НА КНИЖНОЙ ЛЕСТНИЦЕ

О бессердечных древних греках, полосатых тканях и пользе изобретения велосипеда

Совсем недавно историей называлось все, что проходит по разряду исключительного. Великие события. Великие люди. Войти в историю – означало вырваться из бытовой рутины со всеми этими завтраками-обедами-ужинами, свадьбами-крестинами-похоронами, хождениями на работу и с работы… Великие события отменяли привычный распорядок жизни. Великие люди казались уже родившимися в виде монументов – невозможно было поверить, что и они в детстве пачкали пеленки и болели ветрянкой. Другой взгляд на историю сложился в конце 30-х годов прошлого столетия, когда несколько французских историков начали издавать научный журнал «Анналы экономической и социальной истории». Один из главных представителей школы, Марк Блок, впервые употребил выражение «пыль повсе­дневности» в положительном значении. В своей «Апологии истории» он писал о том, что «человеческое время всегда будет сопротивляться строгому единообразию и жесткому делению на отрезки, которые свойственны часам. Для него нужны единицы измерения, согласующиеся с его собственным ритмом… Лишь обретя подобную гибкость, история может надеяться приспособить свои классификации к «контурам самой действительности», как выразился Бергсон, а это, собственно, и есть конечная цель всякой науки». Такими единицами измерения вполне способны стать отдельные понятия и вещи, обычаи, обряды, привычки – в общем, всё, что сообщает времени вкус и цвет и отделяет друг от друга поколения и эпохи.
В прошлом году совершенно независимо друг от друга два разных издательства затеяли выпуск книжных серий, цель которых – окончательно примирить Историю и повседневность.
Серия «Краткий курс» издательства «Текст» началась с «Истории тела в средние века» Жака Лё Гоффа и Николя Трюона (М.: Текст, 2008). Действительно, тело – самое банальное из того, чем каждый из нас обладает. Именно с его ежедневными потребностями связана значительная часть повседневной культуры. Другой вопрос, насколько те потребности и привычки, которые мы считаем естественными, имеют отношение к природе, а не к культуре. Например, что естественно для человека – сидеть на корточках или на стуле? Казалось бы, проверить легко – достаточно просто выяснить, когда быстрее устанут спина и ноги. Но ведь это еще и проблема тренировки и воспитания – к чему человек приучен с детства. Да и сами формы стульев и кресел с течением времени менялись, не то повторяя, не то определяя совершенно иную телесность. Усевшись на стул XIX века, современный человек обязательно начнет ерзать: сиденье слишком низкое, слишком высокая – выше головы или вровень в ней – спинка. Развалиться, ссутулиться, согнуться невозможно. Положить ногу на ногу – и того хуже. Единственная поза, в которой ощущаешь себя комфортно, – сидеть прямо, опустив руки на колени. Правда, уже через пару минут такой стул покажется орудием пытки. С другой стороны, еще неудобнее – попытаться посидеть таким образом в современном мягком кресле…
У каждой культуры – своя телесность, свои жесты и позы, свой тембр голосов. Средние века были временем отрицания тела, без которого, впрочем, обойтись все равно невозможно. Поэтому человек средневековья жил между Постом и Масленицей, аскезой и карнавалом. Ему разрешалось плакать, когда он радовался, но воспрещалось смеяться. Так что человеческое тело прошло свою собственную историю средних веков.
А иногда, оказывается, достаточно проследить за культурной мифологией одного-единственного органа, чтобы понять, как меняется человечество. «История сердца» норвежского историка культуры Уле Мартина Хёйстада (М.: Текст, 2009) посвящена одному из главных символов современной культуры. В обыденной жизни мы не задумываемся над тем, почему называем жестокого человека бессердечным, а сердце, пронзенное стрелой, считаем символом влюбленности. Нам просто кажется, что так было всегда. На самом деле еще у древних греков, пишет Хёйстад, не было сердца в нашем понимании слова, а печень и легкие были для них в гораздо большей степени наполнены духом. Привычную для нас мифологию сердца как вместилища души создало христианство, а едва не разрушила наука Нового времени, превратившая главный христианский символ в обычный орган – собственно говоря, в живой насос. Впрочем, исследование Хёйстада посвящено как раз тому, что символы способны жить собственной жизнью, независимо от научной истины.
О делах сердечных рассказывает и «История свадеб» (М.: Текст, 2009). У книги два автора, которые выступают под общим псевдонимом Олег Ивик. Это рассказ о формах брака и свадебных обрядах разных эпох и культур. Например, в Древнем Египте уже существовал брачный контракт, а специальных свадебных церемоний не было, или нам о них ничего не известно. В Древнем Вавилоне вздорный характер жены был юридическим основанием для развода, а свадебные одежды римлянок были желтого или оранжевого цвета. В отличие от строго научных исследований Лё Гоффа/Трюона и Хёйстада «История свадеб» – это популярное изложение сведений из специальных работ по антропологии и этнографии.
