Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №19/2009
Четвертая тетрадь
Идеи. Судьбы. Времена

Шеваров Дмитрий

«Свет падает, откуда хочет»

В октябре – юбилейный день рождения у поэта Новеллы Матвеевой

Новелла и есть свершившееся неслыханное событие.

Гете в разговоре с Эккерманом,
25 января 1827 г.

Новелла Матвеева – звук этого имени как прибой касается нашего уха. Судьба ее поэзии и музыки в чем-то сходна с морской волной – то приливающей, то убегающей. В 1960-е был прилив, само время было пронизано мелодикой матвеевских песен, а в конце 70-х вдруг начался отлив. В 90-е годы поэзия вовсе схлынула, обнажив замусоренное и вязкое дно, чуть прикрытое рекламными растяжками. Негде человеку остаться наедине с самим собой, а он уже и не хочет. Он боится тишины и, почувствовав только ее возможность, врубает телевизор, радио, надевает наушники, чтобы прокачать сквозь себя порцию музыкальных файлов.
И все-таки – боюсь обмануться! – но обозначился слабый прилив. Впрочем, мне трудно об этом судить, поскольку песни и стихи Новеллы Матвеевой вот уже полвека остаются в нашем доме – на пластинках, кассетах, дисках, в книгах, в старых газетных вырезках со стихами…
Помните, как славно бежалось по тропинке под Новеллу, под ее «Какой большой ветер…» или «Кораблик». Как мчалось на велосипеде под «Ах, как долго, долго едем! Как трудна в горах дорога!..». Как азартно карабкалось на забор под матвеевскую песню альпинистов: «Нас ошпаривала справа // Вулканическая лава, // Нас окатывало слева // Океана колесо…» А как легко засыпалось под напеваемое мамой-Золушкой: «Я раздуваю пушинку огня, – // Пламя бушует, и варятся щи…»
С тех пор как в 1966 году вышла первая пластинка Матвеевой, эти песни жили почти в каждой семье. Не напоказ жили, а как-то притаившись среди других пластинок...

Песни Матвеевой никогда не перебивали, не заглушали других песен. Они терпеливо ждали тех трех минут тишины, о которых так пронзительно спел Визбор в 1965-м:

По судну «Кострома» стучит вода,
В сетях антенн качается звезда,
А мы стоим и курим – мы должны
Услышать три минуты тишины…

Выросшие в коммуналках под черными тарелками репродукторов дети войны были гениально восприимчивы к умной, влюбчивой тишине, к тонкой мелодии полуслов-полумузыки. Они, в детстве безотцовщина и шантрапа, в юности – бродяги за туманом, чуть повзрослев, искали кров, дом, где можно было бы укрыться от партийных тезисов и пятилеток в три года. Те, кому посчастливилось получить тогда квартиру в панельных пятиэтажках, ценили ее так, как это трудно сейчас представить. Магнитофонные поэты с гитарами были созвучны этому счастью, этой вдруг согревшейся душе, этому обретенному в хрущевках дому, малости кухонь и открытости дверей.
А мы, дети детей войны, родившиеся и подраставшие уже на этих счастливых квадратных метрах, жались к теплым бокам толстого, тяжеленного магнитофона «Комета» (или «Днепр») и зачарованно глядели, как крутится пленка с «Синим троллейбусом» Булата, «Корабликом» Матвеевой, «Серегой Саниным» Визбора.
Напевали и подпевали: «Ищи меня сегодня среди морских дорог!..» и «Не закрывайте вашу дверь…», про «Миссури-Миссури! О, Миссури, расчудесный штат…» и «Ехал солдат лесом, ехал целый день…». Потом предавались первой задумчивости под «Ты у меня одна, // Cловно в ночи луна…». Лыжи в школьных походах непременно ставили (вслед за Визбором) у печки. Это не шло на пользу лыжам, но так выходило самой собой, так рифмовалась жизнь и поэзия. У этой же турбазовской печки девочки грустили о чем-то еще нам непонятном под матвеевскую песенку «про гвоздик». «Любви моей ты боялся зря, // Не так я страшно люблю!..»
Окуджава, Матвеева, Визбор – не небожители, не классики, они жили где-то рядом, в наших дворах и переулочках, они бродили по тем же скверам и бульварам и ехали на том же трамвае и вдыхали ту же осень.

Кружатся листья,
Кружатся в лад снежинки.
Осень пришла, – темно и светло в лесах.
Светятся в листьях розовые прожилки,
Словно в бессонных
И утомленных глазах…

Так и слышится мне та старенькая пленка с коротким шелестом аплодисментов после каждой песни и как Новелла объявляет: «Песнь о далекой дали» – и все затихают.

Где-то
В далеких краях
Есть одинокий маяк…

А потом была затертая пластинка, купленная уже неизвестно кем за «90 коп». Она ходила из класса в класс, со двора во двор, из одной комнаты общежития в другую, и самой затертой оказывалась «Девушка из харчевни», все та же песенка «про гвоздик». На ней иголка подпрыгивала, будто воображая себя гвоздиком, и возвращалась в начало песни. «Любви моей… любви моей… любви моей…» Тут пластинку поправляли, и она, слегка колеблясь, все-таки крутилась дальше. «Мне было довольно видеть тебя, // Встречать улыбку твою…»
А конверт от пластинки крутился в руках. Он линял, выгорал и мялся, но от этого фотография Новеллы на обложке (в косыночке, вполоборота) становилась лишь милей и родней. Вот только почти нечитаемым становился и без того мелкий текст аннотации на обратной стороне: «Новелла Матвеева прекрасно исполняет свои стихи и песни в собственном же сопровождении на гитаре…» Под статьей была подпись «В.Зайцева» и ссылка на «Строительную газету» от 10 марта 1971 года.
Но это было потом, а на распашке оттепели Новеллу Матвееву полосами печатала «Комсомолка». На днях – ровно полвека с тех пор, как в «КП» вышла первая подборка ее стихотворений. Она называлась «Где никогда не лечь музейной пыли…» и начиналась словами: «Стихи, которые мы сегодня печатаем, принадлежат перу молодой поэтессы… Новелле не пришлось много учиться: она долго и тяжело болела. Но она много читала, много слушала, много думала…»
В той первой публикации было два стихотворения о художниках – одно о Рубенсе («Живопись веселого рассвета, // Рубенса цветущие холсты…), другое о Рембрандте («Он умер в Голландии, // холодом моря повитой…»
С воспоминания об этом и началась наша беседа.

Рейтинг@Mail.ru