезданул? Не просто так, а за дело.
– За какое дело? – с холодком в груди спросила я.
– За кощунство! – гордо отрезал он и больше в подробности не вдавался.
Что-что, а кощунствовать он мог по поводу любой святыни, какой бы она ни была. Он показывал язык Николаю Угоднику и рисовал рожки Карлу Марксу. А когда его вместе с классом повели в мавзолей, он долго упирался и спрашивал, нет ли там тех самых загробных вирусов, которые обитают в гробницах фараонов. Учительница гладила по головке наивного начитанного мальчика, стараясь не глядеть ему в глаза, чтобы не видеть там чертей.

Ведьмы, дальние родственницы

В городе мы редко с ним встречались, поскольку жили довольно далеко друг от друга. Но все летние деревенские каникулы проводили вместе. Он жил за пару домов от нас с двумя тетками, сестрами своего деда. Тетки были незамужние, диковатые, скупые и страшные. Брат клялся, что своими глазами видел, как в теплые лунные ночи они голышом бегают по огороду вокруг грядок, а потом сидят на завалинке и расчесывают и разбирают гребнями свои длинные седые лохмы, и луна светит на них сверху. Мы не верили, но восхищались и ужасались. Может быть, бабки и не бегали голышом по огороду, но все равно были явными ведьмами, и дом у них был темный, глухой, пропахший печным дымом, сухими травами и тряпками. Бывать там было страшновато и изумительно интересно. Чтобы бабки не особенно обращали на нас внимание, мы залезали на печь, зашторивались занавесками и, подперев подбородки старыми валенками, беседовали шепотом о вампирах, привидениях и других жизненных проблемах. А потом, утомившись, сползали с печки и пробирались в сени, где на керосинке неизменно стояла внушительных размеров сковорода с остывшей жареной картошкой. Мы брали эту картошку руками, торопливо заталкивали в рот горсть-другую, потом раскидывали ломти по сковороде, чтобы ущерб был менее заметен, и лезли в буфет за десертом в виде здоровенных окаменелых пряников. Это было нелегким и опасным делом, потому что дверцы буфета жутко скрипели, а слух у старых ведьм был дьявольски тонким. И черные половицы тоже вздыхали и ныли при каждом шаге. А в горнице над ковром с оленями стучали и скрипели ходики, и кто-то невидимый сидел на гирьке и хихикал, а кот лежал на подоконнике, видел его и брезгливо щурился…

Мудрец на договоре

Помню еще, как брата заставляли рубить ивовые вязанки для бабкиных коз. Родители пообещали, что если он нарубит сто вязанок, они купят ему гоночный велосипед. Мы ходили за этими вязанками на реку – брат рубил, а я связывала их веревками и грузила на багажник его старого, не гоночного велосипеда, мрачно помалкивающего от тревожных предчувствий. Впрочем, дурные предчувствия были не только у него, а и у нас тоже, хотя и противоположного рода.
Ближе к вечеру, устав от трудов, мы с братцем сидели в ивовых зарослях на очередной вязанке, снедаемые комарами и сомнениями. Вечернее солнце плавало возле наших ног, разбиваясь на яркие зеленоватые пятна.
– Думаешь, правда купят гоночный? – говорила я.
– И не думаю даже, а знаю, – грызя былинку, отвечал брат. – Не купят они ни фига. Гоночный – он знаешь сколько денег стоит?
– А чего ж ты тогда не плюнешь на эти вязанки?
– Во-первых, все равно никуда не денешься – так и так заставят. А во-вторых, так лучше, – прищуриваясь, пояснял он. – Если я не буду их рубить, родители мне скажут: ну во-от, ты не стал рубить вязанки, и мы тебе тоже ничего не купим. А так – не они, а я им буду говорить: ну во-от, я вам сто вязанок нарубил, как обещал, а вы? Обещали и не купили! И они будут чувствовать себя виноватыми. И можно будет от них все-таки хоть чего-нибудь добиться. Не велосипеда, так еще чего-нибудь.
– Если бы у меня были деньги, я бы тебе обязательно купила гоночный.
– А если бы ты мне не была сестра, я бы на тебе обязательно женился. Хотя на самом деле нам можно жениться – мы же не родные брат и сестра. Вон у Майн-Рида – там все время кузены с кузинами женятся, и ничего. Только…– он хитро косился в мою сторону одним глазом, – ты же все равно за меня не пойдешь, правда?
– Конечно, не пойду! Ты что, дурак, что ли?
Брат довольно посмеивался. Он был отнюдь не дурак. Наоборот, он был очень мудрый. Мудрый, твердый духом и хитрый. Как китайский мудрец. Однажды его укусила оса прямо между глаз, и его сходство с китайским мудрецом неимоверно увеличилось.
…А солнце качалось и расплывалось у нас под ногами, в камышовых зарослях то и дело вскрикивала и застенчиво замолкала лягушка, пахло тиной, сырым песком и коровьим стадом, пасущимся на другом берегу. И было хорошо. Даже без гоночного велосипеда.