УЧИТЕЛЬСКИЕ ИСТОРИИ

А в классе сидят уже дети наших выпускников...

«Прекрасная учительница, прекрасная» – сколько раз я слышала это прямо за спиной. Репутация заработанная, от выпуска к выпуску переходящая. Да вот только ничто не вечно под луной. Первые звоночки начались, когда пошло такое: «Я своего балбеса в эту школу специально перевела, хочу, чтобы у вас учился, ведь как вы здорово с нами справлялись», «Уж вы позанимайтесь с дочкой, от рук отбилась, ничего не хочет, а я все ей рассказываю, как мы бегом бежали на ваши уроки». Они-то бежали. Но ведь тогда и я летала.

Паша, мама, я

Паша, мама которого до сих пор смотрит на меня восхищенными глазами, переводу в новую школу не рад, местные порядки его раздражают, на уроке ему не до урока, и это понятно. Мне. Но не Паше. Он настроен на какое-то чудо, а ничего «такого» не происходит. Пишем, читаем, читаем, говорим, пишем. Не сдал, не сделал, не пришел – «злая учительница». Но Паша не грустит: он так красив и обаятелен, что уже покорил одноклассников. Он заявляет на уроке: «Я эту глупость писать не собираюсь… это я учить не буду ни за что».
Веду себя по правилам ремесла: «Почему ты считаешь, что это глупость? Что значит “не буду ни за что”»? Его ответ дерзкий: «Ничего!»
Среагировать адекватно – с ходу и жестко парировать. Лет тридцать назад это выглядело в моих устах весело, органично, не обидно. Мы тогда были ближе, связаннее, дружнее. Кажется, и невозможны были такие провокации. Но Паша явно «пошел на войну», он и «войско» небольшое собрал. Я ему не друг, а «училка», притом старая, еще мать учила. А с матерью у него вообще сложно.
Пока все это проносится в моей голове, время упущено, только и сказать: «И не пиши, и не учи, и живи сам по себе». Вежливо, но обидно.
После такого – рисование карикатур на меня. Закономерно. Красным, для большей злости обслюнявленным карандашом. И мое «ноль реакции». Когда же я успела сложить доспехи? Но ведь сложила.
И опять за ним заезжает мама, и опять «ах, как я рада вас видеть», и опять «Пашка, ты не представляешь, как я тебе завидую». А мы с Пашей стоим, молчим, переглядываемся исподлобья. Не хотим огорчать маму.

Папа и дочка

Инге, видно, папа тоже с три короба наплел обо мне и о своем классе. Как мы «Хоббита» при свечах читали да как дефицитную фанту на огоньках разливали – за номер самодеятельности. Она сначала долго удивлялась, что ничего подобного мы не делаем, но разочаровываться не спешила. Определила меня в доверенные лица как «свою», и я по-семейному выслушиваю ее бесконечные истории про мальчиков во дворе, в подъезде, на даче и в школе. Участвовать в разговоре мне непосильно: я никак не могу сориентироваться в именах и стратегиях и, несколько раз перепутав неведомых мне Костю и Максима, помалкиваю.
У нее есть и другие проблемы: «Двойка выходит по английскому, а кто виноват? Я сижу на первой парте, но мне лень, я и пудреницу достану, и карандаш, один раз даже ногти покрасила, а ей хоть бы что. Она меня и не спрашивает».
Девочка запросто рассказывает о том, как она «разводила» в «Одноклассниках» молодого учителя физики, представившись моделью: «И он переписывался со мной целый вечер, просто обхохочешься, хотите покажу?» – «Не хочу». – «А что так? Хотя бы гляньте, какой я образ сконструировала в фотошопе!» – «Нет-нет».
Наверное, я неправа: она-то ради наших добрых отношений иной раз стих выучит, а то и сочинение сдаст, а я? «Инга, а ты зачем эти приключения устраиваешь?» – «Как зачем, прикольно же».
Ее папа тоже сидел на первой парте, росточком небольшой. Он у нас отвечал за КВН, поэтому всегда носил с собой тетрадку, куда записывал интересные вопросы и задания. Иногда на уроке оставалось время, и я просила его почитать оттуда что-нибудь новенькое. Тогда он важно выходил к доске и зачитывал вопрос. И смешно прищуривался, если никто не мог ответить сразу. Его все уважали. В те времена была мода на «Что? Где? Когда?» и вообще на «напрягать голову». А сегодня эта звездная Инга вряд ли обратила бы внимание на невзрачного интеллектуала с первой парты по кличке Ломоносик.
Так что на вопрос ее папы: «Ну почему они такие?» – мне и сказать особо нечего. Другие.

За что – не знаю сам

В утренней электричке почти никого, напротив дремлет мужчина. Звонит мой сотовый, я отвечаю тихо, но человек вскидывается: «Вера Николаевна, вы? Я вас по голосу!»
Я, я. А ты Ваня! Тебя-то еще и по лицу узнать можно. Как жизнь? Ну да, гордиться нечем, не разбогател. Дети не радуют: учиться не любили, работать не хотят, сидят на шее. Но сейчас он не о том – сейчас «а помните…».
Нет, многого из того, о чем он взахлеб рассказывает, я не помню. Шалости, игры, драки в раздевалке. Я вот помню, как он интересно писал в тетради для творческих работ. Даже что-то цитирую: «Все ожило в природе, и Пушкин перечислит, а Ленский все лежит, и никогда не встанет. Поэт своей несчастной чести погиб»… «Чичиков набивает руку, набивает карман, а в кармане дырка. Все время он проигрывает концы, бедный, бедный Чичиков». Ваня отмахивается: вот глупости какие, даже стыдно. А лошадиный поход – это да. Помните? Ну да, как же без событий, если есть лес, дети, лошадь и телега. А все-таки никто так не писал сочинений, в этом ты уникален. «Да бросьте, бредил в рифму, вы же и смеялись».
Ему пора выходить, он встает, с колен падает книга. «Читаешь?» – «А как еще выживать-то?» Поднимает, смеется. «Эх, жаль, что вы моих детей не учили, у них за всю школу ни одного похода не было». – «Ладно, беги уже!»

Знаем, хотим, можем

…Странно люди думают о нас. Как будто учитель заведен на определенные действия, и как будто эти действия с неизбежностью дадут ожидаемый результат. Увы, старый багаж давно выдан получателям, новые тоже ушли по назначению, а новый-новый еще нужно собрать непонятно из чего.
Шутки, приемы, ходы устаревают за раз, и порой кажется, что лучше никак, чем неточно, и лучше ничего, чем «как надо». А что им надо? Они не встают на цыпочки, чтобы подтянуться к знанию, разве через плечо заглянут. Ни во что не вкладывают душу, как будто им тошно в классах. Родители думают: учителя не те. Да нет, не та уже жизнь, не та теперь и школа.
Но ты выходишь после уроков в вестибюль, уже одетая, усталая, одолеваемая сомнениями, а они кричат: «До свидания, до свидания, Вера Николаевна!»
И все разумное, веселое, настоящее, что у тебя есть, остается с ними.