Серия «История повседневности» издательства «Новое литературное обозрение» уже одним своим названием отсылает отечественного читателя к одноименной французской серии, в которой публиковались труды историков школы «Анналов».
Одна из самых популярных книг серии – «Дьявольская материя. История полосок и полосатых тканей» Мишеля Пастуро (М.: Новое литературное обозрение, 2008). Автор этой книги – историк-медиевист – знаменит у нас и благодаря другой своей книге – «Повсе­дневная жизнь Франции и Англии времен рыцарей Круглого стола». Сама по себе постановка вопроса – проследить историю «полосатости» в европейской культуре – на первый взгляд отзывается гламурным легкомыслием. Но книга Пастуро адресована вовсе не читателям глянца. Это серьезнейшее (при этом очень увлекательно написанное) исследование того, как менялись представления о норме и ее нарушениях, а также – о нарушителях на протяжении почти тысячелетия. Полосатые ткани считались «нехорошими», «дьявольскими» в средние века: «И в жизни, и на картинке одежда или другая вещь в полоску часто сигнализируют о том, что их владелец находится за пределами социума: он может быть осужденным (всевозможные мошенники, фальшивомонетчики, клятвопреступники и просто разбойники), больным (прокаженные, безумцы и умственно отсталые), заниматься черной работой (слуги) или позорным ремеслом. Помимо стандартного набора «жонглеры-проститутки-палачи», изображения сообщают и о других недостойных занятиях; среди их представителей – кузнецы (ведь известно, что все они колдуны), мясники (потому что они кровопийцы) и мельники (скряги и спекулянты!). Наконец, последняя категория маргиналов – мусульмане, иудеи и еретики. Подобно тому как все эти группы оказываются нарушителями общественного порядка, полоски нарушают цветовую гармонию и «правильный» способ одеваться». Так история полосок превращается в историю отверженных и несогласных и их одежд – от трико жонглера до лагерной робы.
«История велосипеда» Дэвида Херлихи (М.: Новое литературное обозрение, 2009), наоборот, рассказывает не о том, как вещи становятся знаком свободы или не-свободы, а о том, что они способны сделать мир свободнее. Почему отдельного исследования заслужил велосипед? Прежде всего потому, что сделал для разрушения сословных границ, может быть, не меньше, чем все революции XVIII и XIX веков. Помимо того, что на велосипеды к началу XX столетия пересели богатые и бедные, одним своим существованием новое средство передвижения обессмыслило одно из важнейших сословных табу: люди благородного происхождения не должны управлять экипажем или коляской сами – для этого существует кучер или извозчик. Велосипедист – сам себе наездник и кучер. Так что когда самым прогрессивным транспортом стал автомобиль, о прежних запретах никто и не вспомнил.
Женщинам тоже есть за что поблагодарить велосипед. Он сыграл свою роль в изменении длины и фасона юбок, а потом и вовсе в освоении и присвоении женщинами брюк. Длина юбки, не менявшаяся столетиями, изменилась за пару десятилетий, как только дамы пересели на велосипеды. Необходимость верховой езды ничего не могла изменить ни в одежде, ни в общественной роли женщины. Наоборот, именно для того, чтобы ничего не менять, были придуманы женские седла для боковой езды и платья-«амазонки». И далеко не на всякой лошади женщине можно было ездить. Носить даму-наездницу могла только специально выезженная лошадь – которая не боялась хлопающего по ее ногам и животу огромного неудобного полотнища юбки. Кататься на двухколесном коне, сидя боком, не получилось, сколько бы ни пытались конструкторы приспособить новую машину к старым обычаям. Понадобилась свободная укороченная юбка, которая достаточно быстро превратилась в юбку-брюки.
Чуть старше привычки ездить на велосипеде другая важная часть нашей жизни – летняя (или не обязательно летняя) поездка на море. О том, как европейцы превратились в holydaymakers – «тех, кто делает отдых», или, по-нашему, в отдыхающих, – пишет британский культуролог и историк архитектуры Фред Грей в «Истории курортов» (М.: Новое литературное обозрение, 2009).
Оказываясь на побережье теплого моря, люди, разумеется, никогда не отказывали себе в удовольствии поплавать и поваляться на песочке или обкатанной волнами гальке. Но когда за всеми этими удовольствиями стали приезжать специально? Когда прибрежные городки и селения стали превращаться в курорты, а морские побережья – в пляжи? Оказывается, сравнительно недавно: всего лишь в XVIII веке. Именно тогда западная цивилизация открыла для себя новый способ отдыха – поездку на море. Исследование Фреда Грея – описание быта отдыхающих на протяжении трех столетий. Эту книгу интересно не только читать, но и рассматривать: в ней собрано множество уникальных иллюстраций – фотографии старинных купальных костюмов, обложки туристических путеводителей столетней давности, старые открытки с видами известных набережных и пляжей. За это время моды, конечно же, изменились не раз. Правда, человек на отдыхе по-прежнему остается трогательным и смешным в своем стремлении забыть о повседневных заботах в самодельном раю с картонными или даже настоящими пальмами…